осенний дневник
Осенний воздух почти невыносимо неподвижен, точно стоит стеной под прозрачно-голубыми небесами, которые, напротив, лишены тяжести, не нависают сводами, не давят необъятной мощью своей, а парят, парят, словно дышат, и дышат легко, как засыпающая после ночи любви молодая девушка: сцена, отчего-то всегда наполняющая тебя счастьем, так, что счастье переливается через тебя, и хочется поцеловать спящую, но это табу - вторжение грозит разрушить прекрасный образ, разбудив её.
***
Щелчок зажигалки необыкновенно звучен в сентябре - как если бы лязгнул металл в непроходимой сосновой чаще, кажется, что сам воздух звенит; танцующий на легком ветерке огонек, начинающая тлеть сигарета, табачный дымок вьется перед тобой, не отличимый от паутинок. Даже обычные жесты становятся ритуальными, ты нечаянно творишь литургию, боясь сделать неверный шаг; особенно нервный в эти осенние дни, в душе, в действительности, где-то внутри, глубоко в себе, ты совершенно спокоен.
Точно окуриваешь золотой алтарь жертвенным дымом. Артемида с Аполлоном, сидя вдвоем у старенького камина, вдыхают его, и улыбаются чему-то про себя. Улыбаюсь и я вместе с ними.
***
Отчего осень чаще всего сравнивают с храмом, собором? Казалось бы, зима, в сравнении, должна больше наводить на мысль об архитектуре: суровый аскетизм романских церквей, черное и белое, простейшие линии и изгибы, глубокая тишина не молельной комнаты даже, а монастырской кельи. Все это не может не склонять к молитве, умеешь ты молиться - и хочешь ли сам в душе. Вряд ли в конце первого тысячелетия могли еще сравнивать осеннюю природу с собором. Водоразделом стала, по-видимому, пламенеющая готика, архитектурная буря и натиск, точно геологические пласты из земли вырывались тогда вулканическими породами, и застывали в холодном, осеннем, воздухе. И роскошь отделки, внутри и снаружи, нестабильная эмоционально, чувственная, сладостная, кающаяся, отчаивающаяся - порыв мистика, восторженные слезы юной монахини, никакой зимней романской сдержанности, суровое исповедание веры неожиданно разрывается экстатической радостью, но и радость временна, и вот уже в ужасе от грехов своих распластались послушники на холодном полу часовни, и здесь во мраке сильнее мерцают не столько свечи, сколько лики, бесчисленные они, лики Девы Марии.
Осень - это, конечно, Её сезон. Как, возможно, зима - время года Отца, весна - Сына. А лето - Святого Духа? В одном не сомневаешься в сентябре, что осень во всём принадлежит Марии, и через неё объяснима (если вообще объяснима), и, напротив, через осеннюю непостижимую благодать, ощущаемую даже неверующими - ими, кажется, прежде всего - постигается Дева. Предвидела ли древняя астрология далекое будущее, и ощущали ли древние осень, как ощущаем мы? - Не совпадением, чудом кажется приложение зодиакального знака Девы к финалу августа, к сентябрю.
***
Последние месяцы - годы - больше читаешь, меньше становится времени на кино, меньше пишется. Ситуация замолчавшего - замолкающего - (или даже потухшего) - вулкана - доставляет при этом тихое удовольствие, наслаждение забытого рыбаком поплавка, свободно качающегося на водной глади. Еще это можно сравнить с тихой комнатой в деревянном доме, откуда и куда не доносится звуков, шума времени. Мыслей, реакций, уколов рефлексии не становится меньше, все дело, видимо, во все более редком желании (воле) их скульптурно оформить, придать формы через словесную ткань, словесные формулы. Попытка осеннего дневника - не готовые формы, отливаемые в мастерской, а скетчи, чертежи, наброски.
***
Щелчок зажигалки необыкновенно звучен в сентябре - как если бы лязгнул металл в непроходимой сосновой чаще, кажется, что сам воздух звенит; танцующий на легком ветерке огонек, начинающая тлеть сигарета, табачный дымок вьется перед тобой, не отличимый от паутинок. Даже обычные жесты становятся ритуальными, ты нечаянно творишь литургию, боясь сделать неверный шаг; особенно нервный в эти осенние дни, в душе, в действительности, где-то внутри, глубоко в себе, ты совершенно спокоен.
Точно окуриваешь золотой алтарь жертвенным дымом. Артемида с Аполлоном, сидя вдвоем у старенького камина, вдыхают его, и улыбаются чему-то про себя. Улыбаюсь и я вместе с ними.
***
Отчего осень чаще всего сравнивают с храмом, собором? Казалось бы, зима, в сравнении, должна больше наводить на мысль об архитектуре: суровый аскетизм романских церквей, черное и белое, простейшие линии и изгибы, глубокая тишина не молельной комнаты даже, а монастырской кельи. Все это не может не склонять к молитве, умеешь ты молиться - и хочешь ли сам в душе. Вряд ли в конце первого тысячелетия могли еще сравнивать осеннюю природу с собором. Водоразделом стала, по-видимому, пламенеющая готика, архитектурная буря и натиск, точно геологические пласты из земли вырывались тогда вулканическими породами, и застывали в холодном, осеннем, воздухе. И роскошь отделки, внутри и снаружи, нестабильная эмоционально, чувственная, сладостная, кающаяся, отчаивающаяся - порыв мистика, восторженные слезы юной монахини, никакой зимней романской сдержанности, суровое исповедание веры неожиданно разрывается экстатической радостью, но и радость временна, и вот уже в ужасе от грехов своих распластались послушники на холодном полу часовни, и здесь во мраке сильнее мерцают не столько свечи, сколько лики, бесчисленные они, лики Девы Марии.
Осень - это, конечно, Её сезон. Как, возможно, зима - время года Отца, весна - Сына. А лето - Святого Духа? В одном не сомневаешься в сентябре, что осень во всём принадлежит Марии, и через неё объяснима (если вообще объяснима), и, напротив, через осеннюю непостижимую благодать, ощущаемую даже неверующими - ими, кажется, прежде всего - постигается Дева. Предвидела ли древняя астрология далекое будущее, и ощущали ли древние осень, как ощущаем мы? - Не совпадением, чудом кажется приложение зодиакального знака Девы к финалу августа, к сентябрю.
***
Последние месяцы - годы - больше читаешь, меньше становится времени на кино, меньше пишется. Ситуация замолчавшего - замолкающего - (или даже потухшего) - вулкана - доставляет при этом тихое удовольствие, наслаждение забытого рыбаком поплавка, свободно качающегося на водной глади. Еще это можно сравнить с тихой комнатой в деревянном доме, откуда и куда не доносится звуков, шума времени. Мыслей, реакций, уколов рефлексии не становится меньше, все дело, видимо, во все более редком желании (воле) их скульптурно оформить, придать формы через словесную ткань, словесные формулы. Попытка осеннего дневника - не готовые формы, отливаемые в мастерской, а скетчи, чертежи, наброски.