Страна 404. 10
Только номера и стихи. Не пугайтесь, не мои :)
Просто текстом, без имен и комментариев.
Полный список был мной скопирован до, потому здесь можно увидеть также и то, что было снято с конкурса после.
Но поезд уходит, исправлять некогда. Да и зачем?! :)
http://stihi.lv/firsttour-2016/33579-polnyj-spisok-proizvedenij-kubka-mira-2016.html
* * * * *
245
КОГДА ОТ ВСЕХ ЗАБОТ И КОСНОСТИ УСТАЛ...
Когда от всех забот и косности устал,
А смерч твоих тревог ужасен и извечен,
Вдруг на твоём пути возникнет красота
Всё изменив вокруг; и оправдаться нечем.
Посмотришь на неё, точней, в её глаза:
Там юности рассвет пылает нежной страстью.
И грезится - посмей! - откроется сезам,
Познаешь божество в телесной ипостаси.
И пробуешь парить средь белых облаков,
Быть для неё одной чудесней всех на свете;
О как отчётлив стук знакомых каблучков,
Как сонм её волос привычен и приметен.
Приобретает вкус с ней рядом жизнь опять,
Взбодришься: "Чёрт возьми! И я чего-то стою!"
И хочется её надрывно целовать,
От смуты тусклых дней спасаясь красотою.
* * * * *
246
ГОЛОСА
остаёмся зимовать и черешневеть,
и растить в себе маленькую несмерть
из прошедшего, смолистого, виноватого.
страшно жизнь прожить,
а страшно ли
умирать её?
голоса их тонкокостные обниму
каждым корнем, убаюкивая во тьму.
был еврей, коммунист, махновец... а человек
стал потом, разломив по-братски недолгий век.
каждой косточкой они плачутся, говорят:
"да шрапнелью в живот... меня зацепил снаряд...
как земля забивалась в обезвоженный рот...
а соседка баяла митюшку заберёт..."
до чего же горька древесная плоть моя
знаю только я да, быть может, сын плотника.
до чего же кислы плоды мои знает лишь
мать сыра земля.
ими жажды не утолишь.
но пока светит солнце, я буду в себе беречь
невозможную память
и мертвых
живую речь.
* * * * *
247
ДУРАК
Невзирая на возраст и ухудшающееся состояние,
женился на той, что годится в самые младшие дочери.
Молодая жена, успешно оттяпав полсостояния,
через год была такова. Он опять должен жить в одиночестве.
Был всю жизнь расчетлив, делал бизнес хватко и с толком,
бывал хамоватым и бессердечным, иначе никак.
А тут прокололся и сдулся. Жаль старичка? - Нисколько.
Довольно потешно, и люди судачат: сам виноват, дурак.
Вот он стоит, качаясь между необходимо и осторожно.
Снова переносить такое ему и стыдно, и не с руки,
а остаться в старости одному - это вообще невозможно.
Люди - даже самые умные - если вдуматься, сплошь дураки.
* * * * *
248
ОРЕХИ
Перебирая старый шкаф, кулёк прогорклого ореха
Находишь в нём. Был ледостав. Был ледостав.
Да вот - проехал по приснопамятной реке...
Кулёк кедровых междометий.
Они как замершие дети
В моей руке.
О, Виноградарь, мой Виноградарь -
Души свеченье, свеченье плоти.
Мой Виноградарь проходит рядом
И исчезает на повороте...
Под куст бросала сухое племя
Пыльцою плесени обелённое.
Сухих орешин тугое темя
Не сразу выстрелит в мир зелёный.
А вдруг да выстрелит самопалом?
А ты здесь сорные щиплешь травы.
А ты плывёшь и не веришь в чудо.
Что может проще - орехов груда
В осоте, в тлене.
Долой из плена природа бьётся осатанело -
Разрыв аорты и оболочек.
И, рты разинув, стоят росточки.
Кедрёныш малый он та же пальма
В микроскопическом эквиваленте -
На тонких ножках зонты La palma.
Сорокалетней взираешь дурой
На этот выводок эмбриональный.
На их сошествие ниоткуда -
Из дали дольней из грёзы давней.
Сидят скорлупки а-ля береты
На их головках.
О, дети-дети...Легко ли трудно
Существование,
Но озарение приходит с вами.
Уходит с вами.
И греет после.
И светит.
Светит.
* * * * *
249
НЕУКЛЮЖАЯ ЛАСКА
Если я, забавляясь, тебя поцелую в ноздрю,
Ничего не случится, престиж мой не будет подорван.
Перед кем нам краснеть? Из избы не выносят ведь сор вон.
Хорошо, ты не против? Покорнейше благодарю.
Если вдруг моей кожи коснется твой теплый живот,
Не такой, как во сне, не такой, как в румяном журнале,
Не жалей, что ответила <да> еще в самом начале
Или что не исчезла из жизни моей через год.
Если строгие губы испустят предательский вздох,
Я могу догадаться, что ты что-то чувствуешь тоже.
Ну а что поведенье твое ни на что не похоже,
Не напишет наутро газетный всевидящий бог.
Если я перемажусь в твоей менструальной крови,
Это будет ничуть не смешно, не обидно, не больно.
Говорят, где любовь, там и смерть. Но ты будешь довольна:
К сожалению, мы никогда не умрем от любви.
* * * * *
250
И СНОВА НА СРЕДНЕЙ ПОДЬЯЧЕСКОЙ
Я галку полюбил с недавних пор.
Ношу теперь за пазухой топор, -
а вдруг она - процентщица с мошною,
из тех, что поминутно вознося,
скрывает цель остаться на сносях,
да выглядит на редкость гоношною.
Представьте: полдень, шорох за окном,
раскрытый клюв - заветный гамонок
и гулкое вместилище отчасти.
Глядит в меня, как в супницу с борщом.
В глазах - в коровий хрящик превращён
родной кадык мой, - чем не чертов кастинг?
Я был не прочь, я жрался на обед,
Бывал до неприличия раздет,
разут не обращая на "доколе".
А мысли говорили мне: "Пора.
Любовь - всегда начало топора,
покуда она держится в неволе".
И вот, спустя чистилище интриг,
кадык разбит. Скорблю, как фронтовик,
но чувствую: у сердца двухлицовый.
Мой дом, как пить, похож на утюжок.
Ходили слухи, Федор здесь отжёг,
И мне пора трубить свои канцоны.
* * * * *
251
ЖЕНСКАЯ ЛИНИЯ
стоматолог сказал мне
что я всю свою жизнь неправильно чистила зубы
этому делу меня обучила моя мама
а значит
что она тоже всю свою жизнь неправильно чистила зубы
маму учила моя бабушка
а бабушку прабабушка
весь мой род до седьмого колена
неправильно чистил зубы
зато теперь когда у меня появится дочь
имя которой ненайденная пока буквенная переменная
я смогу сказать ей
пойдем
я научу тебя чистить зубы по методу пахомова
выметающими движениями
от десны
нарушив тем самым традицию
ведь зубы очень порядочная вещь
соизмеримая с переносом дождевых червей
с глянцевого тротуара
на набухший газон.
