Страна 404. 05
Только номера и стихи. Не пугайтесь, не мои :)
Просто текстом, без имен и комментариев.
Полный список был мной скопирован до, потому здесь можно увидеть также и то, что было снято с конкурса после.
Но поезд уходит, исправлять некогда. Да и зачем?! :)
http://stihi.lv/firsttour-2016/33579-polnyj-spisok-proizvedenij-kubka-mira-2016.html
* * * * *
110
Я ВСТАЮ ПО БУДИЛЬНИКУ
Я встаю по будильнику.
Десять минут лежу,
Провожу старательно где-то внутри межу,
Чтобы сны остались душу глодать внутри,
Чтобы вне чернели трассы и пустыри, по которым холод гонит свои стада
На посёлки,
На деревни и города,
Осаждает школы, мнётся вокруг больниц, вдоль домов, где окна, будто зрачки бойниц, гулким шагом бродит, серой тоской щемя...
Это все снаружи.
Около.
Вне меня.
Все соседи, одногруппники, продавцы, козероги, девы с овнами и тельцы, стаи птиц вихрастых, псы с пустотой в глазах, и коты, и кошки, клумбы в больных цветах
Пусть не ждут
Ответа,
Теплой руки,
Кивка.
Я не бинт, не крест, не ножик и не кирка, чтобы мной дробили толстый гранит пещер,
Я не дам любовей, сладких надежд и вер.
Я ничем не хуже сотен других таких: голь и гниль под сердцем; стих, как буран, утих.
И огромный мир китом за стеной плывёт,
И хвостом тяжёлым бьётся в небесный лёд,
Пока я пытаюсь
Встать,
Зазвучать к шести.
До Ионы
Тоже
Надобно дорасти.
* * * * *
111
НО ВОТ
Успели налить только-только мы,
а там уже горечь, но
строгаешь прозрачными дольками -
и в блюдечке солнечно.
По донышку шаркаешь лезвием,
скрипишь: "Погадайте мне."
К примеру: будь тоньше, а влез бы я
винительным в дательный?
Где сахар, и яблоки с медом, и
по плитке молочного,
где в форточке прищур наметанный,
а в чайнике ночь... Но вот,
глотается терпкое-крепкое,
и морщишься, мелочен:
"Коньяк полагается репкою."
И больше нам не о чем.
* * * * *
112
ЖЕЛТЫМИ ЭЛЕКТРИЧЕСКИМИ ВЕЧЕРАМИ
Желтыми электрическими вечерами
давно женатые пары
принимают наркотик любви:
черный порошок
с легчайшим запахом жженой тряпки.
А с утра будет отходняк,
вопли на кухне,
рычание в глотках,
кулак в стену,
тарелка об пол,
кровь из носу в унитаз,
и покажется, что новый день уже не пережить.
Как жаль, что нет под рукой веревки,
и нет крепкого крюка под потолком,
эссенции, чтобы залить в горло,
чтобы сразу
и навсегда.
На самом деле это чепуха,
глюки,
простая физиология убитого организма.
И ты можешь пережить все
и даже это,
потому что
снова придет вечер,
электрический и желтый,
и снова будет черный порошок
сгоревшей любви
с легчайшим запахом
жженой тряпки.
* * * * *
113
ЗА СНЕГОМ СНЕГ
За снегом снег, бесплотный и глухой,
собой заполнил долгие пустоты,
как липкий мед - раздолбанные соты,
где пахнет табаком и требухой
земное тело вынужденных слов,
в которых нет ни правды, ни обмана,
где прошлое становится туманом,
а имя превращается в число,
в одно из тех, что есть, и тех, что несть,
в гирлянды слез, развешанных на лицах -
и бесконечно хочется молиться,
но всех молитв, увы, не перечесть.
Цепочки снов - следы чужих подошв -
дрожит рука раскрашенного бога,
за поворотом прячется дорога,
за снегом - снег. За снегом снег. И дождь.
* * * * *
114
ДОЖДЯМИ ДОЧЕРНА ОТМЫТ СЕНТЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР
Дождями дочерна отмыт сентябрьский вечер
И выложен квадратами витрин.
Вдоль парков и домов, седой луне навстречу
Взлетает фонарей пушистый клин.
На кинопленке луж видений биеннале.
Природа чуть замедлила стриптиз.
Здесь улица, тебе читая аморали,
Внушала, что ты избран, избран, из...
Уже вовсю трещал потёртый кокон детства,
И, правила приличия круша,
Меж демоном любви и ангелами секса
Металась пубертатная душа.
А после ты ваял судьбу свою и рушил,
Менял и переправы, и коней.
Вновь та, что не твоя, казалась самой лучшей,
И ты, все бросив, убегал за ней,
Не видя, что порыв вторичен словно ретро,
Что у таких погонь итог один:
Все превратится в пшик, развеется по ветру,
Распишется в орнаменты морщин.
И где же он теперь - юнец любвеобильный,
Готовый фору дать своей судьбе?
По ком-то в темноте опять звонит мобильный,
Не по тебе, увы, не по тебе.
* * * * *
115
ТЕОРИЯ БОЛЬШОГО ЧТИВА
как помнили мы все, сначала были биты,
и битов было два. нет-нет, совсем один,
по имени андрей, фамилия забыта,
лишь он двоичный код на текст переводил.
потом случился взрыв, и байт пошел на байта,
разматывая в свет системную строку.
никто не предьявлял тупого копирайта,
сверхновый интерфейс был на приколы скуп.
но все-таки затем, предвидя жесткий троллинг
и прочий расколбас безъядерных сетей,
господь раздал вайфай, перемешав пароли,
сказав - да будет ток на время батарей.
и все бы по делам, но в непорочном чате
апостольский репост страшнее остальных.
все записи в архив дублирует причастный
к неверным серверам неведомый жених
в костюме, что смешней, чем гугл переводит.
но смыслы не найдут протоки в пустоте,
потерянной навек, как заповедь в айподе,
и цифровой завет, затертый без затей.
* * * * *
116
ЖЁЛТАЯ ЖИЛЕТКА
А я надену жёлтую жилетку,
пиджак в горошек, шаровары в клетку, -
всё как у канареек и людей! -
затем на шею - галстучек в полоску,
затем берет с пером, как шутка, плоский -
и побреду по лужам площадей.
Итак, жилетка. Вспомним о жилетке.
Я в ней танцую с финном енку-летку,
с индусами стою на голове.
Она мудрей <разгрузки> Вассермана,
и дело не в количестве карманов,
и даже не в стотысячной молве.
Она совсем не то, что кофта фата,
меня в ней узнаёт усталый фатум
и выставляет селфи в инстаграм,
а с фатумом, известно, не поспоришь,
и лучше не пытаться выпить море
и печень не растить на фуа-гра.
И на фига мне все его <гешенки>,
ведь в них я так похож на Евтушенко.
Калибр колибри с профилем орла
мне не пристал, равно как птичья мова,
я с нею просыпаюсь в полседьмого -
нас ждут с утра великие дела!
Я птиц освобожу, открою клетку,
пускай они поплачутся в жилетку -
и дрозд, и пустельга, и козодой,
ведь птичьи слёзы сладостней нектара.
Так подставляй вместительную тару -
и в дивный сад под яркою звездой!
* * * * *
117
ЦАРЬ
Царь смеётся, глядя сквозь века:
вновь его народ ломает копья.
