Путь в тысячу ли
Мои любимые придурки как всегда рассказывают мне о важном.
Всё не могу называть этот цикл иначе как "Чарли", так что просто: про Ленни, Ника и Бет начиналось здесь.
С самого детства Эд был бестолковый брат, даром что старший.
Талантливый - да, но нелюдимый, рассеянный сверх всякой меры и совершенно не приспособленный к жизни. Эд почти безвылазно пропадал в музыкальной школе, куда его отдали в шесть лет, и дома не появлялся: дополнительные занятия, дополнительные занятия к дополнительным занятиям, очень много сольфеджио и истории музыки. Потом вторая специальность и дополнительные занятия по ней, потом - факультативно ещё несколько инструментов, но это, мол, так, для себя, несерьёзно, чисто попробовать. А серьёзно что? А серьёзно, конечно же, фортепьяно.
За фортепьяно Эд просиживал всё свободное время, чем настолько не приводил в восторг соседей, что в конце концов в его комнате пришлось сделать звукоизоляцию. Соседи вздохнули спокойно, домашние тоже, а Ленни, младший толковый брат, так наловчился по стихшему или вновь заигравшему фортепьяно определять, дома ли Эд, лёг ли он спать вечером и проснулся ли утром, что никакая звукоизоляция ему уже не мешала. С вероятностью примерно девять к одному Ленни угадывал правильно.
- Эй, доброе утро, - раздавалось под дверью сразу же, как только из-под поднятой крышки инструмента тихонько звякали клавиши. Различить этот звук и раньше-то было сложно, а теперь, когда даже часовой концерт для фортепьяно без оркестра проходил для родителей незамеченным, и подавно. Но Ленни различал. - Завтрак готов, приходи.
Крышка инструмента с тихим стуком возвращалась на место, а на пороге «музыкальной комнаты» появлялся сонный, ещё ничего не понимающий Эдвард. Смущённо сверху вниз глядел на брата - весь немалый отцовский рост достался ему одному - кивал и плёлся в ванную умываться.
Ленни на молчаливость старшего тогда ещё не обижался.
- Что ты с ним возишься? Он взрослый парень, должен сам за собой следить, - говорил отец мирно стоящему у плиты Ленни. Тихий, сосредоточенный и неслышный, Ленни был точная копия матери. Каждое утро он вставал раньше всех, будил отца на работу, готовил им на троих завтрак. Мэган могла бы гордиться сыном, если бы видела его чаще. Но она по полгода пропадала в экспедициях где-то в далёких степях и саваннах, возвращалась домой на месяц и уезжала снова, «дети ведь уже достаточно взрослые, чтобы справиться без меня». Мэган держалась, сколько могла, но как только Эду стукнуло пятнадцать, согласилась на первую же командировку и сбежала из города к своим львам, носорогам и прочей экзотической живности. Сыновья не сказали ни слова против, и их отцу тоже пришлось смириться: пусть отводит душу, наприключается и вернётся, а они тут пока вполне справятся сами. Только ведь вот беда: щуплый маленький Ленни стоит у плиты и тихонько напевает что-то себе под нос, и, если закрыть глаза, под запах почти поспевшего в турке кофе и тихий стук посуды можно поверить, что Мэган уже вернулась, что это она тихой ласковой кошкой ходит по дому и делает его живым и уютным. Хотя на самом деле её ещё ждать и ждать, и совершенно немыслимо признаться хотя бы себе самому, что следующую командировку отчаянно хочется ей запретить.
- Доброе утро, - бормочет Эд и садится рядом с отцом. Перед ним тут же возникает чашка горячего чая и тарелка с завтраком. Отец смотрит неодобрительно, но комментарии вроде «вообще-то это Эд должен о тебе заботиться», «избалуешь мальчишку, а он и так ни на что не способен» и уж тем более «что ты, в самом деле, как баба» благоразумно оставлял при себе: пробовал было сразу после отъезда Мэган строить сыновей на свой лад - военный есть военный, пусть давным-давно бывший, с обыкновенной, в меру престижной гражданской работой, - но Ленни молча посмотрел на отца снизу вверх и улыбнулся кроткой материнской улыбкой, означавшей «я не мешаю тебе заниматься твоими делами, а ты, пожалуйста, не мешай мне заниматься моими», и на этом вопрос был закрыт.
- Привет, - Ленни встрёпывает старшему чёлку, тоже совсем как Мэган, и обводит залитую весенним солнцем кухню лёгким весёлым взглядом, от которого оба старших, высоких, сильных, вечно обиженных друг на друга и талантливых каждый в своём, тоже светлеют лицами и расправляют плечи. - Вчера открытка от мамы пришла, смотрите, какая красивая.
***
Спорить с Ленни бессмысленно, потому что он никогда не спорит.
Единственное, от чего он отказался сразу, наотрез и с ужасным скандалом, была музыкальная школа.
- Но у тебя же тоже способности есть, - удивлялась мама под тогда уже (и ещё) отчётливо слышное фортепьяно. - Почему ты не хочешь? Не обязательно клавиши, можно выбрать что-нибудь струнное. И даже, может быть, духовое, потерпим.
Ленни очень хотел играть на трубе и очень не хотел, чтобы его терпели, так что музыкальная школа осталась территорией старшего. Сначала она, потом - музучилище, ещё потом - городская консерватория. Эда и в школе-то было не дозваться, а, выбрав призвание и начав к тому же играть в оркестре, он исчез насовсем. Ленни вздохнул, усилием воли бросил вслушиваться в появляющееся и замолкающее фортепьяно, а завтраки стал оставлять на плите. Захочет - поест, не захочет - как хочет.
В конце концов, любая композиция рано или поздно кончается. Но, если не перестать слушать, следом за ней всегда начинается новая.
***
- Да ладно тебе, попробуй, почему нет-то?
Кори из параллельного класса стоял в дверях музыкального кабинета и препирался со сбегающим Ленни. Как объяснить ему, почему нет, Ленни не знал.
