1 января. 100 лет назад
Корней Чуковский записал в своём дневнике:
Вот и Новый Год. 12 часов 1923 года.
Вчера у нас обедал Бенедикт Лившиц. Я весь день редактировал Joseph'a Conrad'a, так как денег нет ниоткуда, Клячко не едет, не везет гонорара за мои детские книги. Очень устал, лег в 7 часов, т.е. поступил очень невежливо по отношению к Лившицу, моему гостю. Проснулся внезапно, побежал посмотреть на часы; вижу: 12 часов ровно. Через минуты две после того, как я встал, грохнула пушка, зазвонили в церкви. Новый Год. Я снова засяду за Конрада, - вот только доем булочку, которую купил вчера у Бёца. 1922 год был ужасный год для меня, год всевозможных банкротств, провалов, унижений, обид и болезней. Я чувствовал, что черствею, перестаю верить в жизнь, и что единственное мое спасение - труд. И как я работал! Чего я только не делал! С тоскою, почти со слезами писал "Мойдодыра". Побитый - писал "Тараканище". Переделал совершенно, в корень свои некрасовские книжки, а также "Футуристов", "Уайльда", "Уитмэна". Основал "Современный Запад" - сам своей рукой написал почти всю Хронику 1-го номера, доставал для него газеты, журналы - перевел "Королей и капусту", перевел Синга, - о, сколько энергии, даром истраченной, без цели, без плана! И ни одного друга! Даже просто ни одного доброжелателя! Всюду когти, зубы, клыки, рога! И все же я почему-то люблю 1922 год. Я привязался в этом году к Мурке, меня не так мучили бессонницы, я стал работать с большей легкостью - спасибо старому году! Сейчас, напр., я сижу один и встречаю новый год с пером в руке, но не горюю: мне мое перо очень дорого - лампа, чернильница, - и сейчас на столе у меня моя милая "Энциклопедия Британника", которую я так нежно люблю. Сколько знаний она мне дала, как она успокоительна и ласкова. Ну, пора мне приниматься за Синга, нужно же наконец написать о нем статью!
Вот что такое 40 лет: когда ко мне приходит какой-нибудь человек, я жду, чтоб он скорее ушел. Никакого любопытства к людям. Я ведь прежде был как щенок: каждого прохожего обнюхать и возле каждой тумбы поднять ногу.
Вот что такое дети, большая семья: никогда на столе не улежит карандаш, исчезает как в яму, и всегда кто-нб. что-нибудь теряет: "дети, не видали ножниц?", "Папа, где моя ленточка?", "Коля, ты взял мою резинку?"
Вот и Новый Год. 12 часов 1923 года.
Вчера у нас обедал Бенедикт Лившиц. Я весь день редактировал Joseph'a Conrad'a, так как денег нет ниоткуда, Клячко не едет, не везет гонорара за мои детские книги. Очень устал, лег в 7 часов, т.е. поступил очень невежливо по отношению к Лившицу, моему гостю. Проснулся внезапно, побежал посмотреть на часы; вижу: 12 часов ровно. Через минуты две после того, как я встал, грохнула пушка, зазвонили в церкви. Новый Год. Я снова засяду за Конрада, - вот только доем булочку, которую купил вчера у Бёца. 1922 год был ужасный год для меня, год всевозможных банкротств, провалов, унижений, обид и болезней. Я чувствовал, что черствею, перестаю верить в жизнь, и что единственное мое спасение - труд. И как я работал! Чего я только не делал! С тоскою, почти со слезами писал "Мойдодыра". Побитый - писал "Тараканище". Переделал совершенно, в корень свои некрасовские книжки, а также "Футуристов", "Уайльда", "Уитмэна". Основал "Современный Запад" - сам своей рукой написал почти всю Хронику 1-го номера, доставал для него газеты, журналы - перевел "Королей и капусту", перевел Синга, - о, сколько энергии, даром истраченной, без цели, без плана! И ни одного друга! Даже просто ни одного доброжелателя! Всюду когти, зубы, клыки, рога! И все же я почему-то люблю 1922 год. Я привязался в этом году к Мурке, меня не так мучили бессонницы, я стал работать с большей легкостью - спасибо старому году! Сейчас, напр., я сижу один и встречаю новый год с пером в руке, но не горюю: мне мое перо очень дорого - лампа, чернильница, - и сейчас на столе у меня моя милая "Энциклопедия Британника", которую я так нежно люблю. Сколько знаний она мне дала, как она успокоительна и ласкова. Ну, пора мне приниматься за Синга, нужно же наконец написать о нем статью!
Вот что такое 40 лет: когда ко мне приходит какой-нибудь человек, я жду, чтоб он скорее ушел. Никакого любопытства к людям. Я ведь прежде был как щенок: каждого прохожего обнюхать и возле каждой тумбы поднять ногу.
Вот что такое дети, большая семья: никогда на столе не улежит карандаш, исчезает как в яму, и всегда кто-нб. что-нибудь теряет: "дети, не видали ножниц?", "Папа, где моя ленточка?", "Коля, ты взял мою резинку?"