Ох, и глубока ты, и крепка,
выучка да выправка холопья!
Яблочко по блюдечку бежит,
круг за кругом резво нарезая.
Кто там показался? Вечный Жид?
Или сарацин залетных стая?
Впрочем, развлекаться недосуг:
снова петушок на спице бьётся,
точит острый меч вчерашний друг,
и опять отравлены колодцы.
Ты же царь, а значит, виноват,
в смутах, воровстве да недородах,
в том, что въехал в ухо брату брат,
ты виновен, ты, отец народа.
Если слишком мягок, если крут,
если на колу сидит предатель,
каждый пряник твой и каждый кнут -
всё припомнят, кстати и некстати.
Царь вздыхает, жестким пальцем вновь
яблочко по кругу запускает.
Что там ждёт у правнуков - любовь
или злоба чёрная людская?
В штофе, словно кровь, горит вино,
яблочко торопится, кружится.
Царь не спит. В окне темным-темно.
Только петушок торчит на спице.
* * * * *
118
ВЫКЛЮЧИ В КОМНАТЕ СВЕТ
купишь пшена полкило и солдатского хлеба
имя соседа - Батыр, его дочь - Хабиба?
болен футболом отец, самый лучший там - Би?ба
пляшет ишак, по дороге грохочет арба
знак <не влезай!> на столбе, острый серп - на алтыне
друг поперхнулся махорочным дымом, ты - не
в самое пекло к столу доставляются дыни
лета текут, словно слюнки, блаженные дни
сказки халва: <мутабор>, <всё спокойно в Багдаде>
лучше бороться с жарой, сидя голым в воде
ноги кругом <до ушей>: мини вроде бы в моде
молится рядом дехканин в седой бороде
осенью поздней в полях добывается хло?пок
спичку к горелке поднёс с опозданьем - хлопо?к
масло хлопковое хвалят: без запаха о?блак
жарят блины, беляши, угощают собак
больше всего поражали приезжих собаки
несколько меньше узбек почитал сапоги
и уж конечно облазили все буераки
те пацаны, что не стали читать Рудаки
даже не снилось богам, что грядёт реконкиста
лирик любил благодатные эти места
наши полки маршируют обратно со свистом
машет смоковница вслед пресловутым листом
..............................
выключи в комнате свет, заверни кран потуже
может, придётся кому-то наш дом по душе
снедь - в рюкзаке, гардероб в сундуке отутюжен
что приуныли? пора б веселиться уже!
* * * * *
119
ПРОСТУДА
Пятый день не проходит простуда,
перед сном тридцать восемь и две,
и парит, выкипает рассудок
через бреши в больной голове.
Собирается облаком в небе,
выпадает росою на лбу.
Наверху передвинули мебель,
под окном раскопали трубу.
Без горячей вторая неделя.
В понедельник сказали в четверг.
От простуды, тоски и безделья
представляет себе человек,
как себя обнимает руками
и ведет под большой объектив.
Как стоит перед главной из камер,
зябко плечи свои обхватив.
Пусть не очень старательно скроен
и слегка неуклюж - всё равно
пригодился бы главным героем
слепоглухонемого кино.
В интерьере нехитрых кофеен,
на пороге с коробкой конфет
он неплох был бы, даже эффектен,
хоть не сразу заметен эффект.
И способности есть, и таланты:
помнить правило правой руки,
бесконечно тянуть до зарплаты,
отвечать на любые звонки.
А случись - с кем угодно ужиться,
и легко в одиночестве быть.
Персонаж, как потертость на джинсах,
и характер, как шовная нить.
Подошьются сюжет и интрига,
шелест писем, случайный роман,
а вдобавок некрупная фига
оттопырит в финале карман...
Пятый день под рассудочный хаос,
на волне растревоженных чувств,
лицедействуя и насмехаясь,
лезет в голову всякая чушь.
* * * * *
120
ХОСИДЛ
Сыплет снег гусиным пухом
Время спать птенцам и духам.
В доме хлеба - ни куска.
Мимо Умани - войска.
Браво-рьяно, сыты-пьяны,
От метели до бурана,
Галуны да кивера,
На усах хрустит <ура>.
Стерся след сирот ничейных.
Спелым яблочком - Сочельник
По тарелке озерца.
Согреваются сердца,
Мерзнут сани, мерзнут ели,
Все хлева орождествели,
Фляги выпиты до дна.
В Белой Церкви
Ти
Ши
На.
Ааай, айяйай, ааааа...
Ни к чему читать о хлебе -
Нужно, так пеки.
У свечи веселый ребе,
С ним ученики.
День четвертый, до шабата
Времени вагон,
Стали кругом, друг на брата,
Смотрят на огонь.
Ребе сказку выпевает:
Жил на свете бог,
Он однажды создал камень,
Что поднять не мог.
Видел Эрец - горький перец,
Пепел на углях.
Вот у нас - полынь да вереск,
Да Чумацкий шлях.
Там пустыня - скорпионы,
Камни да гробы,
Соглядатаи, шпионы,
Равы и рабы,
И арабы. Бродит нищий,
В сумке сефирот,
В голове слова и вишни
Скачут прямо в рот:
Если я Царя не бачив,
Есть ли в мире Царь?
Ветер жгучий, лай собачий,
Сало да маца.
У Царя была Царица.
У пчелы был мед.
Если долго не молиться -
Боженька поймет.
Если долго не смеяться
То испустишь дух.
Глянь - диббуки носят яйца,
Сыплет белый пух.
В карауле спят солдаты,
В сене мужики.
И петух кричит раз пятый
Хриплое <ки-ки>.
Станет супом.
Стану снегом
И вернусь в обет,
Напишу на камне неком -
Суета сует.
Вы ко мне придете в Умань
От ума, дурье.
<Ребе Нахман был безумен>,
Ласточка споет.
Не Мессия, не апостол,
Божий мастерок.
Я станцую - это просто.
Вот и весь урок...
Блеют козы, плачут дети,
Снег идет стеной.
Белый снег на черном свете -
Дивный, ледяной.
Ребе Нахман сплюнул красным,
Растирает грудь.
Скоро небо станет ясным -
И придется в путь.
Ааай, айяйай, ааааа...
Похоронят - будет тризна.
Дальше войны лет на триста,
Декабристы - Паша Пестель
И Апостол...
Время - престо.
Большевик идет за плугом.
Черный хлеб так лаком с луком.
Чьи-то кони воду пьют.
Здесь по паспорту убьют.
Докладуют, руки грея -
Город Умань - три еврея.
Synagogue. Гробница.
В ней
Ребе Нахман?
Вам видней.
* * * * *
121
СОН ЯКОВА У ПОДНОЖИЯ ПОТЁМКИНСКОЙ ЛЕСТНИЦЫ
- Что за дела? - услышь меня, Господи! - Что за дела?
Каждый охотник желает знать - и я вместе с ним,
где кончился цвет - лишь море черно, лишь сажа бела?
Откуда их столько - крылатых, а сверху нимб?
То вверх удаляются, то приближаются вниз -
вектор пути начинается с точки, в которой лежишь.
Глаза б не смотрели, но смотришь на женский истошный визг,
а эти, все в белом, не видят - ступени, коляска, малыш!
Плывут и плывут потоки белых - целая рать! -
лестница тянется следом - туда-сюда,
скачет коляска по лестнице - им бы сдержать,
секунда-другая - ступени, удар, беда!