* * * * *
252
БЕЗОРУЖНАЯ
Я мирный воин ратных ожиданий -
Смиренна, безоружна, но сильна.
О, Господи, отчаяться не дай мне,
Пока людей расходует война.
Дверной глазок глядит в меня, как дуло.
А там, за ним, ещё десятки дул.
Не зная мира, люди шепчут: дура!
Но знают - мир спасён любовью дур.
Я - воин, я не узница острога.
Считаю пулевые раны дней
И жду, когда военная дорога
Вернёт ко мне потерянных людей.
Куда-нибудь да выведет кривая,
А ровная - да выведет домой,
Где свято место пусто не бывает
И скверной пустоте не стать святой.
Не верю, что бывает смерть во благо.
Не знаю, кто богаче от потерь.
...Я дура. Но когда устану плакать,
То выйду безоружная за дверь.
* * * * *
253
ВСЕМУ СВОЁ ВРЕМЯ
Щурит Хохo-Бабай слеповатый глаз.
Зрячим - кроваво смотрит на мир подлунный.
Ровно двенадцать. Безветрие. Стихли буруны.
Ночь по-хозяйски в урочище залегла.
Канула в лету пора безмятежных дней.
Прахом тагарцев усыпаны древние скалы.
Солнце с дождями бережно к ним прикасались,
Оберегая ранимые души камней.
Хрустнула ветка - звук проглотила тьма.
Шумный ковыль замер на полуслове.
Страж недовольно хмурит седые брови -
Кто-то крадётся в тайные закрома.
*
Помнит Бабай, беда не пришла одна.
Сгинули пастбища, злобные хунны насели.
Кто не погиб, - уходили, спасаясь, на север.
Тысячи трупов оставила в поле война.
При смерти воин Хохo, и старый шаман
Руки простёр, скорбно взывая к звёздам:
Как сохранить, что божественный разум создал?
Жертвенно лёг на ложе судьбы баран.
Кровью священной мазал шаман Хохo:
Поздно, сынок, прости меня, слишком поздно.
Не для тебя поутру выпадут росы,
Но для тебя всё небо - взлетай орлом.
Старец камлал, забылся последним сном.
Долго кружила птица с прощальным криком.
И с обещанием: "Я прослежу, великий!",
Ринулась ввысь за первым лучом.
*
Духи долины и верный Хохo-Бабай
Прячут от всех до поры вековые тайны, -
Если печаль приносят многие знания,
Нужно ли раньше срока ступать за край.
"Думают, что сундуки богатством полны.
Золото замутило разум и души... ", -
Мудрый хранитель, ночное затишье нарушив,
Крылья зловеще расправил на диске Луны.
________________
*Хохo-Бабай - мистический богатырь, по поверьям превращённый после смерти в орла, охраняющий богатства (знания) народов тагарской эпохи, живших в долине реки Белый Июс возле горной гряды Сундуки в Хакассии.
* * * * *
254
СТАРАЯ БАШНЯ
Дерзкий налетчик, разгульный сентябрьский вихрь
По-молодецки подхватит, легко и пьяно,
Сорванный зонтик со столика на двоих
С летней веранды прибрежного ресторана;
Кинет песком; словно "ежик" на волосах,
Колко взъерошит на глади морские волны
И притаится. А на городских часах
Стрелки сойдутся, и тут же наступит полночь,
Где перепутаны явь и неясный сон.
В воспоминаньях о теплых ночах июля
Город неоновый матово отражен
В темном бокале залитых дождями улиц,
Там, где прохожий и странен, и одинок.
Временем выточен, башней резной украшен,
Город осенний, ты - каменный мой цветок,
Плотно накрытый стеклянной небесной чашей.
Здесь мудрецы и создатели миражей
Трогают звезды серебряной тонкой кистью,
Ловят с балконов шестнадцатых этажей
Лунные нити и шелест летящих листьев.
Мне говорили, что не отыскать нигде
Прошлое детство и прожитый день вчерашний.
Только, мой город, я знаю, найду в тебе
Бывшее счастье, что заперто в старой башне.
* * * * *
255
ПРОКЛЯТИЕ ТВЕРДИ
Вяжется, не вяжется - вяжи
варежки, морская, пеногонная машина.
Солнце отвернулось от обители ундины.
За зиму обмерзла на аршин.
Льдины, плоскогрудые пингвины, хороводят,
на ухо мне шепчут: <За-сы-пай,
холодом дыши, бай-бай-good-bye.>
Выживу иль к ночи задохнусь...
Трещина, затрещина иль хруст. -
Нет, не задохнусь, а захлебнусь солоноватой
жижей: безголосо, безъязыко, безвозвратно...
Помнится, приснилось мне однажды половодье.
Зябкими песочными ступнями, как у ветхой
мумии, прижалась крепко-накрепко к завету,
к нити ойкумены. - "Ой-ой-ой!" -
взвизгнули стежки на-пе-ре-бой. -
Строчное - на слоги порвала, - боль отпустила.
Хлынула под пятки многотонная могила.
Льдины, горлопаня и массируя живот мой,
двинулись вперёд - в водоворот...
Кожа - марсианский бутерброд.
Море, на прощание, в пупочную корзину
краденое, ржавое - со скрипом опустила.
Страшное - рассматривать мне было не под силу...
Глупое занятие - бездействовать на воле.
Память размороженная режет по живому.
Корчусь, если в сумерках навзрыд -
слёзы льют - сирены Дебюсси...
Прошлой, угнетающей зимой
глянцевые льдины на измор
взяли побережье. В узкоглазую пучину
прыгнула коляска - в ней Люси.
Где же меж подводных пирамид
детское, безмолвное пристанище ундины,
где же недосмотренная тень -
знает ошалелая метель.
* * * * *
256
ТАНЕ
Случайные слова отбрасывают тени
На стены тишины и контуры дверей
Туда, где ждут шагов потёртые ступени
И свет стекает в дождь с аптечных фонарей,
Где блюзово молчит уставшая гитара,
Коньячно пахнет ночь и, прячась от огней,
Нежнейшие стихи шуршат по тротуарам
Покинутой листвой уснувших тополей..
Но время гонит прочь сквозь яркий лаз портала
В мир прозы и зимы, где болью городов
За краем тишины гремит прибой вокзала
И причиняют грусть волторны поездов.
* * * * *
257
КРЮК
я всё перечеркну
оставлю только крюк
прикрученный в углу
последней из лачуг
на белом потолке
проржавленным клеймом
ни слова о любви
тем более зимой
о капитан мой крюк
для глаз зацепка есть
я пью почти до дна
за вашу боль и честь
я белый потолок
белила как могла
ни слова о любви
когда ночная мгла
легла на всё вокруг
и придавила грудь
о капитан мой крюк
не дай мне утонуть
поймай меня поймай
за тонкий воротник
ни слова о любви
мой крюк звериный клык
я всё перечеркну
оставлю только крик
пришпиленный в углу
похожий на плавник
расхристанной белуги
на известковом льду
ни слова о любви
и пусть невмоготу
когда пройдёт зима
в углу качнётся вдруг
подвешенная люлька
за этот старый крюк
как за стрелу амура
молчите соловьи
пока он сладко спит
ни слова о любви
* * * * *
258
ЗДЕСЬ
Здесь гора - направо, леса - налево,
Запотело небо - протри платком...