- Слушай, давай не сегодня, а?
Ленни никогда не спорит, Ленни не любит говорить «нет», Ленни отчаянно хочет иметь отношение к музыке. Но через стенку у него, приглушённое слоями звукоизолирующих материалов до еле различимого наваждения, каждое утро виртуозно звучит фортепьяно, и старший брат теперь даже к завтраку не появляется, предпочитая дождаться, когда все домашние разбредутся по своим делам. Ленни оставляет ему еду на плите и уходит в школу, в выпускной класс, наглухо решив овладеть какой-нибудь глубоко технической, совершенно противоположной профессией. Только вот в дверях музыкального кабинета последней соломинкой застыл закадычный приятель Кори, и из-за его спины, лишая воли к сопротивлению, ослепительно сверкает новенькая барабанная установка.
- Я её, между прочим, специально для тебя у директора выпросил, - выкладывает последний козырь Кори, хотя они оба знают, что это неправда. Барабаны Кори клянчил ещё с позапрошлого года, сначала у школьного учителя музыки, после у старого директора, а потом и у нового. Школьная музыкальная группа, играющая условный рок, участвовала во всех концертах на все праздники и неизменно имела успех, более того, группу уже дважды посылали защищать честь школы на сборные городские концерты, так что Кори как её основатель, идейный вдохновитель и вокалист считал себя вправе требовать хотя бы такую мелочь, как замена старой, никуда не годной уже барабанной установки на новую. И старого барабанщика, который, закончив школу в прошлом году, обещал, конечно, всё равно являться на репетиции, но быстро влился в студенческую жизнь и пропал из виду. Заменить же его, по мнению Кори, должен был именно Ленни, потому что, во-первых, у него отличный слух, во-вторых, он разбирается в роке, а в-третьих, ему за барабаны сам бог велел.
- Ну или за бас, но басист у нас уже есть, а барабанщика нет. Ничего, научишься быстро, я сам за ударными начинал, всё тебе покажу!
Кори был энергичен, настойчив и лучезарен, в то время как дома дела шли всё хуже. Отец тосковал без матери и ругался с Эдом, таким же упрямым, как он, Эд пропадал в училище, хватался за всё новые инструменты, вечерами околачивался в оркестре, берясь за любую посильную партию на чём угодно, какую дадут. Ленни варил утренний кофе, вздыхал над мамиными открытками и всё чаще завтракал в одиночестве, потому что эти два упрямца не хотели видеть ни друг друга, ни, по совершенно уж непонятной причине, самого Ленни. «Мог бы повлиять на него», - ворчал отец. «Я в училище, буду поздно», - бросал от двери Эд. «Никогда не свяжу себя с музыкой, от этого одни беды», - думал Ленни, но, едва заперев за собой дверь квартиры, доставал из кармана наушники и включал новый альбом какой-нибудь из любимых групп, чтобы по дороге в школу хотя бы бегло послушать. Вдумчиво, раза четыре подряд - уже вечером, дома, спокойно и никуда не спеша. О роке Эд отзывался крайне пренебрежительно, говоря, что это и не музыка вовсе, а баловство. В ту же категорию попадали и все остальные музыкальные направления за исключением самой махровой классики, которую старший считал единственной настоящей музыкой. Он готовился поступать в консерваторию на дирижёра, был увлечён исключительно партитурами для симфонического оркестра и слышать не хотел ни о чём другом. С людьми, не имеющими в руках музыкальных инструментов, он предпочитал не общаться.
На плечо задумавшегося Ленни ложится чья-то ладонь. Кори, глядя приятелю за спину, сутулится и бледнеет: он хоть и из параллельного класса, но на литературу всё равно ходит к Бет, и дела с этой самой литературой у него обстоят неважно. Ленни же обожает и литературу, и Бет, и особенно их сочетание.
- Здравствуйте, - радостно оборачивается он к своей классной руководительнице, надеясь, что та пришла, чтобы отправить его убираться в классе или дать ещё какое-нибудь поручение, которое избавит его от продолжения разговора о барабанах. - Я доску ещё не помыл, но сейчас помою. А всё остальное мы уже сделали, класс идеально чистый.
- Я знаю, - Бет хмыкает, внимательно глядя то на одного мальчишку, то на другого. - И доску я уже помыла сама, пока слушала, как вы тут спорите.
Кабинет Бет был дверь в дверь с музыкальным, и впервые за всё время учёбы в школе Ленни об этом жалел.
- Ой, извините… - ещё больше сутулится Кори. - Я не хотел его так сильно задерживать.
- Вот только не ври мне, - щурится Бет. - Конечно, хотел. А ты, молодой человек, иди-ка за барабаны, раз уж ради них профилонил уборку. Иди-иди, это я тебе как классный руководитель говорю. И не смей отговариваться домашним заданием, - подмигивает Бет, разворачиваясь, чтобы уйти. - Я же знаю, что ты давно уже всё прочитал вперёд.
Дверь «литературы» закрывается, и становится слышно, как внутри негромко, но отчётливо напевают и даже притопывают ногой в такт.
Кори ухмыляется, барабанная установка сверкает, у Ленни не остаётся выбора.
- Один раз, - ворчит он, а сам уже нетерпеливо тянется к палочкам. - Если совсем не получится, больше даже не подходи ко мне со всем этим.
И с размаху бьёт по тарелке.
Тарелка звенит. Бет, уже совсем не таясь, смеётся.
***
К тому времени как мамины командировки внезапно переросли в предложение о постоянной работе где-то совсем далеко, на другом конце света, умаявшийся без неё отец был готов бросить всё и уехать куда угодно.