Я открываю рот, я пытаюсь кричать,
воздух - горяч! - обжигает мою гортань,
в мареве дымном тает несчастная мать -
ракурс меняется - вновь белоснежная ткань
по ветру плещется - и тишина, тишина -
где же тут кнопка, чтоб в уши ворвался звук?!
- Яков, - шепчет мне белый, - коляска катится на
небо, а вовсе не вниз - человече, ты близорук!
Только представь, он родился - и сразу в рай,
будет весь в белом, с крыльями, сверху нимб,
хочешь - ешь яблоки, хочешь - летай да играй,
не бойся, ему не больно, ведь я вместе с ним!..
/Здесь грубая склейка, здесь не хватает плёнки -
истлела, сгорела, осела в чиновном кармане -
не угадать - и не надо! - чей замысел тонкий
кадр за кадром погиб в черноморском тумане?/
...Сколь воду не лей, но последняя капля - предтеча:
грохнула пушка на бутафорском линкоре.
Просыпается Яков, расправляет затёкшие плечи
и держит чёртову лестницу параллельно морю.
* * * * *
122
ОСЕННЕЕ
Всякая осень меня страшит:
год не бывает напрасно сшит,
и что по осени в страшном сне -
антиквариат по весне.
Ближнему нечего и сказать
в час дождливый, когда Казальс
плачет по миру, где гул времён
твой заглушает стон.
Сколько же этих несчастных душ
вздето на крест под названьем "Куш"?
Танец последней травы на косе
мне обещает: все.
"Больше" - не худший на свете знак,
но если каждый думает так,
снова имеешь не то, что хотел,
снова в надеждах - пепл...
Сил нет дальше, и нет - стоять,
есть ли, скажите, дорога вспять?
В сад заменившей собой голизне
мне отвечают: нет.
Только разбив о пустоты лоб,
вдруг понимаешь, что и по гроб
в осень не выбраться через снега
стоптанным в кровь ногам.
В струях, что утекла, воды
в собственные не войти следы,
и незавидны движения шей
глянуть на них вообще.
Видно, придётся осваивать грунт,
мерить, почём же там лиха фунт.
Может и зря я хулил расчёт?
Чёрт его знает...
Чёрт.
* * * * *
123
ЦАРСКОЕ
Я не пишу. А все мои слова
я отдала тебе. Владей, как можешь.
Сверни в записку слышные едва.
Достань бутыль, желанную до дрожи,
(хотя и зарекался: ни-ни-ни,
когда ей имя выбирал по святцам),
с неё корону сковырни, всплакни
и выпей всё. Так легче расставаться.
Так легче корни рвать, корёжить ствол.
В бутыль - записку. Эдаким Салтаном
пусти её по воле бурных волн.
Зайди в кафе. Там два смешных ботана
на крохотной эстраде, босиком,
не удостоив публику ни взглядом,
поют белиберду о том, о ком
им рано знать, а петь вобще не надо.
Мол, входишь в море тёплым и живым,
а вынесет безгрешным и холодным.
Мол, сколько не кружи по мостовым,
а дождь прольёт водой околоплодной -
и знай поди, чем вынырнешь на свет,
кусочком глины для уроков лепки
божественных, или пучком комет,
иль шавкой в долгой очереди к репке.
И демон, обкурившийся травы,
к тебе подсядет, сплюнет: <Одиноко?
Эх, царь, боюсь, итоги таковы,
что око не торгуется за око,
будь хоть цадик, хоть каторжник. Не ты ль
теперь горюешь, пьяный и отпетый,
о слове, запечатанном в бутыль,
не ставшем ни поэмой, ни победой>.
* * * * *
124
ЗВЁЗДНЫЙ
Время не шло, когда было пора,
Люди ушли, когда время ушло,
Надо бы выгнать детей со двора,
А то к нам уже летит НЛО.
Видишь? Звезда на одном из плечей,
Быстро одежду свою отряхни:
Звёзды сейчас стали явно наглей,
Чем те, кто на Землю к нам летит с них.
Звёздами были отец мой и мать,
Звезда родилась от соитья их тел.
Очень легко человеком здесь стать,
Им стал и я, хотя я не хотел.
* * * * *
125
ПРОЗРЕВШАЯ НЕЛЮДЬ
Прозревшая нелюдь за ночь до посева
на тёплую пашню глядит:
- Не знала бы век, что находится слева,
когда бы не имя Лилит.
Раскинула крылья гнетущая зависть,
не вырос в душе эвкалипт.
Пшеничные зёрна со мной не расстались,
без слов прорастая в Лилит.
Будь только возможность, земля бы рванула -
не лить же ей слезы навзрыд!
От чар Бельфегора до крыл Вельзевула
нет силы превыше Лилит.
Останется - к осени вместо колосьев
взойдет не обычный побег,
а чувство вины, что у каждого спросит:
- Какого рожна, человек?
* * * * *
126
ПРОШЛОЕ, КАК ЛЕВЫЙ БЕРЕГ РЕЧКИ
Прошлое, как левый берег речки:
всё в обрывах, где живут стрижи.
На златом себе сидят крылечке
принцы, королевичи, бомжи.
Там портной простёгивает ниткой
памяти глухое полотно
и в саду, за серою калиткой,
время смотрит в темное окно
где пока что, вроде, всё неплохо:
лимонадом отдаёт кино,
на лафете траурном эпоха
движется, но это все равно.
Живы все: и бабушка, и мама,
и собака с кличкою Остяк.
В Первомай закусывает рама,
как обычно, кумачовый стяг.
Солнце - светит, небеса - бездонны,
тополя, как водится, растут,
и гвоздик багровые бутоны
к памятникам Ленину несут.
Все при всём. Ну, воздуха нехватка,
ну, порою, жить невмоготу...
Боже мой, как спиртом пахнет ватка
с этой пробы чёртовой Манту...
Кто мне скажет, отчего упорно
память возвращается назад
в мир, где всё почти что иллюзорно,
где тебе ещё не пятьдесят?
Отчего тоска? Неужто, право,
это просто молодость прошла
и горит в тумане переправа,
словно азиатская шала?
Но ведь живы, все ещё так живы...
Небо - сине, облака - как дым.
И сияют над рекой обрывы
отсветом, как прежде, золотым...
* * * * *
127
И СТАНУ РЫБОЙ
опять так серо за окном, опять так хмуро.
дожди ветрущие, хвостом температура.
дворняги в поисках оземь упавшей лусты.
а я, о времени забыв, листаю Пруста.
хочу в Марсель, да гонят сызнова в коммуну.
и норовят мечту отнять, и сунуть в урну.
но никогда им за меня не сделать выбор,
сейчас вот брошусь между строк ...
и стану рыбой
* * * * *
128
ТРАВЯНОЙ СТИЛЬ
Ветер стих, а воздух псих -
Загустевший, заянтарный.
Аромат элементарный
Синей бабочке носить.
В силе бабочки - летать
На просвеченной бумаге,
Иероглифы из влаги
На цветке переплетать -
Есть последствие дождя,
Каллиграфии неспешность,
Неизученная нежность,
К чьей-то просьбе снизойдя.
* * * * *
129
ИГРА СЛОВ
Слова стоят спиной
к тому, что происходит.
У вас - своя война.
У них - своя игра.
У них особый строй
метафор и просодий.
Слова стоят спиной.
На спинах - номера.
Построены из слов
молитвы и приказы.