на столе - горбушка ржаного хлеба,
И течет холодное молоко
Белопенной речкою из кувшина,
( Вспоминай кисельные берега!)
У соседа слева - под лавкой шило,
У соседа справа - ручной наган.
Повезло родиться (и пригодиться).
К иноверцам ненависть - на века!
К инородцам...
Здесь хорошо - туристом,
Из окна вагона. В руке - бокал.
Камни вздрагивали от стонов ночью,
А потом, при первых лучах зари...
Забери религию, слышишь, Отче?!
Храм оставь - религии забери!
Тяжкий труд, наверное - в предрассветной,
До-заветной, смутной для всех поре
Сотворить из хищника - человека...
А потом людей превращать в зверей.
Здесь направо - парк. Пожелтели листья,
Впереди - зимы черно-белый скетч.
Повторяют травы слова молитвы
На одном-единственном языке.
* * * * *
259
СИЗИФОВ СТИХ
Я воду в ступе по утрам толку,
А в решете ношу. Ищу в стогу иголку.
Средь бела дня зажегши свет в светелке,
Хожу вниз головой по потолку.
Тень на плетень к полудню наведя,
На пересуды несмотря и кривотолки,
Кормлю, на лес чтоб не косился, волка,
И неразменный отдаю медяк.
К закату, сняв фельдмаршальский камзол,
Убрав в чулан его с ядром и треуголкой,
Почистив на ночь зубы и сложив на полку,
Сажусь за крепкий деревянный стол.
И отпираю тайники души -
Карманы, гаманки, авоськи и кошёлки -
Выкладываю дня минувшего осколки:
Рассматриваю их в ночной тиши.
Беру черничный мрак, что свеж и густ,
Пером совы пишу на глади белой шёлка
Слова, что были сказаны и смолкли,
Слова, что так и не слетели с уст,
И то, что не оформилось в слова,
Случайно в правой заблудившись мозга дольке,
Оставшись вздыбившимся рудиментом холки
И привкусом во рту, что кисловат.
Текст плотной вязью покрывает лист,
Перемежают гладь <хвосты>, <кресты>, <метёлки>.
Усну над ним, в конце поставлю точку только...
Когда проснусь, он будет снова чист.
* * * * *
260
ПЕРСПЕКТИВА
Как будто вырезан на слух
Листом с зубчатыми краями,
В паденьи пересёкшим луг, -
Вид на пустырь с сухой каймой
Деревьев с влажными корнями.
А дальше - городок немой
В осенней жизни неизвестной,
С его сумой, с его тюрьмой,
Всего-то с пять минут отсюда
Под опрокинутою бездной.
Заполненный ленивым людом,
Он мел дневной, он в ночь - графит,
С утра звенит пустой посудой
И отразится в горних снах
Подобьем Трои или Фив.
Там место жительства - как знак
Дорожный в темноту забвенья,
Там, с тыльной стороны окна,
Проходит жизнь за жизнью - цепи
Так якорь выбирает звенья.
И смерть в конце ползёт прицепом:
Бледнеют жёлтые листы -
Последний, к дереву прицеплен,
Глядит в закатное окно.
В нём отражается пустырь.
* * * * *
261
61 & 49
В ночь продал душу, взлетел без оков,
вживляет мелодию в веточки слов.
Гложет река у изгиба обрыв.
Яр приютил на краю стайку ив.
Младшая в стайке влюбилась в валун.
Вплетает историю магией струн.
Крылья взрастила осколку скалы,
учила мечтать, слушать всплески волны.
Боли душевной коварный укус -
в кромешной тоске зарождается блюз.
Осень свернула ноябрь завитком,
снежит зима серебристым песком.
В грёзах парят - пьют небес синеву,
вдруг лютый мороз натянул тетиву...
Холод в стволе и не в радость весна,
не смог пробудить камень иву от сна.
Маятник бед вновь ударил под дых,
струна плавит звук в измереньях иных.
Крылья разбиты, все корни - плетьми.
Вспомнил, как ива учила - лети!
Ночь одиночеством красит луну.
Познав жизнь в любви - не прожить одному.
Перьев осколки смёл ветра порыв,
но камень взлетел - с бровки яра... в обрыв.
В кофре гитара. Шагнул за порог...
И вновь начал путь с перекрёстка дорог.
* * * * *
262
ЧИТАЮ: ПЕРЕСЫЛЬНАЯ ТЮРЬМА...
читаю: пересыльная тюрьма
и с горькою слюною засыпаю
собака-поводырь полуслепая
крушению противится корма
я серая засохшая земля
я вес несуществующего газа
я паразит я потускневший разум
я номер начинавшийся с нуля
я в пепел обращённая слюда
я смертник поднимавшийся на гору
неровный почерк подступает к горлу
холодная балтийская вода
* * * * *
263
ПЬЕСА
Вот перечень бездействующих лиц:
Соседи. Слабый доктор. Сын. Подруга.
Статистов где - то миллиардов семь.
В тепле оштукатуренных границ -
единство места, времени и стука
в грудном отделе, слышного не всем.
Вот хрупким планом сцена за столом.
Шум декораций. Раздвигает окна
масштаб воображаемых картин -
В припадке пены бьётся волнолом
и кто - то в облегающе бесплотном...
Но зритель вышел. Вышел весь. Один.
* * * * *
264
55°45?21?N, 37°37?4?E
Широта, долгота... Значит, здесь - и зовётся Москвой.
Город выцвел совсем как лощёный Париж - бронзовея.
Ты не помнишь меня? - Гул, шипение, грохот и вой.
<Детский мир>, фестиваль молодёжи, комета Галлея!..
Я влюблялся (и часто), а ты обращал дневником
тротуары, метро и дворы; это был наш обычай -
и старательно делаешь вид, что со мной не знаком.
Ты представить не можешь, что стало твоею добычей.
Да и ты ли вообще это? Город созвал воротил
всех мастей, стал богат и спесив, словно Лондон и Ницца.
Кто моё поколение продал и после купил
на потребу эпохе, в которой позволил родиться?
Как с тобой говорить, если даже родной мой язык
исковеркан невеждами, высмеян за англицизмы?
Окунай, Гераклит, непонятливых в Moscow-арык.
Говорят, горек дым, за которым не видно отчизны.
Широта, долгота... Значит, здесь - и зовётся Москвой.
Позабывшей себя, беспощадной, оглохшей, родной.
* * * * *
265
ГДЕ-ТО В ДАВНО ЗАБЫТОМ ТОБОЙ ДВОРЕ...
Где-то в давно забытом тобой дворе
взгляд неподвижен, как темнота в конуре.
Не различает больше ни ночь, ни день,
поздний прохожий или замшелая тень -
все едино взгляду, и завтра равно вчера.
Падает снег, моросит, иль жужжит пчела.
Значит, ослепла.
Но остаётся глас -
горький, пустынный.
Он и заменит глаз.
