как звонари раскачивают снежные колокола [смертное]
V.
Зимний путь. Скрипят полозья. В небе полная луна. Заколоченная звёздами плита с грохотом отодвигается богами, и на лес шумящий, город и поля просыпаются снега. И не скажешь «снег идёт», и не назовешь всё это снегопадом - скорее снежным ливнем, затопившем улицы, деревья и дома. Упали с неба тонны снега, и падать продолжают на ветру - и мы склоняем голову как голову склоняет невеста, поднимая вверх фату, когда её забрасывают белыми цветами. И город в снежном море тонет; кажется, сам мир кренится на сторону, и сносит лес высокая и белая волна. Невидимые звонари с утра до вечера, без устали раскачивают снежные колокола, подвешенные там, за облаками. И погребальный звон идёт стеной, на нас идёт, в последнюю атаку. На сердце сладостная мука и тоска: побелка сыпется с разрушенного потолка, испорченные влагой фрески женского монастыря крошатся хлопьями, бликуя ужасом в глазах художника: всё стало слишком белым, ни города, ни мира, ни людей - сплошной пробел и превращенное обратно в лист бумаги искусно сложенное кем-то и когда-то оригами. То небо просто-напросто перебегает на землю, постепенно, белым цветом, высыпая из окопов на поле армией солдат и прыгая в чужие, вражьи, - гусарами, пехотой. Сентиментальная картина: так матери и жёны, в платках и платьях белых, не чуя ног, в слезах от радости, бегут на встречу мальчикам любимым, вот только что вернувшимся с войны. Вернувшимся живыми! Еще пару часов, и небо задушило б нас в объятиях.
***
Так холодно в подлунном мире стало, что на лесной дороге околела упряжка лошадей, и время замерзает ямщиком, уснув в санях. И на лету, на полпути к земле всё белое застыло - диагоналями, полуокружностями, взмахами и щёлками кнута седого пастуха, закрученными по спиралям на все четыре стороны - и тихо-тихо завертелось султаном дыма. Казалось, скорость снегопада упала до нуля. Как будто снег забылся: куда он падал? зачем он шёл? с какими целями покинул облака? Бездумно и потерянно летел он над землей. Не падая. Так тысячи бойцов разгромленной дивизии кружатся по полям под неприятельским огнём, и то и дело спотыкаются о мёртвые тела - себя не помнящие, вытаращив глаза, оглохнув и ослепнув, не слыша ни криков, ни приказов, ни грохота снарядов. Куда бежать? Зачем бежать? Кто враг, кто друг? Не в силах ни атаковать, ни улепётывать назад, в окопы. И двигаются обессиленно и обессмыслено по кругу, как ученик и ученица в вальсе кружат - медленно, под «раз-два-три», под чутким руководством мастера и дирижера. Вальсируя бегом и шагом, глотая кровь и снег и вонь. И полчаса спустя всё водят хороводы раненые вокруг друг друга и вокруг себя - нет сил стоять на месте. И лучше быть убитым сразу, чем так, куда глаза глядят, бежать, сходя с ума, и навсегда уже сойдя с орбиты своих «я», кидаться яростно снежками во врага, а не гранатами.
илл. Моро («Химеры»), Милле («Сочельник»)
Зимний путь. Скрипят полозья. В небе полная луна. Заколоченная звёздами плита с грохотом отодвигается богами, и на лес шумящий, город и поля просыпаются снега. И не скажешь «снег идёт», и не назовешь всё это снегопадом - скорее снежным ливнем, затопившем улицы, деревья и дома. Упали с неба тонны снега, и падать продолжают на ветру - и мы склоняем голову как голову склоняет невеста, поднимая вверх фату, когда её забрасывают белыми цветами. И город в снежном море тонет; кажется, сам мир кренится на сторону, и сносит лес высокая и белая волна. Невидимые звонари с утра до вечера, без устали раскачивают снежные колокола, подвешенные там, за облаками. И погребальный звон идёт стеной, на нас идёт, в последнюю атаку. На сердце сладостная мука и тоска: побелка сыпется с разрушенного потолка, испорченные влагой фрески женского монастыря крошатся хлопьями, бликуя ужасом в глазах художника: всё стало слишком белым, ни города, ни мира, ни людей - сплошной пробел и превращенное обратно в лист бумаги искусно сложенное кем-то и когда-то оригами. То небо просто-напросто перебегает на землю, постепенно, белым цветом, высыпая из окопов на поле армией солдат и прыгая в чужие, вражьи, - гусарами, пехотой. Сентиментальная картина: так матери и жёны, в платках и платьях белых, не чуя ног, в слезах от радости, бегут на встречу мальчикам любимым, вот только что вернувшимся с войны. Вернувшимся живыми! Еще пару часов, и небо задушило б нас в объятиях.
***
Так холодно в подлунном мире стало, что на лесной дороге околела упряжка лошадей, и время замерзает ямщиком, уснув в санях. И на лету, на полпути к земле всё белое застыло - диагоналями, полуокружностями, взмахами и щёлками кнута седого пастуха, закрученными по спиралям на все четыре стороны - и тихо-тихо завертелось султаном дыма. Казалось, скорость снегопада упала до нуля. Как будто снег забылся: куда он падал? зачем он шёл? с какими целями покинул облака? Бездумно и потерянно летел он над землей. Не падая. Так тысячи бойцов разгромленной дивизии кружатся по полям под неприятельским огнём, и то и дело спотыкаются о мёртвые тела - себя не помнящие, вытаращив глаза, оглохнув и ослепнув, не слыша ни криков, ни приказов, ни грохота снарядов. Куда бежать? Зачем бежать? Кто враг, кто друг? Не в силах ни атаковать, ни улепётывать назад, в окопы. И двигаются обессиленно и обессмыслено по кругу, как ученик и ученица в вальсе кружат - медленно, под «раз-два-три», под чутким руководством мастера и дирижера. Вальсируя бегом и шагом, глотая кровь и снег и вонь. И полчаса спустя всё водят хороводы раненые вокруг друг друга и вокруг себя - нет сил стоять на месте. И лучше быть убитым сразу, чем так, куда глаза глядят, бежать, сходя с ума, и навсегда уже сойдя с орбиты своих «я», кидаться яростно снежками во врага, а не гранатами.
илл. Моро («Химеры»), Милле («Сочельник»)