А лица не видны:
что <речка>, что <рука> -
слова построят вас
в бессмысленные фразы
и двинут в смертный бой.
Чуть позже. А пока -
слова стоят спиной.
Читай их, как угодно:
воскликнешь буквы <О>,
присмотришься - нули.
Слова стоят стеной:
<ДОСТОИНСТВО>, <СВОБОДА>...
чтоб мы о том, что ЗА -
и думать не могли.
Слагайте же стихи
душевно и степенно!
Поэзия давно
не просится в печать.
А что если она -
искусство лезть на стену,
до края, до небес?
И видеть? И молчать?..
* * * * *
130
ХАЙМЕЛЕ
Старый двор - две минутки от Дона,
Рвет низовка с прищеп простыню,
Вдрызг разбитый улиточный домик
Оцарапал босую ступню.
Сонька Гольцман из младшего класса
Скоро вывертит дырку в земле:
<Эй, когда же на речку купаться?
Хаймеле, ну, пошли, Хаймеле!>
Дальний скрип половицы в прихожей,
На комодике стопка белья,
Губы шепчут над смуглою кожей:
<Софа, Софонька, Сонька моя>.
Мир качнулся, исчез, канул в пропасть,
Ночь застыла в оконном стекле.
Лишь остался чуть слышимый голос:
<Хаймеле, мой родной, Хаймеле...>
Если б можно совсем не бояться...
Канонада, как стерва, ревет,
За спиной груз живой - ленинградцы,
Под колесами хлипенький лед -
Сортировочный пункт ада с раем.
Капля крови дрожит на руле,
Но у сердца письмо согревает:
<Хаймеле, как ты там, Хаймеле?>
Старый дом. Ветерок колобродит,
Дон блестит меж линялых портьер,
А по радио в степень возводят
Бровеносца военный шедевр.
Безнадежно болит под руками
Бледный снимок ее на столе,
И родным голоском шепчет память:
<Хаймеле, Хаймеле, Хаймеле>
* * * * *
131
НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
.................................(М.Ю.ЛЕРМОНТОВУ)
Ангел намаялся за день.
Зрит оперение брата,
руки на плечи: "Присядем?
Отдыху слово приятно.
Скрасим свиданье беседой;
разве порадовать нечем?
Ты мне о жизни поведай,
не о своей - человечьей".
Крылья в траве утопили,
небо угрюмее стало,
некогда люДеобильный,
ёжится ангел устало.
Пятна и жилки на теле -
точная карта планеты,
перья весной пожелтели,
стёрлись подкрылки за лето.
- Мне совладать не по силам
править юдоли земные,
данные властным и сирым.
Что за хранитель я ныне?
"Брат мой, о том не печалься;
все мы под Богом летаем.
Час послезвёздного часа
нам уготовится тайным".
- Верю. Прощай, наш гораций.
Мною проступок содеян:
в смертных посмел я влюбляться,
падший по имени Демон.
* * * * *
132
* * * * *
133
ВРЕМЯ КОТА
В официальный список 88 созвездий, утверждённый в 1922 году
решением проходившей в Риме I Генеральной ассамблеи
Международного астрономического союза, созвездие Кошки не вошло[2][3]
Википедия
Если солнце пламенеет, а земля температурит,
если время истекает в недрах звёздного ковша,
если кладезь благ скудеет в роге вымершего тура -
отвыкает балагурить повзрослевшая душа.
Мы, возможно, скоро сгинем, растворимся в лунном свете,
разлетимся бестелесно, растеряем голоса...
Но пока меня твоими волосами гладит ветер -
я бессмертен, даже если жить осталось полчаса.
Если, словно Хиросима, целый мир утратит чёткость,
лишь в резервном блоке память вспыхнет жизнью цифровой -
пусть я стану неделимо тем единственным нечётным,
что ведом повсюду станет вечно чётною тобой.
Пусть Великий Математик с любопытством ли, любовью
извлечёт из нас инферно и прибавит благодать,
возведёт не раз в квадраты, со смешком запишет дробью -
но не станет, милосердный, друг из друга вычитать.
Посмотри - над самой крышей Звёздный Кот, забытый всеми,
одичалый, горемычный...Нам бы, милая, суметь
потянуться выше, выше...приласкать его - он время
нам от счастья намурлычет, отгоняя грусть и смерть
* * * * *
134
Я СОСЕДЯМ СВОИМ НЕ ЧЕТА...
Я соседям своим не чета,
Не принёс ни обола, ни лепты.
Как призы и почётные ленты -
Небрежение и нищета.
Только пленного духа полёты,
Только верхние ноты планет,
Но ни отдыха нет, ни работы,
Ни пристойного звона монет.
Вместо этого слева и справа
От единственной жизни моей,
В сердце воздуха, в толще морей
Разгорается тайная слава,
Осыпаются лунные блёстки
На железный настил гаража,
И акация все отголоски
Подбирает, листвой ворожа.
Угольком озаряет мой путь
Сокровенного смысла крупица.
Надо мучиться, надо крепиться,
Чтоб не выдать его, не сболтнуть,
Не порвать нашу лунную нить
Опрометчивым словом неточным
И горячую тайну хранить,
Укрывая молчанием прочным.
А когда говорю о другом -
О болезни, которой болею,
Горькой патокой, тёмным елеем
Разливается эхо кругом.
* * * * *
135
<ЭТО - ЭТО>
Дверца шарканьем задета.
Бабка бродит вдоль буфета
И бормочет: <Это - это,
Это - это, это - это>.
Шрамы спят на дряблой коже.
Бабка то слабей, то строже.
Знай твердит одно и то же:
<Боже-Боже... Боже-Боже!..>
Жизнь - мучительная ноша.
Пол - скрипучий, как калоша.
Бабка, седину ероша,
Охнет: <Господи, Алеша!..>.
От заката до рассвета
Половицы стонут где-то.
Слышен лепет: <Это - это,
Это - это, это - это>.
* * * * *
136
ИНАННА
Я за руку тебя возьму
И доведу до страшной цели -
Туда, где в царственную тьму
Уходят гулкие туннели.
Я вижу: семь ворот пустых
Минуешь долго, как во сне, ты,
Привратник с ног твоих босых
Снимает лунные браслеты.
Разделась, чтобы каждый мог
Тебя опутать длинным взглядом.
Открыты груди и лобок -
Ты беззащитна перед адом.
Забудь, как, истово нежна,
Ты извивалась на постели.
Сегодня все твои мужья,
Как мальчики, осиротели.
Последними с тобой легли
Чужие, мстительные боги.
Для смерти, словно для любви,
Раскинула ты ноги.
Напрасно обожжённым ртом
Я льдинку пробую: Инанна.
Ты не сказала мне о том,
Что эта бездна безымянна.
Я не решился на побег,
Не вышел из укромной тени,
Но прожил заурядный век,
Как миф, поставленный на сцене.
Боролись ужас и восторг,
И неизбежны были ласки
Твоих божественных сестёр -
Любови, гибели и власти.
* * * * *
137
МНЕ НЕ ХВАТАЛО МУЗЫКИ
... мне не хватало музыки
но слух
был слухом внутренним
и ноты
напоминали дохлых мух
на дне оконных переплетов
и в поисках заветных рун
неважно было шесть ли
семь ли -
когда инстинкты между струн
чужому опыту
не внемли
и лишь погонщики
ослов
всегда без спроса были вхожи
мне не хватало нужных слов
тех что на музыку похожи ...