Он воспоёт края, где сырой весной
месяц венчают деньги на проездной.
Он из глубин извлекает - гляди - слова,
чтоб на стекле твоём начертать:
<Глава
(номер поставишь)>.
Улица гасит свет,
вязь на ладони хуже арийских вед
ты узнаёшь по голосу взгляда мой
почерк.
И я не приду домой.
* * * * *
266
ЛИШНИЕ МИРЫ
В старом фонде, пропахшем
плесенью,
настороженным неуютом,
одиночество -
тяжеловеснее,
и весна пробивается чудом.
В здешних узах болепокорности
истончаешься до иллюзорности
и по-черному пьешь,
в холода похож
на кого-то, кто смахивает на фантом,
притворяясь, что жизнь - полинявший альбом
из недописанных женщин.
Голос бренных миров завещан
обступившим вещам, и без них с трудом
растолкуешь что-то в себе самом.
Образы этих миров - повторяемы,
дворы подтопляемы,
покаранье греха
заменили усилия ЖКХ.
Банка с бычками
прокуренных мыслей
на фоне кухонных декораций,
бардак на рабочем столе - носитель
иронии трансформаций.
Как линия в живописи,
что свободна,
о коей еще говорил Кандинский,
здесь нет связи с центром,
нить не путеводна,
сыновье - в расплоскости с материнским.
Здесь связь обозримого с необозримым
всегда субъективна,
в обличии мнимом
контекст обстоятельств
глядит анонимом.
Цикл повторяется.
Все это было.
Он, скажем, любил,
а она уходила.
Или он уходил,
а она любила?
Ее чувство к нему
обгоняло объятия,
и она училась
считать мгновения.
А он замедлял
свое восприятие,
у пыльного разума -
засоры зрения.
Во всяком случае,
разум так <обихожен>,
что СОЗНАНИЮ не отделиться
от БЫТИЯ,
определяющего,
кто чем изгложен,
и кто пальнет из висящего
на сцене ружья,
где и к пятому акту
не обточит вода
непреклонный камень,
поскольку - болото,
и, как часть стены,
усыпляющая среда
при внешних движениях
какой-то работы.
Опыт накапливает тишину,
надежда находит себя в ребенке,
бездомный пес
пробуждает вину.
Это только на фотопленке
место рождения снимка
и место хранения неразделимы.
А те, кто приходят на этот свет,
не всегда этим светом любимы
и отторгаются.
Глаз есть свидетель,
как лица о тьму ломаются.
Распад к созерцанию тянется -
так уходящее не умирает мгновенно,
а тает, переплавляясь в дух
случайных хроник взаимообмена,
в отзывчивой памяти,
устоявшей на двух
<предполетных> ногах на точке ветров,
выказав щедрость для лишних миров.
* * * * *
267
РЕАКЦИЯ
Рождение великого человека
В короткий миг без страха
Для спасения последнего века
Прошло без размаха.
Ему в противовес дьявола сила
Встречена миром с восторгом.
После встречи она, улыбаясь мило,
Начала морг за моргом
Заполнять содержимым. И люди ей жизни
Свои доверяют. И души
На деньги меняют, чтобы вычеркнуть мысли,
Что кровавые лужи
Заполнят планету. Тут у оппонента
Случился припадок.
Он вытащил мозг для музейного стенда
И выпал в осадок.
* * * * *
268
БУМАЖНЫЕ ЛЮДИ
ходят люди-черновики,
носят грязные башмаки,
лица грустные, взгляды тусклые,
плечи, вжатые в рюкзаки,
а у дворника три щенка,
мать их - сука и нищенка,
в арсенале у трёх голов
много визга и мало слов,
ездят люди-чистовики,
вдеты в узкие пиджаки,
лица жёсткие, взгляды острые,
руки, сжатые в кулаки,
но у дворника три щенка,
мать - дворянка наверняка,
дворник тот ещё дворянин,
в этой стае он - главный чин,
молодь точит свои резцы,
материнские рвёт сосцы,
вот отдать бы кому двоих,
сводит челюсти от любви,
у чиновников всё не так,
сводит глобусы живота,
тратят пенсию старики,
не по средствам живут таки,
шерсти в дворницкой бороде,
как бумажных вокруг людей,
жаль, в бумажнике пустота,
подкормить бы ещё кота,
затекает на дедов ус
полноводье дворянских чувств.
* * * * *
269
ОСЕННЕЕ
Небо вздрагивает гулко,
То мрачнея, то лучась,
Удалась моя прогулка:
Сверху - дождик, снизу - грязь.
Не грущу о дне вчерашнем,
Не стяжаю благодать.
Мне теперь уже не страшно
Время попусту терять.
Полыхнула осень шалью
И сожгла себе наряд,
У её шальной печали
Слёзы в двадцать пять карат.
Ну, а я не жду удачи,
Удержаться б на плаву,
Не жалею и не плачу
И - тем паче - не зову.
Только кажется, что дышит
Голубой небесный пласт.
Он не дышит и не слышит
И мне грошик не подаст.
Надо мной, вгоняя в ступор,
Словно вопль сироты,
Завывает ветер - рупор
Неизбывной пустоты.
Холода всё ближе, ближе,
К горлу подступает ком.
И меня однажды слижет
Осень стылым языком.
Смоет дождик мелкий, хлябкий
Все приметы и штрихи,
Воробьиной стайкой зябкой
Упорхнут мои стихи.
Будет голос мой бродяжный
В небе сумрачном летать
И, шурша, как змей бумажный,
Будет вечность коротать.
* * * * *
270
СНЕГ
Небосвод не потух,
свет осеннего дня
лишь к полудню польется сильнее.
Вьется медленно пух,
нет в помине дождя,
дремлют яблони в тихих аллеях.
Небосвод яснолик,
снег невинен и чист.
Слух шумы настороженно ловит.
На былинке поник
алый выживший лист
цвета яблока и
цвета крови:
Небосвод не померк.
Электрический свет
ненавязчив, застенчив и матов.
Снег летит снизу вверх,
с небесами в родстве,
мимо окон больничной палаты.
* * * * *
271
МОЙ СЕВЕР
Разляжется на звездном мхе рыбак,
на острых иглах низкорослых сосен.
Трещит от ветра Обская губа
под лай остервеневших псов- торосов.
Суровых зим непроходимый край,
проталины в сердцах людских едва ли.
Зудит под кожей комариный май -
минорный писк непрожитой печали.
Там бабушка выходит до зари,
белье сырое вешает под снегом.
И долго на веревках пузырит
морозом накрахмаленное небо
* * * * *
272
ГОРЧИЧНОЕ ЗЕРНО
Низвёл огонь цветущий дол в пустыню,
испепелил на небе облака.
В бездушье зол не отыскать отныне
живых - ни колоска, ни корешка.
Трагически прервалась в чёрном поле
цветов и трав меланжевая нить.
Всего одной хватило б семядоли,
чтоб заново природу оживить
на опалено-голубой планете...
Исчадью зла царящему - назло -
меня из Рая влажным добрым ветром
в пучину пепелища занесло.
Там, где скорбела горечью земля,
да зацветут горчичные поля!
