13 ноября. Предисловие к Вишневому саду
Два ярких таланта русского театра в разные годы, но в один день, написали в своих дневниках о своем участии в постановке последней пьесы Чехова.
Начну с дневника Олега Борисова, который работу начал, но жизни его не хватило...
1993:
13 ноября.
ПРЕДИСЛОВИЕ К "ВИШНЕВОМУ САДУ".
Приехали с Аленой в Питер. Устроили нас здорово. Чудная квартира: две комнаты, прихожая, все удобства. И в холодильнике уже лежит все для завтрака. Это такой уровень приема. И вот когда он на высоте, отдача будет без сомнения.
Это предисловие к тому, что мы в Питере, у Додина в театре. Он ставит «Вишневый сад», а я приглашен играть Фирса. Да! Уже Фирса... 16 ноября начинаются репетиции, и если будет время, попытаюсь записывать.
18 ноября.Пока ЛА ничего не говорит. Наверное, в конце скажет: да, мол, О.И., зря я вас пригласил...
20 ноября. Что мы не понимаем? Обнищав, они сохраняют образ, быт и уклад. Повисает угроза разорения, потери дома. Они могут спастись, все разрушив, уничтожив свою историю.
Стука топора невозможно услышать. Слышит только Лопахин. У них у всех разный слух. Все спотыкаются о Фирса. Он как знак рода. Он - единственный, кто продолжает Раневских. «Он как записывающий все О.И.!» - говорит Додин. Их почему-то это удивляет, что я все записываю. Они к этому не приучены.
У них есть тайные отношения с Фирсом (у Гаева, например). И Гаев знает, что тот не глухой. Фирс и няня, и отец, и учитель жизни. Пусть другие думают, что он не слышит. Уложить Фирса в больницу - это создать иллюзию, не более... Иллюзию, что все еще можно поправить. На самом деле это невозможно - он должен остаться в доме и умереть.
21 ноября. Главная ошибка актеров в том, что они готовятся, выходят на сцену, все там отдают и, опустошенные, уходят. А надо выходить и получать, и расти, и приобретать. Конечно, еще лет десять назад я и сам этого не знал.
Таня Шестакова говорит в перерыве: «А вам идет у нас репетировать, О. И.!»
23 ноября. Надо еще текст поискать - про всю его жизнь. Из «Степи» хорошо ложится: «Мне-то, собственно, нечего Бога гневить, я достиг предела своей жизни, как дай Бог всякому... Живу... потихоньку, кушаю, пью да сплю... да Богу молюсь, а больше мне ничего и не надо... счастливей меня человека нет».
ТАТЬЯНА ДОРОНИНА
1984:
13 ноября. Как играть Чехова? Валентин Плучек приглашает меня на «гастроль» в«Вишневый сад» играть Раневскую.
На гастролях в Харькове -с уютным театром и умной публикой, с зеленью парка и мягкой характерной речью прохожих - я играла «Королеву», «Ламанч» и первые «премьерные»
спектакли «Чайки». «Чайка» - вторая для меня чеховская пьеса после «Трехсестер» в БДТ. После Маши, которая жила в городе, «где никто не понимает музыки», Маши,которая завидовала перелетным птицам и говорила в конце пьесы самую страшную для человека фразу: «Все равно», - я играю Аркадину, бывшую Треплеву, в девичестве Сорину, испытаюсь соединить эти фамилии, три конкретных понятия - «Аркадия», «трепло» и «сор» - в живой и узнаваемый образ.
У Чехова нет случайностей, нет маловажного, и если Маша из Прозоровой стала Кулыгиной, по российской неотвратимости и несчастью, то это только для графы «семейного положения», а по сути Маша - Вершинина, ее «мой» - полковник Вершинин, которыйговорит о будущей жизни и верит, что она «будет изумительна, прекрасна». Итак, я играла Машу Вершинину. А как быть с Ириной Николаевной Аркадиной по сцене, по мужу Треплевой, в девичестве Сориной? Она читает Некрасова наизусть (поэта гражданского), ведь могла же она читать Фета и Полонского, Надсона и Фофанова? Но читает именно про музу, которую бьют кнутом, а не про море, где «волна на волну набегает». Она «за больными ухаживает, как ангел», и моет в корыте детей прачки, и делает это не для того, чтобы похваляться благодеяниями своими (она забывает об этих благодеяниях), а по внутренней потребности.