* * * * *
Просто текстом, без имен и комментариев.
Полный список был мной скопирован до, потому здесь можно увидеть также и то, что было снято с конкурса после.
Но поезд уходит, исправлять некогда. Да и зачем?! :)
http://stihi.lv/firsttour-2016/33579-polnyj-spisok-proizvedenij-kubka-mira-2016.html
* * * * *
110
Я ВСТАЮ ПО БУДИЛЬНИКУ
Я встаю по будильнику.
Десять минут лежу,
Провожу старательно где-то внутри межу,
Чтобы сны остались душу глодать внутри,
Чтобы вне чернели трассы и пустыри, по которым холод гонит свои стада
На посёлки,
На деревни и города,
Осаждает школы, мнётся вокруг больниц, вдоль домов, где окна, будто зрачки бойниц, гулким шагом бродит, серой тоской щемя...
Это все снаружи.
Около.
Вне меня.
Все соседи, одногруппники, продавцы, козероги, девы с овнами и тельцы, стаи птиц вихрастых, псы с пустотой в глазах, и коты, и кошки, клумбы в больных цветах
Пусть не ждут
Ответа,
Теплой руки,
Кивка.
Я не бинт, не крест, не ножик и не кирка, чтобы мной дробили толстый гранит пещер,
Я не дам любовей, сладких надежд и вер.
Я ничем не хуже сотен других таких: голь и гниль под сердцем; стих, как буран, утих.
И огромный мир китом за стеной плывёт,
И хвостом тяжёлым бьётся в небесный лёд,
Пока я пытаюсь
Встать,
Зазвучать к шести.
До Ионы
Тоже
Надобно дорасти.
* * * * *
111
НО ВОТ
Успели налить только-только мы,
а там уже горечь, но
строгаешь прозрачными дольками -
и в блюдечке солнечно.
По донышку шаркаешь лезвием,
скрипишь: "Погадайте мне."
К примеру: будь тоньше, а влез бы я
винительным в дательный?
Где сахар, и яблоки с медом, и
по плитке молочного,
где в форточке прищур наметанный,
а в чайнике ночь... Но вот,
глотается терпкое-крепкое,
и морщишься, мелочен:
"Коньяк полагается репкою."
И больше нам не о чем.
* * * * *
112
ЖЕЛТЫМИ ЭЛЕКТРИЧЕСКИМИ ВЕЧЕРАМИ
Желтыми электрическими вечерами
давно женатые пары
принимают наркотик любви:
черный порошок
с легчайшим запахом жженой тряпки.
А с утра будет отходняк,
вопли на кухне,
рычание в глотках,
кулак в стену,
тарелка об пол,
кровь из носу в унитаз,
и покажется, что новый день уже не пережить.
Как жаль, что нет под рукой веревки,
и нет крепкого крюка под потолком,
эссенции, чтобы залить в горло,
чтобы сразу
и навсегда.
На самом деле это чепуха,
глюки,
простая физиология убитого организма.
И ты можешь пережить все
и даже это,
потому что
снова придет вечер,
электрический и желтый,
и снова будет черный порошок
сгоревшей любви
с легчайшим запахом
жженой тряпки.
* * * * *
113
ЗА СНЕГОМ СНЕГ
За снегом снег, бесплотный и глухой,
собой заполнил долгие пустоты,
как липкий мед - раздолбанные соты,
где пахнет табаком и требухой
земное тело вынужденных слов,
в которых нет ни правды, ни обмана,
где прошлое становится туманом,
а имя превращается в число,
в одно из тех, что есть, и тех, что несть,
в гирлянды слез, развешанных на лицах -
и бесконечно хочется молиться,
но всех молитв, увы, не перечесть.
Цепочки снов - следы чужих подошв -
дрожит рука раскрашенного бога,
за поворотом прячется дорога,
за снегом - снег. За снегом снег. И дождь.
* * * * *
114
ДОЖДЯМИ ДОЧЕРНА ОТМЫТ СЕНТЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР
Дождями дочерна отмыт сентябрьский вечер
И выложен квадратами витрин.
Вдоль парков и домов, седой луне навстречу
Взлетает фонарей пушистый клин.
На кинопленке луж видений биеннале.
Природа чуть замедлила стриптиз.
Здесь улица, тебе читая аморали,
Внушала, что ты избран, избран, из...
Уже вовсю трещал потёртый кокон детства,
И, правила приличия круша,
Меж демоном любви и ангелами секса
Металась пубертатная душа.
А после ты ваял судьбу свою и рушил,
Менял и переправы, и коней.
Вновь та, что не твоя, казалась самой лучшей,
И ты, все бросив, убегал за ней,
Не видя, что порыв вторичен словно ретро,
Что у таких погонь итог один:
Все превратится в пшик, развеется по ветру,
Распишется в орнаменты морщин.
И где же он теперь - юнец любвеобильный,
Готовый фору дать своей судьбе?
По ком-то в темноте опять звонит мобильный,
Не по тебе, увы, не по тебе.
* * * * *
115
ТЕОРИЯ БОЛЬШОГО ЧТИВА
как помнили мы все, сначала были биты,
и битов было два. нет-нет, совсем один,
по имени андрей, фамилия забыта,
лишь он двоичный код на текст переводил.
потом случился взрыв, и байт пошел на байта,
разматывая в свет системную строку.
никто не предьявлял тупого копирайта,
сверхновый интерфейс был на приколы скуп.
но все-таки затем, предвидя жесткий троллинг
и прочий расколбас безъядерных сетей,
господь раздал вайфай, перемешав пароли,
сказав - да будет ток на время батарей.
и все бы по делам, но в непорочном чате
апостольский репост страшнее остальных.
все записи в архив дублирует причастный
к неверным серверам неведомый жених
в костюме, что смешней, чем гугл переводит.
но смыслы не найдут протоки в пустоте,
потерянной навек, как заповедь в айподе,
и цифровой завет, затертый без затей.
* * * * *
116
ЖЁЛТАЯ ЖИЛЕТКА
А я надену жёлтую жилетку,
пиджак в горошек, шаровары в клетку, -
всё как у канареек и людей! -
затем на шею - галстучек в полоску,
затем берет с пером, как шутка, плоский -
и побреду по лужам площадей.
Итак, жилетка. Вспомним о жилетке.
Я в ней танцую с финном енку-летку,
с индусами стою на голове.
Она мудрей <разгрузки> Вассермана,
и дело не в количестве карманов,
и даже не в стотысячной молве.
Она совсем не то, что кофта фата,
меня в ней узнаёт усталый фатум
и выставляет селфи в инстаграм,
а с фатумом, известно, не поспоришь,
и лучше не пытаться выпить море
и печень не растить на фуа-гра.
И на фига мне все его <гешенки>,
ведь в них я так похож на Евтушенко.
Калибр колибри с профилем орла
мне не пристал, равно как птичья мова,
я с нею просыпаюсь в полседьмого -
нас ждут с утра великие дела!
Я птиц освобожу, открою клетку,
пускай они поплачутся в жилетку -
и дрозд, и пустельга, и козодой,
ведь птичьи слёзы сладостней нектара.
Так подставляй вместительную тару -
и в дивный сад под яркою звездой!
* * * * *
117
ЦАРЬ
Царь смеётся, глядя сквозь века:
вновь его народ ломает копья.
Ох, и глубока ты, и крепка,
выучка да выправка холопья!