* * * * *
Просто текстом, без имен и комментариев.
Полный список был мной скопирован до, потому здесь можно увидеть также и то, что было снято с конкурса после.
Но поезд уходит, исправлять некогда. Да и зачем?! :)
http://stihi.lv/firsttour-2016/33579-polnyj-spisok-proizvedenij-kubka-mira-2016.html
* * * * *
245
КОГДА ОТ ВСЕХ ЗАБОТ И КОСНОСТИ УСТАЛ...
Когда от всех забот и косности устал,
А смерч твоих тревог ужасен и извечен,
Вдруг на твоём пути возникнет красота
Всё изменив вокруг; и оправдаться нечем.
Посмотришь на неё, точней, в её глаза:
Там юности рассвет пылает нежной страстью.
И грезится - посмей! - откроется сезам,
Познаешь божество в телесной ипостаси.
И пробуешь парить средь белых облаков,
Быть для неё одной чудесней всех на свете;
О как отчётлив стук знакомых каблучков,
Как сонм её волос привычен и приметен.
Приобретает вкус с ней рядом жизнь опять,
Взбодришься: "Чёрт возьми! И я чего-то стою!"
И хочется её надрывно целовать,
От смуты тусклых дней спасаясь красотою.
* * * * *
246
ГОЛОСА
остаёмся зимовать и черешневеть,
и растить в себе маленькую несмерть
из прошедшего, смолистого, виноватого.
страшно жизнь прожить,
а страшно ли
умирать её?
голоса их тонкокостные обниму
каждым корнем, убаюкивая во тьму.
был еврей, коммунист, махновец... а человек
стал потом, разломив по-братски недолгий век.
каждой косточкой они плачутся, говорят:
"да шрапнелью в живот... меня зацепил снаряд...
как земля забивалась в обезвоженный рот...
а соседка баяла митюшку заберёт..."
до чего же горька древесная плоть моя
знаю только я да, быть может, сын плотника.
до чего же кислы плоды мои знает лишь
мать сыра земля.
ими жажды не утолишь.
но пока светит солнце, я буду в себе беречь
невозможную память
и мертвых
живую речь.
* * * * *
247
ДУРАК
Невзирая на возраст и ухудшающееся состояние,
женился на той, что годится в самые младшие дочери.
Молодая жена, успешно оттяпав полсостояния,
через год была такова. Он опять должен жить в одиночестве.
Был всю жизнь расчетлив, делал бизнес хватко и с толком,
бывал хамоватым и бессердечным, иначе никак.
А тут прокололся и сдулся. Жаль старичка? - Нисколько.
Довольно потешно, и люди судачат: сам виноват, дурак.
Вот он стоит, качаясь между необходимо и осторожно.
Снова переносить такое ему и стыдно, и не с руки,
а остаться в старости одному - это вообще невозможно.
Люди - даже самые умные - если вдуматься, сплошь дураки.
* * * * *
248
ОРЕХИ
Перебирая старый шкаф, кулёк прогорклого ореха
Находишь в нём. Был ледостав. Был ледостав.
Да вот - проехал по приснопамятной реке...
Кулёк кедровых междометий.
Они как замершие дети
В моей руке.
О, Виноградарь, мой Виноградарь -
Души свеченье, свеченье плоти.
Мой Виноградарь проходит рядом
И исчезает на повороте...
Под куст бросала сухое племя
Пыльцою плесени обелённое.
Сухих орешин тугое темя
Не сразу выстрелит в мир зелёный.
А вдруг да выстрелит самопалом?
А ты здесь сорные щиплешь травы.
А ты плывёшь и не веришь в чудо.
Что может проще - орехов груда
В осоте, в тлене.
Долой из плена природа бьётся осатанело -
Разрыв аорты и оболочек.
И, рты разинув, стоят росточки.
Кедрёныш малый он та же пальма
В микроскопическом эквиваленте -
На тонких ножках зонты La palma.
Сорокалетней взираешь дурой
На этот выводок эмбриональный.
На их сошествие ниоткуда -
Из дали дольней из грёзы давней.
Сидят скорлупки а-ля береты
На их головках.
О, дети-дети...Легко ли трудно
Существование,
Но озарение приходит с вами.
Уходит с вами.
И греет после.
И светит.
Светит.
* * * * *
249
НЕУКЛЮЖАЯ ЛАСКА
Если я, забавляясь, тебя поцелую в ноздрю,
Ничего не случится, престиж мой не будет подорван.
Перед кем нам краснеть? Из избы не выносят ведь сор вон.
Хорошо, ты не против? Покорнейше благодарю.
Если вдруг моей кожи коснется твой теплый живот,
Не такой, как во сне, не такой, как в румяном журнале,
Не жалей, что ответила <да> еще в самом начале
Или что не исчезла из жизни моей через год.
Если строгие губы испустят предательский вздох,
Я могу догадаться, что ты что-то чувствуешь тоже.
Ну а что поведенье твое ни на что не похоже,
Не напишет наутро газетный всевидящий бог.
Если я перемажусь в твоей менструальной крови,
Это будет ничуть не смешно, не обидно, не больно.
Говорят, где любовь, там и смерть. Но ты будешь довольна:
К сожалению, мы никогда не умрем от любви.
* * * * *
250
И СНОВА НА СРЕДНЕЙ ПОДЬЯЧЕСКОЙ
Я галку полюбил с недавних пор.
Ношу теперь за пазухой топор, -
а вдруг она - процентщица с мошною,
из тех, что поминутно вознося,
скрывает цель остаться на сносях,
да выглядит на редкость гоношною.
Представьте: полдень, шорох за окном,
раскрытый клюв - заветный гамонок
и гулкое вместилище отчасти.
Глядит в меня, как в супницу с борщом.
В глазах - в коровий хрящик превращён
родной кадык мой, - чем не чертов кастинг?
Я был не прочь, я жрался на обед,
Бывал до неприличия раздет,
разут не обращая на "доколе".
А мысли говорили мне: "Пора.
Любовь - всегда начало топора,
покуда она держится в неволе".
И вот, спустя чистилище интриг,
кадык разбит. Скорблю, как фронтовик,
но чувствую: у сердца двухлицовый.
Мой дом, как пить, похож на утюжок.
Ходили слухи, Федор здесь отжёг,
И мне пора трубить свои канцоны.
* * * * *
251
ЖЕНСКАЯ ЛИНИЯ
стоматолог сказал мне
что я всю свою жизнь неправильно чистила зубы
этому делу меня обучила моя мама
а значит
что она тоже всю свою жизнь неправильно чистила зубы
маму учила моя бабушка
а бабушку прабабушка
весь мой род до седьмого колена
неправильно чистил зубы
зато теперь когда у меня появится дочь
имя которой ненайденная пока буквенная переменная
я смогу сказать ей
пойдем
я научу тебя чистить зубы по методу пахомова
выметающими движениями
от десны
нарушив тем самым традицию
ведь зубы очень порядочная вещь
соизмеримая с переносом дождевых червей
с глянцевого тротуара
на набухший газон.
