увидеть улыбку Бога в улыбке полумертвеца [как завоёвывают Фортуну кавалеры великих «Да!»]
Увидеть улыбку Бога в улыбке полумертвеца. Увидеть улыбку Бога в улыбке кривой, некрасивой смертельно больного - и поцеловать этого Бога в уста. Только такое «да» стоило бы расценивать как «да» настоящее, как «да» раскавыченное. Ответить жизни «да» и перекинуть через воды Стикса хрупкий мостик. Ответить звонким голосом поэта и певца. Героя «да», Орфея, в тот день, когда он спустился в Аид за погибшей любимой, и снова её потерял. Орфея «да» в тот день, когда вакханки разорвали на части и его самого. Должно быть, он встретил менад с превеликим спокойствием.
Увидеть жизнь как перевернутую параболу - с одной только точкой максимума (и, может быть, эта точка - не год, не неделя, а час), по отношению к которой не только прошедшее воспринимается необходимым напряжением силы, судьбой, ступенями - но и вся катастрофа после. Катастрофа как отражение в зеркале, как «эхо счастья». Круги от камешка драгоценного, в озеро брошенного, колебаниями по водам времени, неумолимо расходятся - в прошлое, будущее. Увидеть день, когда воссияет корона на твоей голове, и разглядеть за ним вечерний отдых свой на острове Святой Елены. Не вынести себя за скобки формулы (и прочь с листа вообще!), за равенством которой в итоге тихим светом мерцает круглый ноль. Вот «Да», покоряющее само неизбежное. «Да», что на Фортуну оказывает воздействие подобно удару хлыста: эта сука танцует перед тобой на цыпочках. Фортуна жестока потому, что ищет себе достойного. Ищет того, кто осмелится покорить её, а находит лишь толпы готовых броситься перед ней на колени, под ноги. И она мстит им, давя толпу колесом своим, одним из четырёх в её Большой колеснице. Она благосклонно взирает на будущих королей, и - в особенности - на бывших. На тех, кто в разодранных мантиях, в грязи городских площадей, на плахе - поминают лишь добрым словом Фортуну, сжимая зубы, выдавая достоинство блеском стали в помутневших глазах. Они знали «Да», великое и роковое, вершину, где дышится горным воздухом, и горная стоит благородная тишина. Вершину, с которой срываются, падая в гордом молчании. И висит над пропастью благородная и уже надгробная тишина.
Но становятся ли фаталисты Её фаворитами? Фортуна, конечно, велит переживать роковое падение загодя как фатальное, неизбежное. Верить в колесо Фортуны и жизнь-параболу - как в чеканную формулу, заповедь. Верить так же неистово, как в Бога верил Христос, и стоики в Фатум. Ах, но забывали они, что Фортуна - дама, влюблённая и в своё колесо лишь до времени, чтобы только танцующим па, кончиком туфельки сорвать с оси, наконец, колесо на огромной скорости и отправить его в неведомое. Ах, забывали они, что Фортуна - авантюристка, скрывающая за горной грядой восходящую невозможную линию, уходящую в выси такие, что, кажется, конца края подъёму нет, и не будет. Разве что где-то там, высоко, далеко, за туманами, по-над кружевом облачным расположено олимпийское золотое плато. Полюбившая с давних пор страсти оперы и игру в «роковую женщину», надевая привычную маску, Фортуна любит-таки, чтобы с нею при этом играли всерьёз, твёрдо веря, что она - роковая красавица, что она - Турандот, что она в этот момент - не играет. А иначе - скучает она: и тогда берегитесь. Надув губки она превращается в фурию.
Всё же, веря в Фатум, в Фортуну с развевающей чёрной фатой (как прекрасна она в этой самой чудовищной из любимейших масок!), необходимо поверить и в то, что не было никогда никакой необходимости. И сказать после первого рокового «да» - второе. «Да!» еще более звонкое, озорное. По-настоящему глупое и очаровательное. Играя в шахматы с Фатумом - нагло выкрасть фигуру с доски, незаметно для звёздного неба Аргуса: у него побеждают только обманщики, метафизические лгуны. Мошенники «веры в божественное». Иллюзионисты совести. Шумные дети райка, софисты игры вне закона - правилам предпочитающие фолы, не грубые фолы, но изящные. Элегантнейшие обманщики. Смерть пророкам, королям и философам - да возрадуются шуты! «Да!» как вера в случай, в насмешку, в неочевидное, в ещё одно па всем как будто известного танца, вера в магию «а вот так!», - так вычерчивают паяцы круг магический вокруг Фатума, бубенцами звеня неистово. Пока колокол по фаталистам неустанно всю жизнь звонит.