Я много видела на сцене Аркадиных, они были все похожи одна на другую. Аркадина всегда являлась в пьесе как бы эпизодическим лицом - шла после Нины, Треплева,Тригорина, Сорина и Дорна. Но ведь Чехов поставил в списке действующих лиц Аркадину первой - это тоже не может быть случайностью. В Одессе в банке у нее семьдесят тысяч, но живет она в имении брата. А сколько стоит приличное имение, если крошечное чеховское Мелихово стоит около пятидесяти тысяч? У Ирины Николаевны есть сын, «который вышел из университета» и пишет декадентские пьесы, есть брат, который «пьет херес и курит сигары»,несмотря на то, что он болен, и есть возлюбленный, который ей изменяет.
Ей сорок семь лет, она ушла из императорского театра и играет в провинции, в частностив Харькове, где «студенты овацию устроили». Ведь студенты «устроили овацию», а не купцы. Итак, женщина, боящаяся потерять сцену, сына, брата и возлюбленного, женщина на рубеже,за которым идут только потери и никаких обретений.
Это все написано Чеховым, так же, как написан текст: «У меня нет денег - я актриса, а не банкирша», «В настоящее время я и на костюм не могу» и, обращаясь к сыну: «Оборвыш,ничтожество».
И я играю свою Аркадину, пытаясь соединить все эти противоречия, все «за» и «против»,не делая тенденциозных акцентов в ее сложной, трудной и разной жизни. Играя, хочу воссоздать хоть в какой-то мере очарование Книппер, Яворской и других прелестных и умных современниц Чехова - Савиной, Лешковской.
А «несостоявшаяся» актриса Лика Мизинова любила «богему» и вышла замуж за режиссера Санина, который ставил спектакли «под Станиславского». Похоронена Лика в Париже. Разве Нина Заречная могла умереть в Париже? Не является ли предположение тождества Лики и Нины Заречной - слишком вольным? Если не является «вольным», то Антон Павлович плохо знал людей и не сумел разглядеть в настоящей Лике будущую парижанку.
Чехов выделил из всех исполнителей первого спектакля - Комиссаржевскую,нервную,возбудимую и способную играть драму. Худенькая, большеглазая Вера Федоровна непоходила на «царевну-лебедя» Лику с ее царственной плотью, соболиными бровями, любовью к богеме и к беллетристу Потапенко.
Комиссаржевская в «Чайке» играла трагедию таланта, а не трагедию плоти. Именно поэтому она так нравилась Чехову, который точен и не случаен, для которого «клетчатые брюки Тригорина» - определенный образ, в котором все сказано.
Мне кажется, что любая тенденциозность в решении чеховских характеров - неуместна. Поэтичный и мудрый Чехов, который писал прозу, как музыку, не мог быть тенденциозен, немог делить людей на положительных и отрицательных. Он писал правду в форме диалога, он наделял почти всех персонажей способностью говорить, а, следовательно, мыслить поэтично- образно. И только Наташа в «Трех сестрах» говорит не чеховской речью, а чужой и страшной: «Я причесана ничего себе?» или «И если я говорю что насчет прислуги, я знаю, что я говорю».
Но Наташа - это обозначение грядущего хама, то, что уничтожит Прозоровский дом и населит землю Софочками и бобиками. Не случайно же все три сестры - не имеют потомства, а Наташа породила следующего Протопопова.
Хочу играть Чехова, для меня «Вишневый сад» стоит благоуханной легкой белой громадой и манит, и затягивает, и кружит голову. Мятущаяся душа «порочной до мозга костей» Раневской, ее тоска по чистоте и детству, ее пренебрежение всем, даже православной верой, даже своим вишневым домом - это жизнь после фразы: «Все равно». Это уход туда, где «все равно», это любовь к «камню, который тянет на дно», а по-другому этот камень называется «конец». Нет веры, нет дома, нет сына. Реальность - прощание с жизнью, которая жадна, алчна и вся в расчетах, и эти расчеты у всех и во всем. Расчетлив тот, кто в Париже, расчетлив Лопахин, расчетлив Яша и ярославская бабушка, и Пищик, и случайный прохожий. Она одна не расчетлива.
До красоты, до души, до «вишневого сада» - никому нет дела. Это повсеместно и, значит- и в будущем. Для чего жить - так безответно в главном, в том, что является подлинным и единственно ценным - бессребреность, духовность, красота и любовь? «Надо влюбляться»,- кричит она, но влюбляться - это спасение на час, а в любовь она давно не верит и знает цену «парижской любви», которую оплакивает несколько лет. Раневская едет в Париж нежить (как Мизинова), а умирать, как сам Антон Павлович уехал умирать в Баденвеер.