* * * * *
252
БЕЗОРУЖНАЯ
Я мирный воин ратных ожиданий -
Смиренна, безоружна, но сильна.
О, Господи, отчаяться не дай мне,
Пока людей расходует война.
Дверной глазок глядит в меня, как дуло.
А там, за ним, ещё десятки дул.
Не зная мира, люди шепчут: дура!
Но знают - мир спасён любовью дур.
Я - воин, я не узница острога.
Считаю пулевые раны дней
И жду, когда военная дорога
Вернёт ко мне потерянных людей.
Куда-нибудь да выведет кривая,
А ровная - да выведет домой,
Где свято место пусто не бывает
И скверной пустоте не стать святой.
Не верю, что бывает смерть во благо.
Не знаю, кто богаче от потерь.
...Я дура. Но когда устану плакать,
То выйду безоружная за дверь.
* * * * *
253
ВСЕМУ СВОЁ ВРЕМЯ
Щурит Хохo-Бабай слеповатый глаз.
Зрячим - кроваво смотрит на мир подлунный.
Ровно двенадцать. Безветрие. Стихли буруны.
Ночь по-хозяйски в урочище залегла.
Канула в лету пора безмятежных дней.
Прахом тагарцев усыпаны древние скалы.
Солнце с дождями бережно к ним прикасались,
Оберегая ранимые души камней.
Хрустнула ветка - звук проглотила тьма.
Шумный ковыль замер на полуслове.
Страж недовольно хмурит седые брови -
Кто-то крадётся в тайные закрома.
*
Помнит Бабай, беда не пришла одна.
Сгинули пастбища, злобные хунны насели.
Кто не погиб, - уходили, спасаясь, на север.
Тысячи трупов оставила в поле война.
При смерти воин Хохo, и старый шаман
Руки простёр, скорбно взывая к звёздам:
Как сохранить, что божественный разум создал?
Жертвенно лёг на ложе судьбы баран.
Кровью священной мазал шаман Хохo:
Поздно, сынок, прости меня, слишком поздно.
Не для тебя поутру выпадут росы,
Но для тебя всё небо - взлетай орлом.
Старец камлал, забылся последним сном.
Долго кружила птица с прощальным криком.
И с обещанием: "Я прослежу, великий!",
Ринулась ввысь за первым лучом.
*
Духи долины и верный Хохo-Бабай
Прячут от всех до поры вековые тайны, -
Если печаль приносят многие знания,
Нужно ли раньше срока ступать за край.
"Думают, что сундуки богатством полны.
Золото замутило разум и души... ", -
Мудрый хранитель, ночное затишье нарушив,
Крылья зловеще расправил на диске Луны.
________________
*Хохo-Бабай - мистический богатырь, по поверьям превращённый после смерти в орла, охраняющий богатства (знания) народов тагарской эпохи, живших в долине реки Белый Июс возле горной гряды Сундуки в Хакассии.
* * * * *
254
СТАРАЯ БАШНЯ
Дерзкий налетчик, разгульный сентябрьский вихрь
По-молодецки подхватит, легко и пьяно,
Сорванный зонтик со столика на двоих
С летней веранды прибрежного ресторана;
Кинет песком; словно "ежик" на волосах,
Колко взъерошит на глади морские волны
И притаится. А на городских часах
Стрелки сойдутся, и тут же наступит полночь,
Где перепутаны явь и неясный сон.
В воспоминаньях о теплых ночах июля
Город неоновый матово отражен
В темном бокале залитых дождями улиц,
Там, где прохожий и странен, и одинок.
Временем выточен, башней резной украшен,
Город осенний, ты - каменный мой цветок,
Плотно накрытый стеклянной небесной чашей.
Здесь мудрецы и создатели миражей
Трогают звезды серебряной тонкой кистью,
Ловят с балконов шестнадцатых этажей
Лунные нити и шелест летящих листьев.
Мне говорили, что не отыскать нигде
Прошлое детство и прожитый день вчерашний.
Только, мой город, я знаю, найду в тебе
Бывшее счастье, что заперто в старой башне.
* * * * *
255
ПРОКЛЯТИЕ ТВЕРДИ
Вяжется, не вяжется - вяжи
варежки, морская, пеногонная машина.
Солнце отвернулось от обители ундины.
За зиму обмерзла на аршин.
Льдины, плоскогрудые пингвины, хороводят,
на ухо мне шепчут: <За-сы-пай,
холодом дыши, бай-бай-good-bye.>
Выживу иль к ночи задохнусь...
Трещина, затрещина иль хруст. -
Нет, не задохнусь, а захлебнусь солоноватой
жижей: безголосо, безъязыко, безвозвратно...
Помнится, приснилось мне однажды половодье.
Зябкими песочными ступнями, как у ветхой
мумии, прижалась крепко-накрепко к завету,
к нити ойкумены. - "Ой-ой-ой!" -
взвизгнули стежки на-пе-ре-бой. -
Строчное - на слоги порвала, - боль отпустила.
Хлынула под пятки многотонная могила.
Льдины, горлопаня и массируя живот мой,
двинулись вперёд - в водоворот...
Кожа - марсианский бутерброд.
Море, на прощание, в пупочную корзину
краденое, ржавое - со скрипом опустила.
Страшное - рассматривать мне было не под силу...
Глупое занятие - бездействовать на воле.
Память размороженная режет по живому.
Корчусь, если в сумерках навзрыд -
слёзы льют - сирены Дебюсси...
Прошлой, угнетающей зимой
глянцевые льдины на измор
взяли побережье. В узкоглазую пучину
прыгнула коляска - в ней Люси.
Где же меж подводных пирамид
детское, безмолвное пристанище ундины,
где же недосмотренная тень -
знает ошалелая метель.
* * * * *
256
ТАНЕ
Случайные слова отбрасывают тени
На стены тишины и контуры дверей
Туда, где ждут шагов потёртые ступени
И свет стекает в дождь с аптечных фонарей,
Где блюзово молчит уставшая гитара,
Коньячно пахнет ночь и, прячась от огней,
Нежнейшие стихи шуршат по тротуарам
Покинутой листвой уснувших тополей..
Но время гонит прочь сквозь яркий лаз портала
В мир прозы и зимы, где болью городов
За краем тишины гремит прибой вокзала
И причиняют грусть волторны поездов.
* * * * *
257
КРЮК
я всё перечеркну
оставлю только крюк
прикрученный в углу
последней из лачуг
на белом потолке
проржавленным клеймом
ни слова о любви
тем более зимой
о капитан мой крюк
для глаз зацепка есть
я пью почти до дна
за вашу боль и честь
я белый потолок
белила как могла
ни слова о любви
когда ночная мгла
легла на всё вокруг
и придавила грудь
о капитан мой крюк
не дай мне утонуть
поймай меня поймай
за тонкий воротник
ни слова о любви
мой крюк звериный клык
я всё перечеркну
оставлю только крик
пришпиленный в углу
похожий на плавник
расхристанной белуги
на известковом льду
ни слова о любви
и пусть невмоготу
когда пройдёт зима
в углу качнётся вдруг
подвешенная люлька
за этот старый крюк
как за стрелу амура
молчите соловьи
пока он сладко спит
ни слова о любви
* * * * *
258
ЗДЕСЬ
Здесь гора - направо, леса - налево,
Запотело небо - протри платком...