Пока колокол по фаталистам неустанно звонит, любимой чёрной фаты Фортуна нарочно не снимет. Она больше любит не за страшное «да» перед лицом гильотины, хотя «да» это будет заслужено, будет выковано отчаянием на щипцах, раскалённых страданием до невиданных температур. Фортуне по нраву авантюристы остроумной веры. Ей не с руки выбирать в кавалеры утомлённых мучеников, истощенных Фатумом, чьи щёки впали, и зубы сжаты (а в зубах, быть может, уже и ампула), и в глазах, кроме блеска стали - замогильная пустота. Ей по душе смеющиеся, чьи глаза отливают золотом, чьи щекочет сердца она красотой и кромешным ужасом. На балу, на роскошном вечере недопустимы угрюмые! Навевают смертельную скуку на танцующую Фортуну не умеющие танцевать. Эти рыцари безнадежного образа, что и в блеске свечей, и в парках, где в фонтанах дрожат огни - прозревают лишь страшное завтра.
Не королевское, но шутовское «Да!» - «Да!» виртуозов флирта. Что даёт обращаться с жизнью, как с хлыстом: взмахнув и звонко щёлкнув в воздухе, распрямить параболу в струну - разогнуть её в восходящую к бесконечности олимпийскую линию вверх. В кривую золотой, а не чёрной иронии. «Да!» - как вера Орфея, что за формулой мифа боги нарушают свои же формулы: в дар за новое «Да!» Орфея - Эвридику вернут ему. «Да!» собирания себя, как собирает воды с гор поток ручья - и режет те же горы, вольно водопадом разбиваясь на сотни ручейков - и, сладостно журча, в обхват берёт скалу. «Да!» лёгкого касания Фортуны, всех эрогенных зон её. Такому «Да!» не в силах отказать, смущаясь, она ведёт галантного шута в свой будуар.
На последнее «да» Фортуны фавориту - есть возможность ответить «Нет». Великое гордое «нет» смельчака, этим «нет» исключающего себя из круга избранных. «Нет», на какое никто почти до сих пор не отваживался. Или мы не знаем об этом. Но - тишина. Фортуна считает личными врагами тех, кто предаёт огласке её тайны. А что может быть для дамы чувствительней, чем истории о тех, кто посмел отказаться от её милостей? Кто осмелился ей - отказать?
Увидеть жизнь как перевернутую параболу - с одной только точкой максимума (и, может быть, эта точка - не год, не неделя, а час), по отношению к которой не только прошедшее воспринимается необходимым напряжением силы, судьбой, ступенями - но и вся катастрофа после. Катастрофа как отражение в зеркале, как «эхо счастья». Круги от камешка драгоценного, в озеро брошенного, колебаниями по водам времени, неумолимо расходятся - в прошлое, будущее. Увидеть день, когда воссияет корона на твоей голове, и разглядеть за ним вечерний отдых свой на острове Святой Елены. Не вынести себя за скобки формулы (и прочь с листа вообще!), за равенством которой в итоге тихим светом мерцает круглый ноль. Вот «Да», покоряющее само неизбежное. «Да», что на Фортуну оказывает воздействие подобно удару хлыста: эта сука танцует перед тобой на цыпочках. Фортуна жестока потому, что ищет себе достойного. Ищет того, кто осмелится покорить её, а находит лишь толпы готовых броситься перед ней на колени, под ноги. И она мстит им, давя толпу колесом своим, одним из четырёх в её Большой колеснице. Она благосклонно взирает на будущих королей, и - в особенности - на бывших. На тех, кто в разодранных мантиях, в грязи городских площадей, на плахе - поминают лишь добрым словом Фортуну, сжимая зубы, выдавая достоинство блеском стали в помутневших глазах. Они знали «Да», великое и роковое, вершину, где дышится горным воздухом, и горная стоит благородная тишина. Вершину, с которой срываются, падая в гордом молчании. И висит над пропастью благородная и уже надгробная тишина.
