осень, до востребования: прощальное письмо
Молоденькая осень в сентябре похожа на пьяницу, расхристанного забулдыгу, лесного человечка с натурой вакха и сатира. На моряка, пирата, который сорит пиастрами, дублонами направо и налево, пропивая добычу в портовых кабаках. На пьяного поэта. Кровь ее волнуется, и нервы натянуты до звона в ушах. Бессмысленная, но такая чарующая экспрессия: она делится эмоциями, ничуть их не жалея, дарит улыбками и смехом, и падает камелией без чувств тебе в ладони. Взрослея, старясь, она все сдержаннее отвечает на уже твою порывистость. Она бродит по саду, с грустью вспоминая, как еще недавно жила и танцевала в рифму. Но хмель еще шумит, в глазах туман, и ноги заплетаются, и ходит осень потому немного пошатываясь. Усталая, она стыдится себя во времена разгула, когда порхала от джентльмена к джентльмену, неосторожно разбазаривая молодость, как дарит зрителям - фламенко - юная, надменная и пьяная от собственной же красоты танцовщица. В последние недели ноября вам сложно не заметить в ней проявившуюся скованность походки, все более рельефные черты стареющей кокотки. Это серьезная молодая дама, бальзаковского возраста. Спокойная и трезвая, она с улыбкой вспоминает пьяную удаль, свои экстравагантные туалеты, какое-то отчаянное «раз и навсегда», взрывное молодеческое счастье. Воспоминания скользят сквозь пальцы воздушной кинолентой - которая все чаще выгорает, за кадром кадр, от напряжения, накала памяти. И время выцветает в белое, и прошлое парит галлюцинацией, поспешно тает, прячась от прямого направленного взгляда. И память слепнет.
Встречаетесь случайно взглядом с ней: в твои глаза она так тихо, кротко смотрит, как если бы просила у тебя прощения за то, что растеряла всю красоту, что не ценила юность, что снова умирает, и некому проститься с ней. И отступает в сторону, когда ты задумчиво проходишь мимо, и ищешь новых впечатлений, жестоко позабыв те дни, когда вы развлекались вместе. Она ни на чем не настаивает. В такой осенней мудрости нет обязательной в ее годах нотки приторно-сладкой горечи. Ее наряды теперь просты и безыскусны, но не сказать - невзрачны. Тонкие натуры, впрочем, пренебрегая девушками в цвету, выбирают подобных дам для известного рода прогулок в сумерках, и теплых, уютных вечеров. Этот «вечер души», протрезвевшей и постаревшей, напоминает то время после бала, когда ни у кого ни сил нет, ни желания крутиться по паркету. Но никто еще и не расходится, не хочется домой. И толпа как-то легко и сама по себе делится на небольшие компании хлыщей и субреток, девиц на выданье и седовласых старичков, актрис и тучных кавалеров: и старость младость веселит. И ты уходишь, впервые, может быть, не с той очередной прелестницей, очаровательной в своей пугливости невинной леди, совсем еще ребенком - а с ней, вот с этой осенью. Под ручку. Она и вы вздыхаете, но делитесь былым и думами без сожалений. Вы оба слишком трезвые для предрассветных променадов. Но оба дарите друг другу то удовольствие - прозрачное, прохладное и незнакомое - «быть просто рядом». Обмениваетесь, казалось бы, остротами и бестолковой ерундой, но чувствуете, как вас понимают даже не с полуслова, а с полу-кивка. Она шагает гордо, неспешно, чуть наклоняя голову - прислушиваясь к вашим негромким фразам, хотя уже и не таким, быть может, блестящим и дурманящим, как раньше, когда у собеседницы, бывало, кружилась голова, играла кровь. Между вами бесшумным прибоем мерцают волны настроений: от тонкой радости до приглушенного восторга. Вы расстаетесь у мраморного подъезда ее дома; покрывало Изиды, поднятое на пару этих утренних часов над вами, вновь падает парчовым занавесом. Снег валит хлопьями откуда-то из пустоты, лаская щеки. Но вы прощаетесь не на совсем. Вы знаете, она вас будет ждать «сегодня в полшестого, приходите».
Никто из вас до вечера не будет спать. Не сможет уснуть. И станет слышно, как пламенеющее с каждым часом чувство крошечной, такой забавной и смешной тоски приятно заворочалось в груди. И будет она гнать вас на балконы, в перебинтованные первым снегом сады, аллеи, рощи. Постойте, скажете вы оба, мы разве влюблены? И оба улыбнетесь, незаметно, про себя, застенчиво скрывая тайну ответов, вдруг прогремевших отчетливо сердечным перебоем.
Встречаетесь случайно взглядом с ней: в твои глаза она так тихо, кротко смотрит, как если бы просила у тебя прощения за то, что растеряла всю красоту, что не ценила юность, что снова умирает, и некому проститься с ней. И отступает в сторону, когда ты задумчиво проходишь мимо, и ищешь новых впечатлений, жестоко позабыв те дни, когда вы развлекались вместе. Она ни на чем не настаивает. В такой осенней мудрости нет обязательной в ее годах нотки приторно-сладкой горечи. Ее наряды теперь просты и безыскусны, но не сказать - невзрачны. Тонкие натуры, впрочем, пренебрегая девушками в цвету, выбирают подобных дам для известного рода прогулок в сумерках, и теплых, уютных вечеров. Этот «вечер души», протрезвевшей и постаревшей, напоминает то время после бала, когда ни у кого ни сил нет, ни желания крутиться по паркету. Но никто еще и не расходится, не хочется домой. И толпа как-то легко и сама по себе делится на небольшие компании хлыщей и субреток, девиц на выданье и седовласых старичков, актрис и тучных кавалеров: и старость младость веселит. И ты уходишь, впервые, может быть, не с той очередной прелестницей, очаровательной в своей пугливости невинной леди, совсем еще ребенком - а с ней, вот с этой осенью. Под ручку. Она и вы вздыхаете, но делитесь былым и думами без сожалений. Вы оба слишком трезвые для предрассветных променадов. Но оба дарите друг другу то удовольствие - прозрачное, прохладное и незнакомое - «быть просто рядом». Обмениваетесь, казалось бы, остротами и бестолковой ерундой, но чувствуете, как вас понимают даже не с полуслова, а с полу-кивка. Она шагает гордо, неспешно, чуть наклоняя голову - прислушиваясь к вашим негромким фразам, хотя уже и не таким, быть может, блестящим и дурманящим, как раньше, когда у собеседницы, бывало, кружилась голова, играла кровь. Между вами бесшумным прибоем мерцают волны настроений: от тонкой радости до приглушенного восторга. Вы расстаетесь у мраморного подъезда ее дома; покрывало Изиды, поднятое на пару этих утренних часов над вами, вновь падает парчовым занавесом. Снег валит хлопьями откуда-то из пустоты, лаская щеки. Но вы прощаетесь не на совсем. Вы знаете, она вас будет ждать «сегодня в полшестого, приходите».
Никто из вас до вечера не будет спать. Не сможет уснуть. И станет слышно, как пламенеющее с каждым часом чувство крошечной, такой забавной и смешной тоски приятно заворочалось в груди. И будет она гнать вас на балконы, в перебинтованные первым снегом сады, аллеи, рощи. Постойте, скажете вы оба, мы разве влюблены? И оба улыбнетесь, незаметно, про себя, застенчиво скрывая тайну ответов, вдруг прогремевших отчетливо сердечным перебоем.