на столе - горбушка ржаного хлеба,
И течет холодное молоко
Белопенной речкою из кувшина,
( Вспоминай кисельные берега!)
У соседа слева - под лавкой шило,
У соседа справа - ручной наган.
Повезло родиться (и пригодиться).
К иноверцам ненависть - на века!
К инородцам...
Здесь хорошо - туристом,
Из окна вагона. В руке - бокал.
Камни вздрагивали от стонов ночью,
А потом, при первых лучах зари...
Забери религию, слышишь, Отче?!
Храм оставь - религии забери!
Тяжкий труд, наверное - в предрассветной,
До-заветной, смутной для всех поре
Сотворить из хищника - человека...
А потом людей превращать в зверей.
Здесь направо - парк. Пожелтели листья,
Впереди - зимы черно-белый скетч.
Повторяют травы слова молитвы
На одном-единственном языке.
* * * * *
259
СИЗИФОВ СТИХ
Я воду в ступе по утрам толку,
А в решете ношу. Ищу в стогу иголку.
Средь бела дня зажегши свет в светелке,
Хожу вниз головой по потолку.
Тень на плетень к полудню наведя,
На пересуды несмотря и кривотолки,
Кормлю, на лес чтоб не косился, волка,
И неразменный отдаю медяк.
К закату, сняв фельдмаршальский камзол,
Убрав в чулан его с ядром и треуголкой,
Почистив на ночь зубы и сложив на полку,
Сажусь за крепкий деревянный стол.
И отпираю тайники души -
Карманы, гаманки, авоськи и кошёлки -
Выкладываю дня минувшего осколки:
Рассматриваю их в ночной тиши.
Беру черничный мрак, что свеж и густ,
Пером совы пишу на глади белой шёлка
Слова, что были сказаны и смолкли,
Слова, что так и не слетели с уст,
И то, что не оформилось в слова,
Случайно в правой заблудившись мозга дольке,
Оставшись вздыбившимся рудиментом холки
И привкусом во рту, что кисловат.
Текст плотной вязью покрывает лист,
Перемежают гладь <хвосты>, <кресты>, <метёлки>.
Усну над ним, в конце поставлю точку только...
Когда проснусь, он будет снова чист.
* * * * *
260
ПЕРСПЕКТИВА
Как будто вырезан на слух
Листом с зубчатыми краями,
В паденьи пересёкшим луг, -
Вид на пустырь с сухой каймой
Деревьев с влажными корнями.
А дальше - городок немой
В осенней жизни неизвестной,
С его сумой, с его тюрьмой,
Всего-то с пять минут отсюда
Под опрокинутою бездной.
Заполненный ленивым людом,
Он мел дневной, он в ночь - графит,
С утра звенит пустой посудой
И отразится в горних снах
Подобьем Трои или Фив.
Там место жительства - как знак
Дорожный в темноту забвенья,
Там, с тыльной стороны окна,
Проходит жизнь за жизнью - цепи
Так якорь выбирает звенья.
И смерть в конце ползёт прицепом:
Бледнеют жёлтые листы -
Последний, к дереву прицеплен,
Глядит в закатное окно.
В нём отражается пустырь.
* * * * *
261
61 & 49
В ночь продал душу, взлетел без оков,
вживляет мелодию в веточки слов.
Гложет река у изгиба обрыв.
Яр приютил на краю стайку ив.
Младшая в стайке влюбилась в валун.
Вплетает историю магией струн.
Крылья взрастила осколку скалы,
учила мечтать, слушать всплески волны.
Боли душевной коварный укус -
в кромешной тоске зарождается блюз.
Осень свернула ноябрь завитком,
снежит зима серебристым песком.
В грёзах парят - пьют небес синеву,
вдруг лютый мороз натянул тетиву...
Холод в стволе и не в радость весна,
не смог пробудить камень иву от сна.
Маятник бед вновь ударил под дых,
струна плавит звук в измереньях иных.
Крылья разбиты, все корни - плетьми.
Вспомнил, как ива учила - лети!
Ночь одиночеством красит луну.
Познав жизнь в любви - не прожить одному.
Перьев осколки смёл ветра порыв,
но камень взлетел - с бровки яра... в обрыв.
В кофре гитара. Шагнул за порог...
И вновь начал путь с перекрёстка дорог.
* * * * *
262
ЧИТАЮ: ПЕРЕСЫЛЬНАЯ ТЮРЬМА...
читаю: пересыльная тюрьма
и с горькою слюною засыпаю
собака-поводырь полуслепая
крушению противится корма
я серая засохшая земля
я вес несуществующего газа
я паразит я потускневший разум
я номер начинавшийся с нуля
я в пепел обращённая слюда
я смертник поднимавшийся на гору
неровный почерк подступает к горлу
холодная балтийская вода
* * * * *
263
ПЬЕСА
Вот перечень бездействующих лиц:
Соседи. Слабый доктор. Сын. Подруга.
Статистов где - то миллиардов семь.
В тепле оштукатуренных границ -
единство места, времени и стука
в грудном отделе, слышного не всем.
Вот хрупким планом сцена за столом.
Шум декораций. Раздвигает окна
масштаб воображаемых картин -
В припадке пены бьётся волнолом
и кто - то в облегающе бесплотном...
Но зритель вышел. Вышел весь. Один.
* * * * *
264
55°45?21?N, 37°37?4?E
Широта, долгота... Значит, здесь - и зовётся Москвой.
Город выцвел совсем как лощёный Париж - бронзовея.
Ты не помнишь меня? - Гул, шипение, грохот и вой.
<Детский мир>, фестиваль молодёжи, комета Галлея!..
Я влюблялся (и часто), а ты обращал дневником
тротуары, метро и дворы; это был наш обычай -
и старательно делаешь вид, что со мной не знаком.
Ты представить не можешь, что стало твоею добычей.
Да и ты ли вообще это? Город созвал воротил
всех мастей, стал богат и спесив, словно Лондон и Ницца.
Кто моё поколение продал и после купил
на потребу эпохе, в которой позволил родиться?
Как с тобой говорить, если даже родной мой язык
исковеркан невеждами, высмеян за англицизмы?
Окунай, Гераклит, непонятливых в Moscow-арык.
Говорят, горек дым, за которым не видно отчизны.
Широта, долгота... Значит, здесь - и зовётся Москвой.
Позабывшей себя, беспощадной, оглохшей, родной.
* * * * *
265
ГДЕ-ТО В ДАВНО ЗАБЫТОМ ТОБОЙ ДВОРЕ...
Где-то в давно забытом тобой дворе
взгляд неподвижен, как темнота в конуре.
Не различает больше ни ночь, ни день,
поздний прохожий или замшелая тень -
все едино взгляду, и завтра равно вчера.
Падает снег, моросит, иль жужжит пчела.
Значит, ослепла.
Но остаётся глас -
горький, пустынный.
Он и заменит глаз.
Он воспоёт края, где сырой весной
месяц венчают деньги на проездной.