Но становятся ли фаталисты Её фаворитами? Фортуна, конечно, велит переживать роковое падение загодя как фатальное, неизбежное. Верить в колесо Фортуны и жизнь-параболу - как в чеканную формулу, заповедь. Верить так же неистово, как в Бога верил Христос, и стоики в Фатум. Ах, но забывали они, что Фортуна - дама, влюблённая и в своё колесо лишь до времени, чтобы только танцующим па, кончиком туфельки сорвать с оси, наконец, колесо на огромной скорости и отправить его в неведомое. Ах, забывали они, что Фортуна - авантюристка, скрывающая за горной грядой восходящую невозможную линию, уходящую в выси такие, что, кажется, конца края подъёму нет, и не будет. Разве что где-то там, высоко, далеко, за туманами, по-над кружевом облачным расположено олимпийское золотое плато. Полюбившая с давних пор страсти оперы и игру в «роковую женщину», надевая привычную маску, Фортуна любит-таки, чтобы с нею при этом играли всерьёз, твёрдо веря, что она - роковая красавица, что она - Турандот, что она в этот момент - не играет. А иначе - скучает она: и тогда берегитесь. Надув губки она превращается в фурию.
Всё же, веря в Фатум, в Фортуну с развевающей чёрной фатой (как прекрасна она в этой самой чудовищной из любимейших масок!), необходимо поверить и в то, что не было никогда никакой необходимости. И сказать после первого рокового «да» - второе. «Да!» еще более звонкое, озорное. По-настоящему глупое и очаровательное. Играя в шахматы с Фатумом - нагло выкрасть фигуру с доски, незаметно для звёздного неба Аргуса: у него побеждают только обманщики, метафизические лгуны. Мошенники «веры в божественное». Иллюзионисты совести. Шумные дети райка, софисты игры вне закона - правилам предпочитающие фолы, не грубые фолы, но изящные. Элегантнейшие обманщики. Смерть пророкам, королям и философам - да возрадуются шуты! «Да!» как вера в случай, в насмешку, в неочевидное, в ещё одно па всем как будто известного танца, вера в магию «а вот так!», - так вычерчивают паяцы круг магический вокруг Фатума, бубенцами звеня неистово. Пока колокол по фаталистам неустанно всю жизнь звонит.
Пока колокол по фаталистам неустанно звонит, любимой чёрной фаты Фортуна нарочно не снимет. Она больше любит не за страшное «да» перед лицом гильотины, хотя «да» это будет заслужено, будет выковано отчаянием на щипцах, раскалённых страданием до невиданных температур. Фортуне по нраву авантюристы остроумной веры. Ей не с руки выбирать в кавалеры утомлённых мучеников, истощенных Фатумом, чьи щёки впали, и зубы сжаты (а в зубах, быть может, уже и ампула), и в глазах, кроме блеска стали - замогильная пустота. Ей по душе смеющиеся, чьи глаза отливают золотом, чьи щекочет сердца она красотой и кромешным ужасом. На балу, на роскошном вечере недопустимы угрюмые! Навевают смертельную скуку на танцующую Фортуну не умеющие танцевать. Эти рыцари безнадежного образа, что и в блеске свечей, и в парках, где в фонтанах дрожат огни - прозревают лишь страшное завтра.
Не королевское, но шутовское «Да!» - «Да!» виртуозов флирта. Что даёт обращаться с жизнью, как с хлыстом: взмахнув и звонко щёлкнув в воздухе, распрямить параболу в струну - разогнуть её в восходящую к бесконечности олимпийскую линию вверх. В кривую золотой, а не чёрной иронии. «Да!» - как вера Орфея, что за формулой мифа боги нарушают свои же формулы: в дар за новое «Да!» Орфея - Эвридику вернут ему. «Да!» собирания себя, как собирает воды с гор поток ручья - и режет те же горы, вольно водопадом разбиваясь на сотни ручейков - и, сладостно журча, в обхват берёт скалу. «Да!» лёгкого касания Фортуны, всех эрогенных зон её. Такому «Да!» не в силах отказать, смущаясь, она ведёт галантного шута в свой будуар.
На последнее «да» Фортуны фавориту - есть возможность ответить «Нет». Великое гордое «нет» смельчака, этим «нет» исключающего себя из круга избранных. «Нет», на какое никто почти до сих пор не отваживался. Или мы не знаем об этом. Но - тишина. Фортуна считает личными врагами тех, кто предаёт огласке её тайны. А что может быть для дамы чувствительней, чем истории о тех, кто посмел отказаться от её милостей? Кто осмелился ей - отказать?