Начну с дневника Олега Борисова, который работу начал, но жизни его не хватило...
1993:
13 ноября.
ПРЕДИСЛОВИЕ К "ВИШНЕВОМУ САДУ".
Приехали с Аленой в Питер. Устроили нас здорово. Чудная квартира: две комнаты, прихожая, все удобства. И в холодильнике уже лежит все для завтрака. Это такой уровень приема. И вот когда он на высоте, отдача будет без сомнения.
Это предисловие к тому, что мы в Питере, у Додина в театре. Он ставит «Вишневый сад», а я приглашен играть Фирса. Да! Уже Фирса... 16 ноября начинаются репетиции, и если будет время, попытаюсь записывать.
18 ноября.Пока ЛА ничего не говорит. Наверное, в конце скажет: да, мол, О.И., зря я вас пригласил...
20 ноября. Что мы не понимаем? Обнищав, они сохраняют образ, быт и уклад. Повисает угроза разорения, потери дома. Они могут спастись, все разрушив, уничтожив свою историю.
Стука топора невозможно услышать. Слышит только Лопахин. У них у всех разный слух. Все спотыкаются о Фирса. Он как знак рода. Он - единственный, кто продолжает Раневских. «Он как записывающий все О.И.!» - говорит Додин. Их почему-то это удивляет, что я все записываю. Они к этому не приучены.
У них есть тайные отношения с Фирсом (у Гаева, например). И Гаев знает, что тот не глухой. Фирс и няня, и отец, и учитель жизни. Пусть другие думают, что он не слышит. Уложить Фирса в больницу - это создать иллюзию, не более... Иллюзию, что все еще можно поправить. На самом деле это невозможно - он должен остаться в доме и умереть.
21 ноября. Главная ошибка актеров в том, что они готовятся, выходят на сцену, все там отдают и, опустошенные, уходят. А надо выходить и получать, и расти, и приобретать. Конечно, еще лет десять назад я и сам этого не знал.
Таня Шестакова говорит в перерыве: «А вам идет у нас репетировать, О. И.!»
23 ноября. Надо еще текст поискать - про всю его жизнь. Из «Степи» хорошо ложится: «Мне-то, собственно, нечего Бога гневить, я достиг предела своей жизни, как дай Бог всякому... Живу... потихоньку, кушаю, пью да сплю... да Богу молюсь, а больше мне ничего и не надо... счастливей меня человека нет».
ТАТЬЯНА ДОРОНИНА
1984:
13 ноября. Как играть Чехова? Валентин Плучек приглашает меня на «гастроль» в«Вишневый сад» играть Раневскую.
На гастролях в Харькове -с уютным театром и умной публикой, с зеленью парка и мягкой характерной речью прохожих - я играла «Королеву», «Ламанч» и первые «премьерные»
спектакли «Чайки». «Чайка» - вторая для меня чеховская пьеса после «Трехсестер» в БДТ. После Маши, которая жила в городе, «где никто не понимает музыки», Маши,которая завидовала перелетным птицам и говорила в конце пьесы самую страшную для человека фразу: «Все равно», - я играю Аркадину, бывшую Треплеву, в девичестве Сорину, испытаюсь соединить эти фамилии, три конкретных понятия - «Аркадия», «трепло» и «сор» - в живой и узнаваемый образ.
У Чехова нет случайностей, нет маловажного, и если Маша из Прозоровой стала Кулыгиной, по российской неотвратимости и несчастью, то это только для графы «семейного положения», а по сути Маша - Вершинина, ее «мой» - полковник Вершинин, которыйговорит о будущей жизни и верит, что она «будет изумительна, прекрасна». Итак, я играла Машу Вершинину. А как быть с Ириной Николаевной Аркадиной по сцене, по мужу Треплевой, в девичестве Сориной? Она читает Некрасова наизусть (поэта гражданского), ведь могла же она читать Фета и Полонского, Надсона и Фофанова? Но читает именно про музу, которую бьют кнутом, а не про море, где «волна на волну набегает». Она «за больными ухаживает, как ангел», и моет в корыте детей прачки, и делает это не для того, чтобы похваляться благодеяниями своими (она забывает об этих благодеяниях), а по внутренней потребности.