- Не знаю, на два года точно, может, продлят на пять, дальше загадывать не хочу. Вы же уже большие мальчики, оба студенты, радоваться должны, что родители уезжают! - храбрилась мама, объявляя Эду и Ленни новости. «Мальчики» даже не переглянулись, просто пожали плечами и разошлись обратно по своим комнатам. Эд за инструмент, Ленни - за учебник по электротехнике. Ну не говорить же ей, в самом деле: «Всё расклеилось, пока тебя не было, мама, теперь уже уезжай, куда хочешь». Лучше уж так. Зато можно будет включать музыку на полную громкость - Эду не помешает, а больше мешать теперь некому. Соседи не в счёт, они, как известно, слушают хорошую музыку независимо от того, хотят этого или нет, а ночью Ленни великодушно сбавляет громкость до минимума или даже подключает наушники.
Увлечение музыкой Ленни скрывал, как мог. Объявил, что поступает на техническую специальность, Эд даже не спросил, на какую. Родители, конечно, спросили, но обещали не распространяться и в отношения между сыновьями не лезть, а потом и вовсе уехали, предоставив детям самим между собой разбираться. Ленни раньше думал, что так только в книжках бывает или в кино, когда люди живут под одной крышей и ничего друг о друге не знают, даже почти не видятся. Оказалось - очень даже бывает и в жизни, для этого достаточно всего лишь упереться покрепче в собственный то ли страх, то ли принцип, то ли нейтралитет и старательно держать оборону. От кого только, вот это вопрос. И ответить на него Ленни не может.
***
- Ритм-секция своих не бросает! - громогласно объявляет Кори, заходя в репетиционную комнату. - Я тебе, о повелитель ударных, юного падавана привёл. Ну то есть как юного… В общем, ты же хотел переселиться за бас? На вот тебе, дарю. Зовут Ником, за барабанами в жизни никогда не сидел, но очень хочет попробовать.
Этот номер Кори проделывает уже в пятый раз с тех пор, как Ленни обмолвился, что ударные ему надоели, а вот на басу он за последние пару лет выучился играть уже очень прилично. Школьная группа закончилась вместе со школой, но приятели решили, что собрать новую - плёвое дело, тем более что гитарист, вокалист (двое в одном лице Кори) и барабанщик у них уже есть, нужен только новый басист и, может, кто-нибудь на духовых, но это уже на перспективу. Ну и репбаза, да, теперь нужна будет отдельная, в школьном музыкальном кабинете больше не поиграешь. Но что поделать, работаем с тем, что есть: переназвали группу, начали расспрашивать всех знакомых, нет ли кого толкового.
Басистов в группе за без малого пять лет существования сменилось тринадцать штук. Это если считать с теми, кто приходил всего на одну репетицию и больше не появлялся, но Кори нравилось выпендриваться и преувеличивать, а Ленни было плевать, лишь бы играли. Выступала группа в лучшем случае пару-тройку раз в год, но этого было вполне достаточно, главное - было где и с кем играть музыку, остальное Ленни не волновало.
Отучившись на звукорежиссёра («Инженер я, Эд, инженер, ты же сам говорил, что тебя не интересуют подробности»), Ленни устроился работать в музыкальный клуб на окраине, настолько заброшенный и захудалый, что эта работа была скорее для опыта, чем для денег - голодать он не голодал, но и только. Родители изредка приезжали в гости со своих югов, где так и остались жить насовсем, Эд продолжал учиться, концертировал и уже считался «перспективным молодым дирижёром», то есть дома так и не появлялся. Братья не виделись неделями, а иногда месяцами, редкие утренние столкновения в полутёмном коридоре на пути в ванную, сопровождавшиеся сухими «привет» - не в счёт.
После побега очередного басиста Ленни сказал, что уже и сам вполне прилично играет - Эда почти всегда нет дома, можно играть сколько влезет, вот он и учился тихонько, опять же, у ребят нахватался того-сего, так что теперь басистом будет он сам, а в группу нужно искать барабанщика, уж это будет полегче.
Но не тут-то было.
«Пятый! - воет про себя Ленни, но что делать, сам вызвался подучить, если найдётся достойная кандидатура. Только вот о том, чтобы учить с нуля, речи вообще-то не шло. - Ну, может, хотя бы способный окажется…»
Не оказался.
- Где ты только его подобрал? Зачем? - яростным шёпотом возмущается Ленни, отзывая «идейного вдохновителя» из крохотной комнатки, которую они снимали на репетиционной базе, в коридор. - Барабаны - ну совсем не его.
- Да случайно в гостях столкнулись у общих знакомых. Он вообще-то гитарист, причём неплохой, я слышал, как он играет. Но гитарист у нас уже есть, а вот барабанщика…
Ленни возводит глаза к потолку, разворачивается и уходит обратно к Нику. Молча даёт ему в руки бас:
- Подхватить сможешь?
- Да, наверно, смогу.
- Ну давай.
Зовёт довольного шуткой Кори и, вздохнув, опять садится за барабаны сам.
***
Ник был какой-то потерянный. Толковый парень, действительно не очень-то юный и с каким-то камнем на шее. В душу ему Ленни не лез, но через пару месяцев репетиций, глядя на сутулые плечи и тусклые, хотя и живые глаза, решил отвести его к Бет. Если уж она не поможет, то Ленни и подавно соваться не стоит. Лезть в чужие дела он давно зарёкся, видимо, чего-то такого в нём не хватает, что нужно, чтобы правильно понимать людей. Бет же - другое дело, с ней всем легко. Эда бы к ней привести, может, и наладилось бы у них всё, только вот… Только вот невозможно так с ходу взять и открыть человеку своё самое драгоценное, привести в святая святых того, от кого столько лет скрывал даже собственное дыхание, не говоря уже об увлечениях и друзьях. Слишком сильным бывает страх оказаться отвергнутым во второй раз, лучше даже не думать.
- Бет, к тебе можно? Да, у меня тут… Ну, как всегда… Жди минут через сорок.
Лучше звонить Бет, приходить в её пахнущий жизнью и светом дом вместо собственного пустого и пыльного, лучше приводить ей своих первых встречных, от которых пока ещё ничего не ждёшь, от которых, если что, можно просто уйти и никогда больше не вспомнить. Лучше готовить завтраки на себя одного, чем каждый день, приходя домой, видеть, что половина, оставленная для брата, так и остаётся нетронутой. Не создавать даже крохотной вероятности услышать, что его немудрёная музыка или его прекрасная Бет недостаточно хороши для восходящей звезды классической музыки.
