2 июня 1937-го
в дневниках
Из дневников дрейфующей станции "Северный Полюс-1"
Эрнст Кренкель, 33 года, радист:
2 июня. Продолжается мерзкая погода. Пасмурная, временами густой туман. Хотя слегка морозит (температура минус 2 градуса), но снег тает, ветер наметает сырые сугробы. В нашей палатке - доме так хорошо, что не хочется вылезать.
С утра разобрал палатку, служившую нам кухней, и отнес ее подальше от края поля. Перенес туда часть запасного радиоимущества. Это будет резерв на случай утери действующей аппаратуры.
Сначала кухню и радиостанцию думали поместить в жилой палатке. Теперь радио вынесли в снежный дом. Так же поступили и е кухней, которую разместили в снеговой пристройке к жилой палатке.
От этого в доме просторней и чище. Возможно, когда наступят холода, придется рации переезжать в дом, но пока мы поживем в более культурных условиях.
Папанин сегодня дежурный по кухне. Иван Дмитриевич сделал Замечательные котлеты из мясного порошка, добавив к ним несколько кусков мяса, пропущенного сквозь машинку.
К обеду прямо на пол, на шкуры, кладется лист фанеры. Рассаживаемся вокруг.
Аппетит у всех зверский. Правда, едим только два раза в день. В час дня - завтрак и чай, в восемь вечера - обед. Обед обычно состоит из трех блюд. После обеда неизменно клонит ко сну, но надо потерпеть до полуночного срока радиопередачи.
От вечного пребывания на свежем воздухе сильно загорели, физиономии стали буквально кирпичного цвета.
Сегодня вместо меховых чулок, которые сильно сыреют, намотал себе суконные портянки. Значительно лучше и теплее. Сырость кругом дает предвкушение арктического лета. Самое лучшее, конечно, легкий морозец. Синоптик на о. Рудольфа обещает улучшение погоды и похолодание на вторые сутки.
С самолетом Мазурука радиосвязь плохая. Это тем более досадно, что мы сравнительно быстро движемся на юг. Скоро минем 89-й градус северной широты. А лебедки все нет.
Мазурук сидит где-то северо-западнее, на расстоянии 70-100 километров. Площадка такая, с которой подняться тяжело груженной машине нельзя. Теперь им приходится расчищать аэродром.
Жаль, что погода задерживает самолет Мазурука, а вместе с ним и всю экспедицию. Люди сидят у нас, расходуют топливо и продовольствие. Надвигается лето с его туманами. А ведь самолетам надо возвращаться на Рудольф.
Марк Трояновский, 29 лет, кинооператор:
2 июня. Связь с Мазуруком снова вконец разладилась. В 24 часа по микрофону вдруг услышали его голос, но слышно было очень плохо. Разобрали только одну фразу: «Первой погодой ждем ваш самолет!» Если мы правильно поняли, то дела обстоят неважно. Что у них случилось? Почему не могут лететь сами? Настроение, сильно поднявшееся у всех в связи с сообщением Дзердзиевского о хорошей погоде, упало снова вниз. И как искать, когда они сами не знают, где находятся.
Сегодня получил «странную» телеграмму с фабрики: «Сколько снял и какие перспективы доставки пленки фабрику».
Иван Папанин, 42 года, начальник станции:
2 июня. Теодорыч сообщил коллективу Ленинградской радиолаборатории Наркомвнудела, что первая связь между полюсом и землей (островом Рудольфа) была установлена по аппарату, изготовленному этой лабораторией; приборы работают хорошо. Там, наверное, довольны.
Петр Петрович установил свою гидрохимическую лабораторию и собирается начать здесь занятия с пробами воды.
______________________________________________________________
Александр Гладков, драматург, 25 лет, Москва:
2 июня. Сегодня опять целый день с Алексеем и Валькой. Ездили купаться на водную станцию «Динамо» на Воробьевых горах. Обедали там же в ресторане-поплавке.
Вечером звонок М.Я. Шнейдера - он на днях приехал из Крыма. Зовет в гости. Иду. У него еще Абрам Роом.
Весь город говорит о новых арестах в командовании армии и в правительстве. Как-то это связано с самоубийством Гамарника. Называют еще 15-20 первостатейных имен. Все думают, что на днях будет специальное правительственное сообщение. А в «Правде» передовая о снижении цен.
Пустынный ночной Арбат. Только у входа в «Прагу» пьяный скандал...
Владимир Вернадский, академик, 74 года, Москва:
2 июня.
Узкое.
Вчера приехал. Хочется мне набросать этапы своего религиозного миропредставления.
В разговоре с П. А. Земятченским - вспомнил, что я дал при переписи ответ: «верующий вне христианской церкви». Задумывался над ответом и раньше. И Наташу (Н. Е. Вернадская) тоже спрашивали, но каждый из нас по сложившейся привычке не обсуждал и не спрашивал (друг друга) о формулировке. Здесь сказалась привычка, сложившаяся с детства, когда мой отец (особенно) и мать не оказывали никакого влияния на мою духовную мысль в этой области.
