мы всё-таки любили [святые и полу-святые]
II.
Когда ты любишь, по-настоящему, во всю прыть сердца, ты редко думаешь о том, что любишь. Нет, лучше скажем так: ты редко проникаешься любовью; ты редко понимаешь её; ты и не знаешь, что так любишь; ты, без весов, не знаешь настоящей её тяжести, не можешь «взвесить» силу любви. Ты даже, опечаленный, и в своей печали такой смешной, мечтаешь о настоящей любви - как раз в то время, в то замечательное время, когда ты любишь сам.
***
Возможно, так бывает потому, что мы, актеры, в такие сверхзначимые годы нашей жизни, всё забываем, играем «в забытьи», в самозабвении? Играем всей душой, всем телом, и не знаем - вот именно поэтому! - что мы играем. Нет, я не о том, что всё игра, напротив. Талантливый актер отчасти, может, сожалеет о том, что не сидит во время пьесы в зале, не наслаждается игрой, не видит точных жестов, не слышит монологов со стороны. После любви, намного после, года спустя - ты можешь оказаться в этом зале, и вспомнить - посмотреть кино - себя. И в ужасе священном от разрешения загадки, так мучавшей тебя когда-то, сидеть раздавленным происходящем на экране: как ты любил! О, как ты любил тогда, не зная, что ты любишь! Как ты любил, совсем не думая об этом, и не вкушая с наслаждением, по капле, мгновения своей любви! Как ты любил, глупец, и ревновал, и злился, и жил на той же частоте, что и она, и плыл по жизни с той же скоростью. И было некогда отстать, отпрыгнуть в сторону, шагнуть со сцены - в зал, и посмотреть на вас двоих, послушать вас обоих. И вас обоих, вместе - за вашу красоту и честность чувства, за саморастворение себя во времени, в любви - узнать, и оценить, и полюбить!
***
Великую, единственную, одну-на-жизнь, любовь мы замечаем только на расстоянии. Нужна какая-то дистанция от точки чувства - до зрительного зала, где мы, в оцепенении (в оцепенении восторга и торжества разгадки) потом сидим. Сидим и вспоминаем, и смотрим про себя кино, и плачем и смеёмся, переживая - за нас двоих, за тех двоих в далёком прошлом, что забывались обо всём, любя друг друга, и саморастворялась река в реке. Твоя река - в её реке. И - после титров, включают в зале свет - встаём, помолодевшие, восторженные. Полу-святые. И думаем, вздыхая без сожаления: мы всё-таки любили.
III.
Мы не теряем невинность, влюбившись в первый раз. Мы не теряем ее и после первой ночи любви. Мы теряем невинность лишь после первого предательства - после того, как нас впервые предали. И вот тогда уже теряем её раз и навсегда. И можно предположить, что есть на свете люди, ее не потерявшие, и что они так и остались «невинными как дети». Я вижу, как они идут по жизни с повязкой на глазах - по краю пропасти, уверенные и в себе, и в людях. И всякий раз пугаюсь, когда под ними осыпается земля, или когда они случайно натыкаются на тех, кто видит. И на таких же слепых, как и они сами. Мне постоянно кажется, сейчас они оступятся, оступятся - и упадут. И упадут такими же счастливыми, и верящими в чудо, какими шли, какими были.
***
Ты береги их, говорю себе, веди по жизни, протягивая руку - пусть даже они не знают, что на каждом их шагу подстерегает опасность. Пусть даже они тебе поэтому и не благодарны - они слепы, а ты всё видишь. Беседуй с ними, говори, шути и смейся. Рассказывай им сказки, ври, пусть не оставят веру в людей и в чудеса. Иди по краю сам, а их веди, возьми их под руку, и говори, и говори, о чём угодно. Непреданные и святые, они своим весёлым шагом потрясают угрюмые и подозрительно нависшие над нами небеса.
илл. Гюстав Моро ("Сафо", "Единороги")