Нет уж, обойдёмся как есть, сами.
***
Расстановка сил в группе изменилась довольно быстро. Ленни всё-таки перебрался за вожделенный бас, Кори великодушно отдал Нику гитару («И совсем не потому, что он играет лучше меня, просто я хочу больше свободы») и остался чистым вокалом, а на барабаны как-то сама собой нашлась внезапно девчонка.
- Айрис, - представилась она с порога и тут же затараторила. - Послушала ваши записи, мне очень понравилось. У меня уже даже кое-какие предложения появились…
Ленни, Кори и Ник только переглянулись, кивнули друг другу и предоставили слово леди. Деваться им всё равно было некуда, потому что Айрис уже бросила в угол рюкзак и, не переставая вещать, устраивалась за установкой.
***
Вопрос о том, кто будет главным звукачом в «Летящей Бет», обсуждению не подлежал. Тихий маленький Ленни влюбился в клуб с первого взгляда и заявил, что будет здесь домовым.
- Вот смотри, в этом углу будет стоять аппарат, а колонки повесим вот сюда и сюда, а провода пойдут здесь, а на сцене надо будет поставить хотя бы четыре стойки, а вот здесь походящее место под установку… А, да, и ещё…
Столько, сколько Ленни разговаривал во время ремонта в клубе и особенно выбора оборудования для концертного зала, он не разговаривал, кажется, вообще никогда. По крайней мере, Нику такого слышать не доводилось. Лучший - примерно со второго, а уж с третьего визита в гости к Бет совершенно наверняка - друг был обычно сдержан и молчалив, эдакий ангел на подхвате, всегда где-нибудь за плечом, спокойный, тихий и знающий, чем помочь и что нужно сделать, но никогда не выставляющий этого напоказ. А тут как подменили, особенно в том, что касалось аппаратуры - об этом Ленни мог спорить часами, и в конце концов Нику всё-таки приходилось признавать его правоту, особенно после фраз вроде: «Нет, ну если ты хочешь, чтобы звук у нас был, как на очень плохом диктофоне…» Так что на аппарат пришлось раскошелиться, но Ник об этом не пожалел - такого звука, как у них, не было больше нигде, Ленни всё-таки очень хорошо знал своё дело.
- Зануда, - констатирует Ник, нежно оглядывая готовый к открытию клуба концертный зал. - Ты всё-таки умудрился сделать всё идеально.
- Ага, - отзывается Ленни, с не меньшей нежностью глядя на творение рук своих. - Что у нас, только вывеска осталась, всё остальное готово?
- Да, завтра должны привезти.
***
Бет умерла в ночь после открытия.
Эд позвонил через неделю.
- Привет, это я… - сбивчиво заговорил он. - То есть Эд, то есть… Слушай, я тут случайно узнал, что… То есть не то чтобы случайно, но…
Увлечённый будущим клубом, Ленни не обратил внимания на расспросы Бет. Она тогда уже не вставала, но много говорила по телефону, а когда к ней приходили Ник с Ленни рассказывать про дела и ремонт, задавала неожиданные вопросы вроде: «Ленни, а у тебя же вроде был старший брат, да? В нашей же школе учился, а потом куда-то ушёл. А, в училище… Понятно. А сейчас с ним что?» Ленни думал, ну мало ли, память начала выкидывать фортели, всё-таки возраст, всё-таки...
Всё-таки Бет оставалась Бет и в ясном сознании была до конца, а под рукой у неё была записная книжка, в которой рядом с номером мобильника Ленни ещё со школьных времён сохранился домашний номер. Всё-таки с Бет всем было легко, всё-таки… Доходя в размышлениях до этого места, Ленни закрывал лицо руками и долго сидел, не шевелясь, пока не находил в себе силы снова открыть глаза.
Эд должен был приехать в пустой по дневному времени клуб через полчаса, сказал, что Бет очень просила его появиться, и ещё просила передать Ленни, если он не захочет видеть брата, что такова её, Бет, последняя воля.
«Всё-таки Бет такая Бет… Как же ты умудряешься, даже уйдя навсегда, всё ещё обо всех нас заботиться…»
Эд так и застал брата - за выключенным пультом, в полутёмном концертном зале только что открывшегося клуба, уже обещающего стать лучшим в городе. Заплаканного, всклокоченного и потерянного.
- Знаешь, что она мне сказала? - начал Эд, как будто успел побывать у Бет, как будто сам Ленни всё-таки решился его туда привести, как будто всё уже изменилось. Он сел прямо на пол у ног брата, длинный, нескладный, задумчивый, с голосом почти незнакомым - так давно Ленни не слышал в исполнении этого голоса ничего длиннее «привет». - Не знаю, говорит, что там у вас с ним вышло, даже не пытайся рассказывать, у меня на это нет времени, сами как-нибудь разберётесь, - на этом месте Ленни снова закрывает лицо руками, успев подумать только: «Господи, это так на неё похоже», и снова плачет. - Важно, сказала она, что он по тебе скучает.
Они сидели в темноте долго-долго, почти бесконечно. В зал пытался было соваться кто-то из персонала, но по отчётливому шипению Ника: «Уйдите все, туда сейчас нельзя» Ленни понял, что мешать им никто не будет, а концерта сегодня нет.
Говорить Ленни не мог. Брат тоже молчал, но почему-то в этом молчании всё было понятно. Он расскажет потом - и о своих страхах, наверняка точно таких же, как у младшего, и о ссорах с отцом, и о бессильном упрямстве, и об остервенелой, исступлённой учёбе, заменившей семью и жизнь. Всё это Ленни, в общем-то, знал и сам, и давно простил, и очень хотел как-то наладить контакт. Но даже когда видишь, что другой человек к тебе тянется, очень страшно бывает сделать шаг навстречу: а вдруг всё-таки неправильно угадал, а вдруг сейчас посмеются, а вдруг предадут?..