Я много видела на сцене Аркадиных, они были все похожи одна на другую. Аркадина всегда являлась в пьесе как бы эпизодическим лицом - шла после Нины, Треплева,Тригорина, Сорина и Дорна. Но ведь Чехов поставил в списке действующих лиц Аркадину первой - это тоже не может быть случайностью. В Одессе в банке у нее семьдесят тысяч, но живет она в имении брата. А сколько стоит приличное имение, если крошечное чеховское Мелихово стоит около пятидесяти тысяч? У Ирины Николаевны есть сын, «который вышел из университета» и пишет декадентские пьесы, есть брат, который «пьет херес и курит сигары»,несмотря на то, что он болен, и есть возлюбленный, который ей изменяет.
Ей сорок семь лет, она ушла из императорского театра и играет в провинции, в частностив Харькове, где «студенты овацию устроили». Ведь студенты «устроили овацию», а не купцы. Итак, женщина, боящаяся потерять сцену, сына, брата и возлюбленного, женщина на рубеже,за которым идут только потери и никаких обретений.
Это все написано Чеховым, так же, как написан текст: «У меня нет денег - я актриса, а не банкирша», «В настоящее время я и на костюм не могу» и, обращаясь к сыну: «Оборвыш,ничтожество».
И я играю свою Аркадину, пытаясь соединить все эти противоречия, все «за» и «против»,не делая тенденциозных акцентов в ее сложной, трудной и разной жизни. Играя, хочу воссоздать хоть в какой-то мере очарование Книппер, Яворской и других прелестных и умных современниц Чехова - Савиной, Лешковской.
А «несостоявшаяся» актриса Лика Мизинова любила «богему» и вышла замуж за режиссера Санина, который ставил спектакли «под Станиславского». Похоронена Лика в Париже. Разве Нина Заречная могла умереть в Париже? Не является ли предположение тождества Лики и Нины Заречной - слишком вольным? Если не является «вольным», то Антон Павлович плохо знал людей и не сумел разглядеть в настоящей Лике будущую парижанку.
Чехов выделил из всех исполнителей первого спектакля - Комиссаржевскую,нервную,возбудимую и способную играть драму. Худенькая, большеглазая Вера Федоровна непоходила на «царевну-лебедя» Лику с ее царственной плотью, соболиными бровями, любовью к богеме и к беллетристу Потапенко.
Комиссаржевская в «Чайке» играла трагедию таланта, а не трагедию плоти. Именно поэтому она так нравилась Чехову, который точен и не случаен, для которого «клетчатые брюки Тригорина» - определенный образ, в котором все сказано.
Мне кажется, что любая тенденциозность в решении чеховских характеров - неуместна. Поэтичный и мудрый Чехов, который писал прозу, как музыку, не мог быть тенденциозен, немог делить людей на положительных и отрицательных. Он писал правду в форме диалога, он наделял почти всех персонажей способностью говорить, а, следовательно, мыслить поэтично- образно. И только Наташа в «Трех сестрах» говорит не чеховской речью, а чужой и страшной: «Я причесана ничего себе?» или «И если я говорю что насчет прислуги, я знаю, что я говорю».
Но Наташа - это обозначение грядущего хама, то, что уничтожит Прозоровский дом и населит землю Софочками и бобиками. Не случайно же все три сестры - не имеют потомства, а Наташа породила следующего Протопопова.
Хочу играть Чехова, для меня «Вишневый сад» стоит благоуханной легкой белой громадой и манит, и затягивает, и кружит голову. Мятущаяся душа «порочной до мозга костей» Раневской, ее тоска по чистоте и детству, ее пренебрежение всем, даже православной верой, даже своим вишневым домом - это жизнь после фразы: «Все равно». Это уход туда, где «все равно», это любовь к «камню, который тянет на дно», а по-другому этот камень называется «конец». Нет веры, нет дома, нет сына. Реальность - прощание с жизнью, которая жадна, алчна и вся в расчетах, и эти расчеты у всех и во всем. Расчетлив тот, кто в Париже, расчетлив Лопахин, расчетлив Яша и ярославская бабушка, и Пищик, и случайный прохожий. Она одна не расчетлива.
До красоты, до души, до «вишневого сада» - никому нет дела. Это повсеместно и, значит- и в будущем. Для чего жить - так безответно в главном, в том, что является подлинным и единственно ценным - бессребреность, духовность, красота и любовь? «Надо влюбляться»,- кричит она, но влюбляться - это спасение на час, а в любовь она давно не верит и знает цену «парижской любви», которую оплакивает несколько лет. Раневская едет в Париж нежить (как Мизинова), а умирать, как сам Антон Павлович уехал умирать в Баденвеер.