Он из глубин извлекает - гляди - слова,
чтоб на стекле твоём начертать:
<Глава
(номер поставишь)>.
Улица гасит свет,
вязь на ладони хуже арийских вед
ты узнаёшь по голосу взгляда мой
почерк.
И я не приду домой.
* * * * *
266
ЛИШНИЕ МИРЫ
В старом фонде, пропахшем
плесенью,
настороженным неуютом,
одиночество -
тяжеловеснее,
и весна пробивается чудом.
В здешних узах болепокорности
истончаешься до иллюзорности
и по-черному пьешь,
в холода похож
на кого-то, кто смахивает на фантом,
притворяясь, что жизнь - полинявший альбом
из недописанных женщин.
Голос бренных миров завещан
обступившим вещам, и без них с трудом
растолкуешь что-то в себе самом.
Образы этих миров - повторяемы,
дворы подтопляемы,
покаранье греха
заменили усилия ЖКХ.
Банка с бычками
прокуренных мыслей
на фоне кухонных декораций,
бардак на рабочем столе - носитель
иронии трансформаций.
Как линия в живописи,
что свободна,
о коей еще говорил Кандинский,
здесь нет связи с центром,
нить не путеводна,
сыновье - в расплоскости с материнским.
Здесь связь обозримого с необозримым
всегда субъективна,
в обличии мнимом
контекст обстоятельств
глядит анонимом.
Цикл повторяется.
Все это было.
Он, скажем, любил,
а она уходила.
Или он уходил,
а она любила?
Ее чувство к нему
обгоняло объятия,
и она училась
считать мгновения.
А он замедлял
свое восприятие,
у пыльного разума -
засоры зрения.
Во всяком случае,
разум так <обихожен>,
что СОЗНАНИЮ не отделиться
от БЫТИЯ,
определяющего,
кто чем изгложен,
и кто пальнет из висящего
на сцене ружья,
где и к пятому акту
не обточит вода
непреклонный камень,
поскольку - болото,
и, как часть стены,
усыпляющая среда
при внешних движениях
какой-то работы.
Опыт накапливает тишину,
надежда находит себя в ребенке,
бездомный пес
пробуждает вину.
Это только на фотопленке
место рождения снимка
и место хранения неразделимы.
А те, кто приходят на этот свет,
не всегда этим светом любимы
и отторгаются.
Глаз есть свидетель,
как лица о тьму ломаются.
Распад к созерцанию тянется -
так уходящее не умирает мгновенно,
а тает, переплавляясь в дух
случайных хроник взаимообмена,
в отзывчивой памяти,
устоявшей на двух
<предполетных> ногах на точке ветров,
выказав щедрость для лишних миров.
* * * * *
267
РЕАКЦИЯ
Рождение великого человека
В короткий миг без страха
Для спасения последнего века
Прошло без размаха.
Ему в противовес дьявола сила
Встречена миром с восторгом.
После встречи она, улыбаясь мило,
Начала морг за моргом
Заполнять содержимым. И люди ей жизни
Свои доверяют. И души
На деньги меняют, чтобы вычеркнуть мысли,
Что кровавые лужи
Заполнят планету. Тут у оппонента
Случился припадок.
Он вытащил мозг для музейного стенда
И выпал в осадок.
* * * * *
268
БУМАЖНЫЕ ЛЮДИ
ходят люди-черновики,
носят грязные башмаки,
лица грустные, взгляды тусклые,
плечи, вжатые в рюкзаки,
а у дворника три щенка,
мать их - сука и нищенка,
в арсенале у трёх голов
много визга и мало слов,
ездят люди-чистовики,
вдеты в узкие пиджаки,
лица жёсткие, взгляды острые,
руки, сжатые в кулаки,
но у дворника три щенка,
мать - дворянка наверняка,
дворник тот ещё дворянин,
в этой стае он - главный чин,
молодь точит свои резцы,
материнские рвёт сосцы,
вот отдать бы кому двоих,
сводит челюсти от любви,
у чиновников всё не так,
сводит глобусы живота,
тратят пенсию старики,
не по средствам живут таки,
шерсти в дворницкой бороде,
как бумажных вокруг людей,
жаль, в бумажнике пустота,
подкормить бы ещё кота,
затекает на дедов ус
полноводье дворянских чувств.
* * * * *
269
ОСЕННЕЕ
Небо вздрагивает гулко,
То мрачнея, то лучась,
Удалась моя прогулка:
Сверху - дождик, снизу - грязь.
Не грущу о дне вчерашнем,
Не стяжаю благодать.
Мне теперь уже не страшно
Время попусту терять.
Полыхнула осень шалью
И сожгла себе наряд,
У её шальной печали
Слёзы в двадцать пять карат.
Ну, а я не жду удачи,
Удержаться б на плаву,
Не жалею и не плачу
И - тем паче - не зову.
Только кажется, что дышит
Голубой небесный пласт.
Он не дышит и не слышит
И мне грошик не подаст.
Надо мной, вгоняя в ступор,
Словно вопль сироты,
Завывает ветер - рупор
Неизбывной пустоты.
Холода всё ближе, ближе,
К горлу подступает ком.
И меня однажды слижет
Осень стылым языком.
Смоет дождик мелкий, хлябкий
Все приметы и штрихи,
Воробьиной стайкой зябкой
Упорхнут мои стихи.
Будет голос мой бродяжный
В небе сумрачном летать
И, шурша, как змей бумажный,
Будет вечность коротать.
* * * * *
270
СНЕГ
Небосвод не потух,
свет осеннего дня
лишь к полудню польется сильнее.
Вьется медленно пух,
нет в помине дождя,
дремлют яблони в тихих аллеях.
Небосвод яснолик,
снег невинен и чист.
Слух шумы настороженно ловит.
На былинке поник
алый выживший лист
цвета яблока и
цвета крови:
Небосвод не померк.
Электрический свет
ненавязчив, застенчив и матов.
Снег летит снизу вверх,
с небесами в родстве,
мимо окон больничной палаты.
* * * * *
271
МОЙ СЕВЕР
Разляжется на звездном мхе рыбак,
на острых иглах низкорослых сосен.
Трещит от ветра Обская губа
под лай остервеневших псов- торосов.
Суровых зим непроходимый край,
проталины в сердцах людских едва ли.
Зудит под кожей комариный май -
минорный писк непрожитой печали.
Там бабушка выходит до зари,
белье сырое вешает под снегом.
И долго на веревках пузырит
морозом накрахмаленное небо
* * * * *
272
ГОРЧИЧНОЕ ЗЕРНО
Низвёл огонь цветущий дол в пустыню,
испепелил на небе облака.
В бездушье зол не отыскать отныне
живых - ни колоска, ни корешка.
Трагически прервалась в чёрном поле
цветов и трав меланжевая нить.
Всего одной хватило б семядоли,
чтоб заново природу оживить
на опалено-голубой планете...
Исчадью зла царящему - назло -
меня из Рая влажным добрым ветром
в пучину пепелища занесло.
Там, где скорбела горечью земля,
да зацветут горчичные поля!
* * * * *