И Ленни сидит в темноте, в звукорежиссёрской рубке своей мечты, в клубе, который станет живым настоящим домом, совсем таким же, каким была для него уставленная книгами и цветами квартира Бет, и молчит, потому что не может выдавить из себя ни звука. Даже если брат сейчас встанет и уйдёт навсегда. Даже так.
- А ещё… - произносит наконец Эд с незнакомым Ленни выражением то ли удивления, то ли нежности. - Ещё она сказала совсем уж странное: «Просто так он тебя не примет, но если правда захочешь помириться, принеси ему банджо».
***
Каждый вечер «Летящая Бет» полна людей, звуков и смеха, и Ленни самозабвенно любит каждую секунду работы клуба, но больше всего - последние пару часов перед началом концерта. Когда в зале, над которым он маг и волшебник, ещё темно и пусто, только горит у него над пультом маленькая настенная лампа на длинной выдвижной ножке, чтобы этот точечный источник света можно было двигать туда-сюда, никому не мешая, и целый мир кажется умиротворённым и тихим, и можно чувствовать себя бесконечно маленьким и потерянным, но уже готовым найтись. И всё то шумное, что начнётся здесь совсем скоро, вся беготня, споры и музыка, кажутся настоящим счастьем. И может быть, всё чаще думает Ленни, именно им они и на самом деле являются.
«Я знаю, что ты где-нибудь здесь, - думает он и гладит спрятанный в дальнем углу рубки чехол с банджо. - В эти вот самые остро-счастливые моменты истекающей тишины ты иногда бываешь со мной».
Иногда за полчаса до «чека» в зал влетает взмыленный Ник с требованием срочно поджемить, чтобы он никого не убил. Или Чарли бочком-бочком крадётся вдоль стеночки и заводит очередной разговор о музыке вообще или ком-нибудь из исполнителей в частности.
А ещё нередко, всё чаще и чаще в последнее время, в гости заходит Эд («Сегодня мама звонила, передавала тебе привет, у них там опять какие-то приключения, скоро приедут, расскажут») и со всё возрастающим любопытством косится на стоящую на сцене барабанную установку. Ленни терпеливо ждёт от него неизбежного: «Научи меня, а?», но пока Эд старательно скрывает свой интерес, по крайней мере, от брата. Ника-то он уже спрашивал, почему на самом большом барабане у них наклеена голубая бумажка с надписью: «Куплю привидение». Ник, конечно, не признаётся, что сам же её туда и наклеил из чистого любопытства - много ли будут спрашивать?
Спрашивает примерно каждый второй, Ник в восторге.
Всё не могу называть этот цикл иначе как "Чарли", так что просто: про Ленни, Ника и Бет начиналось здесь.
С самого детства Эд был бестолковый брат, даром что старший.
Талантливый - да, но нелюдимый, рассеянный сверх всякой меры и совершенно не приспособленный к жизни. Эд почти безвылазно пропадал в музыкальной школе, куда его отдали в шесть лет, и дома не появлялся: дополнительные занятия, дополнительные занятия к дополнительным занятиям, очень много сольфеджио и истории музыки. Потом вторая специальность и дополнительные занятия по ней, потом - факультативно ещё несколько инструментов, но это, мол, так, для себя, несерьёзно, чисто попробовать. А серьёзно что? А серьёзно, конечно же, фортепьяно.
За фортепьяно Эд просиживал всё свободное время, чем настолько не приводил в восторг соседей, что в конце концов в его комнате пришлось сделать звукоизоляцию. Соседи вздохнули спокойно, домашние тоже, а Ленни, младший толковый брат, так наловчился по стихшему или вновь заигравшему фортепьяно определять, дома ли Эд, лёг ли он спать вечером и проснулся ли утром, что никакая звукоизоляция ему уже не мешала. С вероятностью примерно девять к одному Ленни угадывал правильно.
- Эй, доброе утро, - раздавалось под дверью сразу же, как только из-под поднятой крышки инструмента тихонько звякали клавиши. Различить этот звук и раньше-то было сложно, а теперь, когда даже часовой концерт для фортепьяно без оркестра проходил для родителей незамеченным, и подавно. Но Ленни различал. - Завтрак готов, приходи.
Крышка инструмента с тихим стуком возвращалась на место, а на пороге «музыкальной комнаты» появлялся сонный, ещё ничего не понимающий Эдвард. Смущённо сверху вниз глядел на брата - весь немалый отцовский рост достался ему одному - кивал и плёлся в ванную умываться.
Ленни на молчаливость старшего тогда ещё не обижался.
- Что ты с ним возишься? Он взрослый парень, должен сам за собой следить, - говорил отец мирно стоящему у плиты Ленни. Тихий, сосредоточенный и неслышный, Ленни был точная копия матери. Каждое утро он вставал раньше всех, будил отца на работу, готовил им на троих завтрак. Мэган могла бы гордиться сыном, если бы видела его чаще. Но она по полгода пропадала в экспедициях где-то в далёких степях и саваннах, возвращалась домой на месяц и уезжала снова, «дети ведь уже достаточно взрослые, чтобы справиться без меня». Мэган держалась, сколько могла, но как только Эду стукнуло пятнадцать, согласилась на первую же командировку и сбежала из города к своим львам, носорогам и прочей экзотической живности. Сыновья не сказали ни слова против, и их отцу тоже пришлось смириться: пусть отводит душу, наприключается и вернётся, а они тут пока вполне справятся сами. Только ведь вот беда: щуплый маленький Ленни стоит у плиты и тихонько напевает что-то себе под нос, и, если закрыть глаза, под запах почти поспевшего в турке кофе и тихий стук посуды можно поверить, что Мэган уже вернулась, что это она тихой ласковой кошкой ходит по дому и делает его живым и уютным. Хотя на самом деле её ещё ждать и ждать, и совершенно немыслимо признаться хотя бы себе самому, что следующую командировку отчаянно хочется ей запретить.