Яблочко по блюдечку бежит,
круг за кругом резво нарезая.
Кто там показался? Вечный Жид?
Или сарацин залетных стая?
Впрочем, развлекаться недосуг:
снова петушок на спице бьётся,
точит острый меч вчерашний друг,
и опять отравлены колодцы.
Ты же царь, а значит, виноват,
в смутах, воровстве да недородах,
в том, что въехал в ухо брату брат,
ты виновен, ты, отец народа.
Если слишком мягок, если крут,
если на колу сидит предатель,
каждый пряник твой и каждый кнут -
всё припомнят, кстати и некстати.
Царь вздыхает, жестким пальцем вновь
яблочко по кругу запускает.
Что там ждёт у правнуков - любовь
или злоба чёрная людская?
В штофе, словно кровь, горит вино,
яблочко торопится, кружится.
Царь не спит. В окне темным-темно.
Только петушок торчит на спице.
* * * * *
118
ВЫКЛЮЧИ В КОМНАТЕ СВЕТ
купишь пшена полкило и солдатского хлеба
имя соседа - Батыр, его дочь - Хабиба?
болен футболом отец, самый лучший там - Би?ба
пляшет ишак, по дороге грохочет арба
знак <не влезай!> на столбе, острый серп - на алтыне
друг поперхнулся махорочным дымом, ты - не
в самое пекло к столу доставляются дыни
лета текут, словно слюнки, блаженные дни
сказки халва: <мутабор>, <всё спокойно в Багдаде>
лучше бороться с жарой, сидя голым в воде
ноги кругом <до ушей>: мини вроде бы в моде
молится рядом дехканин в седой бороде
осенью поздней в полях добывается хло?пок
спичку к горелке поднёс с опозданьем - хлопо?к
масло хлопковое хвалят: без запаха о?блак
жарят блины, беляши, угощают собак
больше всего поражали приезжих собаки
несколько меньше узбек почитал сапоги
и уж конечно облазили все буераки
те пацаны, что не стали читать Рудаки
даже не снилось богам, что грядёт реконкиста
лирик любил благодатные эти места
наши полки маршируют обратно со свистом
машет смоковница вслед пресловутым листом
..............................
выключи в комнате свет, заверни кран потуже
может, придётся кому-то наш дом по душе
снедь - в рюкзаке, гардероб в сундуке отутюжен
что приуныли? пора б веселиться уже!
* * * * *
119
ПРОСТУДА
Пятый день не проходит простуда,
перед сном тридцать восемь и две,
и парит, выкипает рассудок
через бреши в больной голове.
Собирается облаком в небе,
выпадает росою на лбу.
Наверху передвинули мебель,
под окном раскопали трубу.
Без горячей вторая неделя.
В понедельник сказали в четверг.
От простуды, тоски и безделья
представляет себе человек,
как себя обнимает руками
и ведет под большой объектив.
Как стоит перед главной из камер,
зябко плечи свои обхватив.
Пусть не очень старательно скроен
и слегка неуклюж - всё равно
пригодился бы главным героем
слепоглухонемого кино.
В интерьере нехитрых кофеен,
на пороге с коробкой конфет
он неплох был бы, даже эффектен,
хоть не сразу заметен эффект.
И способности есть, и таланты:
помнить правило правой руки,
бесконечно тянуть до зарплаты,
отвечать на любые звонки.
А случись - с кем угодно ужиться,
и легко в одиночестве быть.
Персонаж, как потертость на джинсах,
и характер, как шовная нить.
Подошьются сюжет и интрига,
шелест писем, случайный роман,
а вдобавок некрупная фига
оттопырит в финале карман...
Пятый день под рассудочный хаос,
на волне растревоженных чувств,
лицедействуя и насмехаясь,
лезет в голову всякая чушь.
* * * * *
120
ХОСИДЛ
Сыплет снег гусиным пухом
Время спать птенцам и духам.
В доме хлеба - ни куска.
Мимо Умани - войска.
Браво-рьяно, сыты-пьяны,
От метели до бурана,
Галуны да кивера,
На усах хрустит <ура>.
Стерся след сирот ничейных.
Спелым яблочком - Сочельник
По тарелке озерца.
Согреваются сердца,
Мерзнут сани, мерзнут ели,
Все хлева орождествели,
Фляги выпиты до дна.
В Белой Церкви
Ти
Ши
На.
Ааай, айяйай, ааааа...
Ни к чему читать о хлебе -
Нужно, так пеки.
У свечи веселый ребе,
С ним ученики.
День четвертый, до шабата
Времени вагон,
Стали кругом, друг на брата,
Смотрят на огонь.
Ребе сказку выпевает:
Жил на свете бог,
Он однажды создал камень,
Что поднять не мог.
Видел Эрец - горький перец,
Пепел на углях.
Вот у нас - полынь да вереск,
Да Чумацкий шлях.
Там пустыня - скорпионы,
Камни да гробы,
Соглядатаи, шпионы,
Равы и рабы,
И арабы. Бродит нищий,
В сумке сефирот,
В голове слова и вишни
Скачут прямо в рот:
Если я Царя не бачив,
Есть ли в мире Царь?
Ветер жгучий, лай собачий,
Сало да маца.
У Царя была Царица.
У пчелы был мед.
Если долго не молиться -
Боженька поймет.
Если долго не смеяться
То испустишь дух.
Глянь - диббуки носят яйца,
Сыплет белый пух.
В карауле спят солдаты,
В сене мужики.
И петух кричит раз пятый
Хриплое <ки-ки>.
Станет супом.
Стану снегом
И вернусь в обет,
Напишу на камне неком -
Суета сует.
Вы ко мне придете в Умань
От ума, дурье.
<Ребе Нахман был безумен>,
Ласточка споет.
Не Мессия, не апостол,
Божий мастерок.
Я станцую - это просто.
Вот и весь урок...
Блеют козы, плачут дети,
Снег идет стеной.
Белый снег на черном свете -
Дивный, ледяной.
Ребе Нахман сплюнул красным,
Растирает грудь.
Скоро небо станет ясным -
И придется в путь.
Ааай, айяйай, ааааа...
Похоронят - будет тризна.
Дальше войны лет на триста,
Декабристы - Паша Пестель
И Апостол...
Время - престо.
Большевик идет за плугом.
Черный хлеб так лаком с луком.
Чьи-то кони воду пьют.
Здесь по паспорту убьют.
Докладуют, руки грея -
Город Умань - три еврея.
Synagogue. Гробница.
В ней
Ребе Нахман?
Вам видней.
* * * * *
121
СОН ЯКОВА У ПОДНОЖИЯ ПОТЁМКИНСКОЙ ЛЕСТНИЦЫ
- Что за дела? - услышь меня, Господи! - Что за дела?
Каждый охотник желает знать - и я вместе с ним,
где кончился цвет - лишь море черно, лишь сажа бела?
Откуда их столько - крылатых, а сверху нимб?
То вверх удаляются, то приближаются вниз -
вектор пути начинается с точки, в которой лежишь.
Глаза б не смотрели, но смотришь на женский истошный визг,
а эти, все в белом, не видят - ступени, коляска, малыш!
Плывут и плывут потоки белых - целая рать! -
лестница тянется следом - туда-сюда,
скачет коляска по лестнице - им бы сдержать,
секунда-другая - ступени, удар, беда!