Отец только, когда заметил из разговоров со мной несколько больший интерес к церковности (но не церковной службе), своими разговорами направлял мою мысль. От него я узнал - мальчиком - до переезда в Петербург (1876) о существовании исторической критики «Евангелия». Он особенно любил «Евангелие от Иоанна», но едва ли признавал его подлинность. Очень любил «Страсти» и всегда бывал на эти службы (так в тексте. Публ.) - но никогда меня не брал. Кажется, в Харькове, где была гимназ[ическая] церковь, я должен был быть - и раз или два был.
Мать была неверующая (?) - во всяком случае в церковь не ходила, постов не исполняла. Я не помню, чтобы она говела. Отец говел. Кажется, от чиновников (в Харьков[ском] упр[авлении] конторой Гос[ударственного] банка) это требовалось?
В гимназии, мне кажется, нянюшка Александра Петровна - очень богомольная - меня водила (в церковь). В пост у нас не постились, кроме времени говения.
Мне кажется, я был на воскресной заутрене в первый раз в Париже в 1880-х годах! с М. А. Островской, (В. Э.) Грабарем, (нрзб), кажется - в молодой компании.
Мать стала верующей и исполняла обряды - когда осталась одна после выхода замуж (моих) сестер - и жила одна. Но со мной она об этом не говорила.
Детские впечатления у меня, однако, были сильные и гимназия внесла мне в этом отношении новое. В числе моих товарищей были сыновья священника церкви около конторы банка в Харькове - старший был (одних лет) со мной, другой - моложе. Я подозреваю, что эмигрант - священник - которого очень хвалили - автор статьи об Оптиной пустыни - был младший (Сережа?) Четвериков. Хождение в церковь и интерес к «Еванг[елиям]», которые впервые я там узнал, и которые мне отец давал читать, возбудили мой интерес. Смерть брата Коли (1874) тоже вызвала... А затем рассказ отца о том, что наша ветвь проклята в лице моего деда Василия Ив[ановича] - врача, ушедшего (с благословения матери) пешком из глуби[ны] Черниговщины в Москву против воли своего отца священника. Дети его умирали молодыми или детьми, а отец - последний - ему дали имя в честь деда (Иван) - а раньше выжили Хрисанф и Харитон (умерли юнкером один, студентом другой), (названные) в честь святых на (их) день рождения. Дед был масон, и масонство не осталось без влияния, как я позже понял, и на отце. Масоном был и близкий друг деда и бабушки - доктор Бунге в Киеве (отец ученого-эконом[иста] и гос[ударственного] деятеля - мин[истра] фин[ансов] и позже чл[ена] Гос[ударственного] Сов[ета]).
Из дневников дрейфующей станции "Северный Полюс-1"
Эрнст Кренкель, 33 года, радист:
2 июня. Продолжается мерзкая погода. Пасмурная, временами густой туман. Хотя слегка морозит (температура минус 2 градуса), но снег тает, ветер наметает сырые сугробы. В нашей палатке - доме так хорошо, что не хочется вылезать.
С утра разобрал палатку, служившую нам кухней, и отнес ее подальше от края поля. Перенес туда часть запасного радиоимущества. Это будет резерв на случай утери действующей аппаратуры.
Сначала кухню и радиостанцию думали поместить в жилой палатке. Теперь радио вынесли в снежный дом. Так же поступили и е кухней, которую разместили в снеговой пристройке к жилой палатке.
От этого в доме просторней и чище. Возможно, когда наступят холода, придется рации переезжать в дом, но пока мы поживем в более культурных условиях.
Папанин сегодня дежурный по кухне. Иван Дмитриевич сделал Замечательные котлеты из мясного порошка, добавив к ним несколько кусков мяса, пропущенного сквозь машинку.
К обеду прямо на пол, на шкуры, кладется лист фанеры. Рассаживаемся вокруг.
Аппетит у всех зверский. Правда, едим только два раза в день. В час дня - завтрак и чай, в восемь вечера - обед. Обед обычно состоит из трех блюд. После обеда неизменно клонит ко сну, но надо потерпеть до полуночного срока радиопередачи.
От вечного пребывания на свежем воздухе сильно загорели, физиономии стали буквально кирпичного цвета.
Сегодня вместо меховых чулок, которые сильно сыреют, намотал себе суконные портянки. Значительно лучше и теплее. Сырость кругом дает предвкушение арктического лета. Самое лучшее, конечно, легкий морозец. Синоптик на о. Рудольфа обещает улучшение погоды и похолодание на вторые сутки.
С самолетом Мазурука радиосвязь плохая. Это тем более досадно, что мы сравнительно быстро движемся на юг. Скоро минем 89-й градус северной широты. А лебедки все нет.
Мазурук сидит где-то северо-западнее, на расстоянии 70-100 километров. Площадка такая, с которой подняться тяжело груженной машине нельзя. Теперь им приходится расчищать аэродром.
Жаль, что погода задерживает самолет Мазурука, а вместе с ним и всю экспедицию. Люди сидят у нас, расходуют топливо и продовольствие. Надвигается лето с его туманами. А ведь самолетам надо возвращаться на Рудольф.