- Доброе утро, - бормочет Эд и садится рядом с отцом. Перед ним тут же возникает чашка горячего чая и тарелка с завтраком. Отец смотрит неодобрительно, но комментарии вроде «вообще-то это Эд должен о тебе заботиться», «избалуешь мальчишку, а он и так ни на что не способен» и уж тем более «что ты, в самом деле, как баба» благоразумно оставлял при себе: пробовал было сразу после отъезда Мэган строить сыновей на свой лад - военный есть военный, пусть давным-давно бывший, с обыкновенной, в меру престижной гражданской работой, - но Ленни молча посмотрел на отца снизу вверх и улыбнулся кроткой материнской улыбкой, означавшей «я не мешаю тебе заниматься твоими делами, а ты, пожалуйста, не мешай мне заниматься моими», и на этом вопрос был закрыт.
- Привет, - Ленни встрёпывает старшему чёлку, тоже совсем как Мэган, и обводит залитую весенним солнцем кухню лёгким весёлым взглядом, от которого оба старших, высоких, сильных, вечно обиженных друг на друга и талантливых каждый в своём, тоже светлеют лицами и расправляют плечи. - Вчера открытка от мамы пришла, смотрите, какая красивая.
***
Спорить с Ленни бессмысленно, потому что он никогда не спорит.
Единственное, от чего он отказался сразу, наотрез и с ужасным скандалом, была музыкальная школа.
- Но у тебя же тоже способности есть, - удивлялась мама под тогда уже (и ещё) отчётливо слышное фортепьяно. - Почему ты не хочешь? Не обязательно клавиши, можно выбрать что-нибудь струнное. И даже, может быть, духовое, потерпим.
Ленни очень хотел играть на трубе и очень не хотел, чтобы его терпели, так что музыкальная школа осталась территорией старшего. Сначала она, потом - музучилище, ещё потом - городская консерватория. Эда и в школе-то было не дозваться, а, выбрав призвание и начав к тому же играть в оркестре, он исчез насовсем. Ленни вздохнул, усилием воли бросил вслушиваться в появляющееся и замолкающее фортепьяно, а завтраки стал оставлять на плите. Захочет - поест, не захочет - как хочет.
В конце концов, любая композиция рано или поздно кончается. Но, если не перестать слушать, следом за ней всегда начинается новая.
***
- Да ладно тебе, попробуй, почему нет-то?
Кори из параллельного класса стоял в дверях музыкального кабинета и препирался со сбегающим Ленни. Как объяснить ему, почему нет, Ленни не знал.
- Слушай, давай не сегодня, а?
Ленни никогда не спорит, Ленни не любит говорить «нет», Ленни отчаянно хочет иметь отношение к музыке. Но через стенку у него, приглушённое слоями звукоизолирующих материалов до еле различимого наваждения, каждое утро виртуозно звучит фортепьяно, и старший брат теперь даже к завтраку не появляется, предпочитая дождаться, когда все домашние разбредутся по своим делам. Ленни оставляет ему еду на плите и уходит в школу, в выпускной класс, наглухо решив овладеть какой-нибудь глубоко технической, совершенно противоположной профессией. Только вот в дверях музыкального кабинета последней соломинкой застыл закадычный приятель Кори, и из-за его спины, лишая воли к сопротивлению, ослепительно сверкает новенькая барабанная установка.
- Я её, между прочим, специально для тебя у директора выпросил, - выкладывает последний козырь Кори, хотя они оба знают, что это неправда. Барабаны Кори клянчил ещё с позапрошлого года, сначала у школьного учителя музыки, после у старого директора, а потом и у нового. Школьная музыкальная группа, играющая условный рок, участвовала во всех концертах на все праздники и неизменно имела успех, более того, группу уже дважды посылали защищать честь школы на сборные городские концерты, так что Кори как её основатель, идейный вдохновитель и вокалист считал себя вправе требовать хотя бы такую мелочь, как замена старой, никуда не годной уже барабанной установки на новую. И старого барабанщика, который, закончив школу в прошлом году, обещал, конечно, всё равно являться на репетиции, но быстро влился в студенческую жизнь и пропал из виду. Заменить же его, по мнению Кори, должен был именно Ленни, потому что, во-первых, у него отличный слух, во-вторых, он разбирается в роке, а в-третьих, ему за барабаны сам бог велел.
- Ну или за бас, но басист у нас уже есть, а барабанщика нет. Ничего, научишься быстро, я сам за ударными начинал, всё тебе покажу!
Кори был энергичен, настойчив и лучезарен, в то время как дома дела шли всё хуже. Отец тосковал без матери и ругался с Эдом, таким же упрямым, как он, Эд пропадал в училище, хватался за всё новые инструменты, вечерами околачивался в оркестре, берясь за любую посильную партию на чём угодно, какую дадут. Ленни варил утренний кофе, вздыхал над мамиными открытками и всё чаще завтракал в одиночестве, потому что эти два упрямца не хотели видеть ни друг друга, ни, по совершенно уж непонятной причине, самого Ленни. «Мог бы повлиять на него», - ворчал отец. «Я в училище, буду поздно», - бросал от двери Эд. «Никогда не свяжу себя с музыкой, от этого одни беды», - думал Ленни, но, едва заперев за собой дверь квартиры, доставал из кармана наушники и включал новый альбом какой-нибудь из любимых групп, чтобы по дороге в школу хотя бы бегло послушать. Вдумчиво, раза четыре подряд - уже вечером, дома, спокойно и никуда не спеша. О роке Эд отзывался крайне пренебрежительно, говоря, что это и не музыка вовсе, а баловство. В ту же категорию попадали и все остальные музыкальные направления за исключением самой махровой классики, которую старший считал единственной настоящей музыкой. Он готовился поступать в консерваторию на дирижёра, был увлечён исключительно партитурами для симфонического оркестра и слышать не хотел ни о чём другом. С людьми, не имеющими в руках музыкальных инструментов, он предпочитал не общаться.