Я открываю рот, я пытаюсь кричать,
воздух - горяч! - обжигает мою гортань,
в мареве дымном тает несчастная мать -
ракурс меняется - вновь белоснежная ткань
по ветру плещется - и тишина, тишина -
где же тут кнопка, чтоб в уши ворвался звук?!
- Яков, - шепчет мне белый, - коляска катится на
небо, а вовсе не вниз - человече, ты близорук!
Только представь, он родился - и сразу в рай,
будет весь в белом, с крыльями, сверху нимб,
хочешь - ешь яблоки, хочешь - летай да играй,
не бойся, ему не больно, ведь я вместе с ним!..
/Здесь грубая склейка, здесь не хватает плёнки -
истлела, сгорела, осела в чиновном кармане -
не угадать - и не надо! - чей замысел тонкий
кадр за кадром погиб в черноморском тумане?/
...Сколь воду не лей, но последняя капля - предтеча:
грохнула пушка на бутафорском линкоре.
Просыпается Яков, расправляет затёкшие плечи
и держит чёртову лестницу параллельно морю.
* * * * *
122
ОСЕННЕЕ
Всякая осень меня страшит:
год не бывает напрасно сшит,
и что по осени в страшном сне -
антиквариат по весне.
Ближнему нечего и сказать
в час дождливый, когда Казальс
плачет по миру, где гул времён
твой заглушает стон.
Сколько же этих несчастных душ
вздето на крест под названьем "Куш"?
Танец последней травы на косе
мне обещает: все.
"Больше" - не худший на свете знак,
но если каждый думает так,
снова имеешь не то, что хотел,
снова в надеждах - пепл...
Сил нет дальше, и нет - стоять,
есть ли, скажите, дорога вспять?
В сад заменившей собой голизне
мне отвечают: нет.
Только разбив о пустоты лоб,
вдруг понимаешь, что и по гроб
в осень не выбраться через снега
стоптанным в кровь ногам.
В струях, что утекла, воды
в собственные не войти следы,
и незавидны движения шей
глянуть на них вообще.
Видно, придётся осваивать грунт,
мерить, почём же там лиха фунт.
Может и зря я хулил расчёт?
Чёрт его знает...
Чёрт.
* * * * *
123
ЦАРСКОЕ
Я не пишу. А все мои слова
я отдала тебе. Владей, как можешь.
Сверни в записку слышные едва.
Достань бутыль, желанную до дрожи,
(хотя и зарекался: ни-ни-ни,
когда ей имя выбирал по святцам),
с неё корону сковырни, всплакни
и выпей всё. Так легче расставаться.
Так легче корни рвать, корёжить ствол.
В бутыль - записку. Эдаким Салтаном
пусти её по воле бурных волн.
Зайди в кафе. Там два смешных ботана
на крохотной эстраде, босиком,
не удостоив публику ни взглядом,
поют белиберду о том, о ком
им рано знать, а петь вобще не надо.
Мол, входишь в море тёплым и живым,
а вынесет безгрешным и холодным.
Мол, сколько не кружи по мостовым,
а дождь прольёт водой околоплодной -
и знай поди, чем вынырнешь на свет,
кусочком глины для уроков лепки
божественных, или пучком комет,
иль шавкой в долгой очереди к репке.
И демон, обкурившийся травы,
к тебе подсядет, сплюнет: <Одиноко?
Эх, царь, боюсь, итоги таковы,
что око не торгуется за око,
будь хоть цадик, хоть каторжник. Не ты ль
теперь горюешь, пьяный и отпетый,
о слове, запечатанном в бутыль,
не ставшем ни поэмой, ни победой>.
* * * * *
124
ЗВЁЗДНЫЙ
Время не шло, когда было пора,
Люди ушли, когда время ушло,
Надо бы выгнать детей со двора,
А то к нам уже летит НЛО.
Видишь? Звезда на одном из плечей,
Быстро одежду свою отряхни:
Звёзды сейчас стали явно наглей,
Чем те, кто на Землю к нам летит с них.
Звёздами были отец мой и мать,
Звезда родилась от соитья их тел.
Очень легко человеком здесь стать,
Им стал и я, хотя я не хотел.
* * * * *
125
ПРОЗРЕВШАЯ НЕЛЮДЬ
Прозревшая нелюдь за ночь до посева
на тёплую пашню глядит:
- Не знала бы век, что находится слева,
когда бы не имя Лилит.
Раскинула крылья гнетущая зависть,
не вырос в душе эвкалипт.
Пшеничные зёрна со мной не расстались,
без слов прорастая в Лилит.
Будь только возможность, земля бы рванула -
не лить же ей слезы навзрыд!
От чар Бельфегора до крыл Вельзевула
нет силы превыше Лилит.
Останется - к осени вместо колосьев
взойдет не обычный побег,
а чувство вины, что у каждого спросит:
- Какого рожна, человек?
* * * * *
126
ПРОШЛОЕ, КАК ЛЕВЫЙ БЕРЕГ РЕЧКИ
Прошлое, как левый берег речки:
всё в обрывах, где живут стрижи.
На златом себе сидят крылечке
принцы, королевичи, бомжи.
Там портной простёгивает ниткой
памяти глухое полотно
и в саду, за серою калиткой,
время смотрит в темное окно
где пока что, вроде, всё неплохо:
лимонадом отдаёт кино,
на лафете траурном эпоха
движется, но это все равно.
Живы все: и бабушка, и мама,
и собака с кличкою Остяк.
В Первомай закусывает рама,
как обычно, кумачовый стяг.
Солнце - светит, небеса - бездонны,
тополя, как водится, растут,
и гвоздик багровые бутоны
к памятникам Ленину несут.
Все при всём. Ну, воздуха нехватка,
ну, порою, жить невмоготу...
Боже мой, как спиртом пахнет ватка
с этой пробы чёртовой Манту...
Кто мне скажет, отчего упорно
память возвращается назад
в мир, где всё почти что иллюзорно,
где тебе ещё не пятьдесят?
Отчего тоска? Неужто, право,
это просто молодость прошла
и горит в тумане переправа,
словно азиатская шала?
Но ведь живы, все ещё так живы...
Небо - сине, облака - как дым.
И сияют над рекой обрывы
отсветом, как прежде, золотым...
* * * * *
127
И СТАНУ РЫБОЙ
опять так серо за окном, опять так хмуро.
дожди ветрущие, хвостом температура.
дворняги в поисках оземь упавшей лусты.
а я, о времени забыв, листаю Пруста.
хочу в Марсель, да гонят сызнова в коммуну.
и норовят мечту отнять, и сунуть в урну.
но никогда им за меня не сделать выбор,
сейчас вот брошусь между строк ...
и стану рыбой
* * * * *
128
ТРАВЯНОЙ СТИЛЬ
Ветер стих, а воздух псих -
Загустевший, заянтарный.
Аромат элементарный
Синей бабочке носить.
В силе бабочки - летать
На просвеченной бумаге,
Иероглифы из влаги
На цветке переплетать -
Есть последствие дождя,
Каллиграфии неспешность,
Неизученная нежность,
К чьей-то просьбе снизойдя.
* * * * *
129
ИГРА СЛОВ
Слова стоят спиной
к тому, что происходит.
У вас - своя война.
У них - своя игра.
У них особый строй
метафор и просодий.
Слова стоят спиной.
На спинах - номера.
Построены из слов
молитвы и приказы.
А лица не видны:
что <речка>, что <рука> -
слова построят вас
в бессмысленные фразы
и двинут в смертный бой.