Марк Трояновский, 29 лет, кинооператор:
2 июня. Связь с Мазуруком снова вконец разладилась. В 24 часа по микрофону вдруг услышали его голос, но слышно было очень плохо. Разобрали только одну фразу: «Первой погодой ждем ваш самолет!» Если мы правильно поняли, то дела обстоят неважно. Что у них случилось? Почему не могут лететь сами? Настроение, сильно поднявшееся у всех в связи с сообщением Дзердзиевского о хорошей погоде, упало снова вниз. И как искать, когда они сами не знают, где находятся.
Сегодня получил «странную» телеграмму с фабрики: «Сколько снял и какие перспективы доставки пленки фабрику».
Иван Папанин, 42 года, начальник станции:
2 июня. Теодорыч сообщил коллективу Ленинградской радиолаборатории Наркомвнудела, что первая связь между полюсом и землей (островом Рудольфа) была установлена по аппарату, изготовленному этой лабораторией; приборы работают хорошо. Там, наверное, довольны.
Петр Петрович установил свою гидрохимическую лабораторию и собирается начать здесь занятия с пробами воды.
______________________________________________________________
Александр Гладков, драматург, 25 лет, Москва:
2 июня. Сегодня опять целый день с Алексеем и Валькой. Ездили купаться на водную станцию «Динамо» на Воробьевых горах. Обедали там же в ресторане-поплавке.
Вечером звонок М.Я. Шнейдера - он на днях приехал из Крыма. Зовет в гости. Иду. У него еще Абрам Роом.
Весь город говорит о новых арестах в командовании армии и в правительстве. Как-то это связано с самоубийством Гамарника. Называют еще 15-20 первостатейных имен. Все думают, что на днях будет специальное правительственное сообщение. А в «Правде» передовая о снижении цен.
Пустынный ночной Арбат. Только у входа в «Прагу» пьяный скандал...
Владимир Вернадский, академик, 74 года, Москва:
2 июня.
Узкое.
Вчера приехал. Хочется мне набросать этапы своего религиозного миропредставления.
В разговоре с П. А. Земятченским - вспомнил, что я дал при переписи ответ: «верующий вне христианской церкви». Задумывался над ответом и раньше. И Наташу (Н. Е. Вернадская) тоже спрашивали, но каждый из нас по сложившейся привычке не обсуждал и не спрашивал (друг друга) о формулировке. Здесь сказалась привычка, сложившаяся с детства, когда мой отец (особенно) и мать не оказывали никакого влияния на мою духовную мысль в этой области.
Отец только, когда заметил из разговоров со мной несколько больший интерес к церковности (но не церковной службе), своими разговорами направлял мою мысль. От него я узнал - мальчиком - до переезда в Петербург (1876) о существовании исторической критики «Евангелия». Он особенно любил «Евангелие от Иоанна», но едва ли признавал его подлинность. Очень любил «Страсти» и всегда бывал на эти службы (так в тексте. Публ.) - но никогда меня не брал. Кажется, в Харькове, где была гимназ[ическая] церковь, я должен был быть - и раз или два был.
Мать была неверующая (?) - во всяком случае в церковь не ходила, постов не исполняла. Я не помню, чтобы она говела. Отец говел. Кажется, от чиновников (в Харьков[ском] упр[авлении] конторой Гос[ударственного] банка) это требовалось?
В гимназии, мне кажется, нянюшка Александра Петровна - очень богомольная - меня водила (в церковь). В пост у нас не постились, кроме времени говения.
Мне кажется, я был на воскресной заутрене в первый раз в Париже в 1880-х годах! с М. А. Островской, (В. Э.) Грабарем, (нрзб), кажется - в молодой компании.
Мать стала верующей и исполняла обряды - когда осталась одна после выхода замуж (моих) сестер - и жила одна. Но со мной она об этом не говорила.
Детские впечатления у меня, однако, были сильные и гимназия внесла мне в этом отношении новое. В числе моих товарищей были сыновья священника церкви около конторы банка в Харькове - старший был (одних лет) со мной, другой - моложе. Я подозреваю, что эмигрант - священник - которого очень хвалили - автор статьи об Оптиной пустыни - был младший (Сережа?) Четвериков. Хождение в церковь и интерес к «Еванг[елиям]», которые впервые я там узнал, и которые мне отец давал читать, возбудили мой интерес. Смерть брата Коли (1874) тоже вызвала... А затем рассказ отца о том, что наша ветвь проклята в лице моего деда Василия Ив[ановича] - врача, ушедшего (с благословения матери) пешком из глуби[ны] Черниговщины в Москву против воли своего отца священника. Дети его умирали молодыми или детьми, а отец - последний - ему дали имя в честь деда (Иван) - а раньше выжили Хрисанф и Харитон (умерли юнкером один, студентом другой), (названные) в честь святых на (их) день рождения. Дед был масон, и масонство не осталось без влияния, как я позже понял, и на отце. Масоном был и близкий друг деда и бабушки - доктор Бунге в Киеве (отец ученого-эконом[иста] и гос[ударственного] деятеля - мин[истра] фин[ансов] и позже чл[ена] Гос[ударственного] Сов[ета]).