На плечо задумавшегося Ленни ложится чья-то ладонь. Кори, глядя приятелю за спину, сутулится и бледнеет: он хоть и из параллельного класса, но на литературу всё равно ходит к Бет, и дела с этой самой литературой у него обстоят неважно. Ленни же обожает и литературу, и Бет, и особенно их сочетание.
- Здравствуйте, - радостно оборачивается он к своей классной руководительнице, надеясь, что та пришла, чтобы отправить его убираться в классе или дать ещё какое-нибудь поручение, которое избавит его от продолжения разговора о барабанах. - Я доску ещё не помыл, но сейчас помою. А всё остальное мы уже сделали, класс идеально чистый.
- Я знаю, - Бет хмыкает, внимательно глядя то на одного мальчишку, то на другого. - И доску я уже помыла сама, пока слушала, как вы тут спорите.
Кабинет Бет был дверь в дверь с музыкальным, и впервые за всё время учёбы в школе Ленни об этом жалел.
- Ой, извините… - ещё больше сутулится Кори. - Я не хотел его так сильно задерживать.
- Вот только не ври мне, - щурится Бет. - Конечно, хотел. А ты, молодой человек, иди-ка за барабаны, раз уж ради них профилонил уборку. Иди-иди, это я тебе как классный руководитель говорю. И не смей отговариваться домашним заданием, - подмигивает Бет, разворачиваясь, чтобы уйти. - Я же знаю, что ты давно уже всё прочитал вперёд.
Дверь «литературы» закрывается, и становится слышно, как внутри негромко, но отчётливо напевают и даже притопывают ногой в такт.
Кори ухмыляется, барабанная установка сверкает, у Ленни не остаётся выбора.
- Один раз, - ворчит он, а сам уже нетерпеливо тянется к палочкам. - Если совсем не получится, больше даже не подходи ко мне со всем этим.
И с размаху бьёт по тарелке.
Тарелка звенит. Бет, уже совсем не таясь, смеётся.
***
К тому времени как мамины командировки внезапно переросли в предложение о постоянной работе где-то совсем далеко, на другом конце света, умаявшийся без неё отец был готов бросить всё и уехать куда угодно.
- Не знаю, на два года точно, может, продлят на пять, дальше загадывать не хочу. Вы же уже большие мальчики, оба студенты, радоваться должны, что родители уезжают! - храбрилась мама, объявляя Эду и Ленни новости. «Мальчики» даже не переглянулись, просто пожали плечами и разошлись обратно по своим комнатам. Эд за инструмент, Ленни - за учебник по электротехнике. Ну не говорить же ей, в самом деле: «Всё расклеилось, пока тебя не было, мама, теперь уже уезжай, куда хочешь». Лучше уж так. Зато можно будет включать музыку на полную громкость - Эду не помешает, а больше мешать теперь некому. Соседи не в счёт, они, как известно, слушают хорошую музыку независимо от того, хотят этого или нет, а ночью Ленни великодушно сбавляет громкость до минимума или даже подключает наушники.
Увлечение музыкой Ленни скрывал, как мог. Объявил, что поступает на техническую специальность, Эд даже не спросил, на какую. Родители, конечно, спросили, но обещали не распространяться и в отношения между сыновьями не лезть, а потом и вовсе уехали, предоставив детям самим между собой разбираться. Ленни раньше думал, что так только в книжках бывает или в кино, когда люди живут под одной крышей и ничего друг о друге не знают, даже почти не видятся. Оказалось - очень даже бывает и в жизни, для этого достаточно всего лишь упереться покрепче в собственный то ли страх, то ли принцип, то ли нейтралитет и старательно держать оборону. От кого только, вот это вопрос. И ответить на него Ленни не может.
***
- Ритм-секция своих не бросает! - громогласно объявляет Кори, заходя в репетиционную комнату. - Я тебе, о повелитель ударных, юного падавана привёл. Ну то есть как юного… В общем, ты же хотел переселиться за бас? На вот тебе, дарю. Зовут Ником, за барабанами в жизни никогда не сидел, но очень хочет попробовать.
Этот номер Кори проделывает уже в пятый раз с тех пор, как Ленни обмолвился, что ударные ему надоели, а вот на басу он за последние пару лет выучился играть уже очень прилично. Школьная группа закончилась вместе со школой, но приятели решили, что собрать новую - плёвое дело, тем более что гитарист, вокалист (двое в одном лице Кори) и барабанщик у них уже есть, нужен только новый басист и, может, кто-нибудь на духовых, но это уже на перспективу. Ну и репбаза, да, теперь нужна будет отдельная, в школьном музыкальном кабинете больше не поиграешь. Но что поделать, работаем с тем, что есть: переназвали группу, начали расспрашивать всех знакомых, нет ли кого толкового.
Басистов в группе за без малого пять лет существования сменилось тринадцать штук. Это если считать с теми, кто приходил всего на одну репетицию и больше не появлялся, но Кори нравилось выпендриваться и преувеличивать, а Ленни было плевать, лишь бы играли. Выступала группа в лучшем случае пару-тройку раз в год, но этого было вполне достаточно, главное - было где и с кем играть музыку, остальное Ленни не волновало.
Отучившись на звукорежиссёра («Инженер я, Эд, инженер, ты же сам говорил, что тебя не интересуют подробности»), Ленни устроился работать в музыкальный клуб на окраине, настолько заброшенный и захудалый, что эта работа была скорее для опыта, чем для денег - голодать он не голодал, но и только. Родители изредка приезжали в гости со своих югов, где так и остались жить насовсем, Эд продолжал учиться, концертировал и уже считался «перспективным молодым дирижёром», то есть дома так и не появлялся. Братья не виделись неделями, а иногда месяцами, редкие утренние столкновения в полутёмном коридоре на пути в ванную, сопровождавшиеся сухими «привет» - не в счёт.
После побега очередного басиста Ленни сказал, что уже и сам вполне прилично играет - Эда почти всегда нет дома, можно играть сколько влезет, вот он и учился тихонько, опять же, у ребят нахватался того-сего, так что теперь басистом будет он сам, а в группу нужно искать барабанщика, уж это будет полегче.