Чуть позже. А пока -
слова стоят спиной.
Читай их, как угодно:
воскликнешь буквы <О>,
присмотришься - нули.
Слова стоят стеной:
<ДОСТОИНСТВО>, <СВОБОДА>...
чтоб мы о том, что ЗА -
и думать не могли.
Слагайте же стихи
душевно и степенно!
Поэзия давно
не просится в печать.
А что если она -
искусство лезть на стену,
до края, до небес?
И видеть? И молчать?..
* * * * *
130
ХАЙМЕЛЕ
Старый двор - две минутки от Дона,
Рвет низовка с прищеп простыню,
Вдрызг разбитый улиточный домик
Оцарапал босую ступню.
Сонька Гольцман из младшего класса
Скоро вывертит дырку в земле:
<Эй, когда же на речку купаться?
Хаймеле, ну, пошли, Хаймеле!>
Дальний скрип половицы в прихожей,
На комодике стопка белья,
Губы шепчут над смуглою кожей:
<Софа, Софонька, Сонька моя>.
Мир качнулся, исчез, канул в пропасть,
Ночь застыла в оконном стекле.
Лишь остался чуть слышимый голос:
<Хаймеле, мой родной, Хаймеле...>
Если б можно совсем не бояться...
Канонада, как стерва, ревет,
За спиной груз живой - ленинградцы,
Под колесами хлипенький лед -
Сортировочный пункт ада с раем.
Капля крови дрожит на руле,
Но у сердца письмо согревает:
<Хаймеле, как ты там, Хаймеле?>
Старый дом. Ветерок колобродит,
Дон блестит меж линялых портьер,
А по радио в степень возводят
Бровеносца военный шедевр.
Безнадежно болит под руками
Бледный снимок ее на столе,
И родным голоском шепчет память:
<Хаймеле, Хаймеле, Хаймеле>
* * * * *
131
НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
.................................(М.Ю.ЛЕРМОНТОВУ)
Ангел намаялся за день.
Зрит оперение брата,
руки на плечи: "Присядем?
Отдыху слово приятно.
Скрасим свиданье беседой;
разве порадовать нечем?
Ты мне о жизни поведай,
не о своей - человечьей".
Крылья в траве утопили,
небо угрюмее стало,
некогда люДеобильный,
ёжится ангел устало.
Пятна и жилки на теле -
точная карта планеты,
перья весной пожелтели,
стёрлись подкрылки за лето.
- Мне совладать не по силам
править юдоли земные,
данные властным и сирым.
Что за хранитель я ныне?
"Брат мой, о том не печалься;
все мы под Богом летаем.
Час послезвёздного часа
нам уготовится тайным".
- Верю. Прощай, наш гораций.
Мною проступок содеян:
в смертных посмел я влюбляться,
падший по имени Демон.
* * * * *
132
* * * * *
133
ВРЕМЯ КОТА
В официальный список 88 созвездий, утверждённый в 1922 году
решением проходившей в Риме I Генеральной ассамблеи
Международного астрономического союза, созвездие Кошки не вошло[2][3]
Википедия
Если солнце пламенеет, а земля температурит,
если время истекает в недрах звёздного ковша,
если кладезь благ скудеет в роге вымершего тура -
отвыкает балагурить повзрослевшая душа.
Мы, возможно, скоро сгинем, растворимся в лунном свете,
разлетимся бестелесно, растеряем голоса...
Но пока меня твоими волосами гладит ветер -
я бессмертен, даже если жить осталось полчаса.
Если, словно Хиросима, целый мир утратит чёткость,
лишь в резервном блоке память вспыхнет жизнью цифровой -
пусть я стану неделимо тем единственным нечётным,
что ведом повсюду станет вечно чётною тобой.
Пусть Великий Математик с любопытством ли, любовью
извлечёт из нас инферно и прибавит благодать,
возведёт не раз в квадраты, со смешком запишет дробью -
но не станет, милосердный, друг из друга вычитать.
Посмотри - над самой крышей Звёздный Кот, забытый всеми,
одичалый, горемычный...Нам бы, милая, суметь
потянуться выше, выше...приласкать его - он время
нам от счастья намурлычет, отгоняя грусть и смерть
* * * * *
134
Я СОСЕДЯМ СВОИМ НЕ ЧЕТА...
Я соседям своим не чета,
Не принёс ни обола, ни лепты.
Как призы и почётные ленты -
Небрежение и нищета.
Только пленного духа полёты,
Только верхние ноты планет,
Но ни отдыха нет, ни работы,
Ни пристойного звона монет.
Вместо этого слева и справа
От единственной жизни моей,
В сердце воздуха, в толще морей
Разгорается тайная слава,
Осыпаются лунные блёстки
На железный настил гаража,
И акация все отголоски
Подбирает, листвой ворожа.
Угольком озаряет мой путь
Сокровенного смысла крупица.
Надо мучиться, надо крепиться,
Чтоб не выдать его, не сболтнуть,
Не порвать нашу лунную нить
Опрометчивым словом неточным
И горячую тайну хранить,
Укрывая молчанием прочным.
А когда говорю о другом -
О болезни, которой болею,
Горькой патокой, тёмным елеем
Разливается эхо кругом.
* * * * *
135
<ЭТО - ЭТО>
Дверца шарканьем задета.
Бабка бродит вдоль буфета
И бормочет: <Это - это,
Это - это, это - это>.
Шрамы спят на дряблой коже.
Бабка то слабей, то строже.
Знай твердит одно и то же:
<Боже-Боже... Боже-Боже!..>
Жизнь - мучительная ноша.
Пол - скрипучий, как калоша.
Бабка, седину ероша,
Охнет: <Господи, Алеша!..>.
От заката до рассвета
Половицы стонут где-то.
Слышен лепет: <Это - это,
Это - это, это - это>.
* * * * *
136
ИНАННА
Я за руку тебя возьму
И доведу до страшной цели -
Туда, где в царственную тьму
Уходят гулкие туннели.
Я вижу: семь ворот пустых
Минуешь долго, как во сне, ты,
Привратник с ног твоих босых
Снимает лунные браслеты.
Разделась, чтобы каждый мог
Тебя опутать длинным взглядом.
Открыты груди и лобок -
Ты беззащитна перед адом.
Забудь, как, истово нежна,
Ты извивалась на постели.
Сегодня все твои мужья,
Как мальчики, осиротели.
Последними с тобой легли
Чужие, мстительные боги.
Для смерти, словно для любви,
Раскинула ты ноги.
Напрасно обожжённым ртом
Я льдинку пробую: Инанна.
Ты не сказала мне о том,
Что эта бездна безымянна.
Я не решился на побег,
Не вышел из укромной тени,
Но прожил заурядный век,
Как миф, поставленный на сцене.
Боролись ужас и восторг,
И неизбежны были ласки
Твоих божественных сестёр -
Любови, гибели и власти.
* * * * *
137
МНЕ НЕ ХВАТАЛО МУЗЫКИ
... мне не хватало музыки
но слух
был слухом внутренним
и ноты
напоминали дохлых мух
на дне оконных переплетов
и в поисках заветных рун
неважно было шесть ли
семь ли -
когда инстинкты между струн
чужому опыту
не внемли
и лишь погонщики
ослов
всегда без спроса были вхожи
мне не хватало нужных слов
тех что на музыку похожи ...
* * * * *