Но не тут-то было.
«Пятый! - воет про себя Ленни, но что делать, сам вызвался подучить, если найдётся достойная кандидатура. Только вот о том, чтобы учить с нуля, речи вообще-то не шло. - Ну, может, хотя бы способный окажется…»
Не оказался.
- Где ты только его подобрал? Зачем? - яростным шёпотом возмущается Ленни, отзывая «идейного вдохновителя» из крохотной комнатки, которую они снимали на репетиционной базе, в коридор. - Барабаны - ну совсем не его.
- Да случайно в гостях столкнулись у общих знакомых. Он вообще-то гитарист, причём неплохой, я слышал, как он играет. Но гитарист у нас уже есть, а вот барабанщика…
Ленни возводит глаза к потолку, разворачивается и уходит обратно к Нику. Молча даёт ему в руки бас:
- Подхватить сможешь?
- Да, наверно, смогу.
- Ну давай.
Зовёт довольного шуткой Кори и, вздохнув, опять садится за барабаны сам.
***
Ник был какой-то потерянный. Толковый парень, действительно не очень-то юный и с каким-то камнем на шее. В душу ему Ленни не лез, но через пару месяцев репетиций, глядя на сутулые плечи и тусклые, хотя и живые глаза, решил отвести его к Бет. Если уж она не поможет, то Ленни и подавно соваться не стоит. Лезть в чужие дела он давно зарёкся, видимо, чего-то такого в нём не хватает, что нужно, чтобы правильно понимать людей. Бет же - другое дело, с ней всем легко. Эда бы к ней привести, может, и наладилось бы у них всё, только вот… Только вот невозможно так с ходу взять и открыть человеку своё самое драгоценное, привести в святая святых того, от кого столько лет скрывал даже собственное дыхание, не говоря уже об увлечениях и друзьях. Слишком сильным бывает страх оказаться отвергнутым во второй раз, лучше даже не думать.
- Бет, к тебе можно? Да, у меня тут… Ну, как всегда… Жди минут через сорок.
Лучше звонить Бет, приходить в её пахнущий жизнью и светом дом вместо собственного пустого и пыльного, лучше приводить ей своих первых встречных, от которых пока ещё ничего не ждёшь, от которых, если что, можно просто уйти и никогда больше не вспомнить. Лучше готовить завтраки на себя одного, чем каждый день, приходя домой, видеть, что половина, оставленная для брата, так и остаётся нетронутой. Не создавать даже крохотной вероятности услышать, что его немудрёная музыка или его прекрасная Бет недостаточно хороши для восходящей звезды классической музыки.
Нет уж, обойдёмся как есть, сами.
***
Расстановка сил в группе изменилась довольно быстро. Ленни всё-таки перебрался за вожделенный бас, Кори великодушно отдал Нику гитару («И совсем не потому, что он играет лучше меня, просто я хочу больше свободы») и остался чистым вокалом, а на барабаны как-то сама собой нашлась внезапно девчонка.
- Айрис, - представилась она с порога и тут же затараторила. - Послушала ваши записи, мне очень понравилось. У меня уже даже кое-какие предложения появились…
Ленни, Кори и Ник только переглянулись, кивнули друг другу и предоставили слово леди. Деваться им всё равно было некуда, потому что Айрис уже бросила в угол рюкзак и, не переставая вещать, устраивалась за установкой.
***
Вопрос о том, кто будет главным звукачом в «Летящей Бет», обсуждению не подлежал. Тихий маленький Ленни влюбился в клуб с первого взгляда и заявил, что будет здесь домовым.
- Вот смотри, в этом углу будет стоять аппарат, а колонки повесим вот сюда и сюда, а провода пойдут здесь, а на сцене надо будет поставить хотя бы четыре стойки, а вот здесь походящее место под установку… А, да, и ещё…
Столько, сколько Ленни разговаривал во время ремонта в клубе и особенно выбора оборудования для концертного зала, он не разговаривал, кажется, вообще никогда. По крайней мере, Нику такого слышать не доводилось. Лучший - примерно со второго, а уж с третьего визита в гости к Бет совершенно наверняка - друг был обычно сдержан и молчалив, эдакий ангел на подхвате, всегда где-нибудь за плечом, спокойный, тихий и знающий, чем помочь и что нужно сделать, но никогда не выставляющий этого напоказ. А тут как подменили, особенно в том, что касалось аппаратуры - об этом Ленни мог спорить часами, и в конце концов Нику всё-таки приходилось признавать его правоту, особенно после фраз вроде: «Нет, ну если ты хочешь, чтобы звук у нас был, как на очень плохом диктофоне…» Так что на аппарат пришлось раскошелиться, но Ник об этом не пожалел - такого звука, как у них, не было больше нигде, Ленни всё-таки очень хорошо знал своё дело.
- Зануда, - констатирует Ник, нежно оглядывая готовый к открытию клуба концертный зал. - Ты всё-таки умудрился сделать всё идеально.
- Ага, - отзывается Ленни, с не меньшей нежностью глядя на творение рук своих. - Что у нас, только вывеска осталась, всё остальное готово?
- Да, завтра должны привезти.
***
Бет умерла в ночь после открытия.
Эд позвонил через неделю.
- Привет, это я… - сбивчиво заговорил он. - То есть Эд, то есть… Слушай, я тут случайно узнал, что… То есть не то чтобы случайно, но…
Увлечённый будущим клубом, Ленни не обратил внимания на расспросы Бет. Она тогда уже не вставала, но много говорила по телефону, а когда к ней приходили Ник с Ленни рассказывать про дела и ремонт, задавала неожиданные вопросы вроде: «Ленни, а у тебя же вроде был старший брат, да? В нашей же школе учился, а потом куда-то ушёл. А, в училище… Понятно. А сейчас с ним что?» Ленни думал, ну мало ли, память начала выкидывать фортели, всё-таки возраст, всё-таки...
Всё-таки Бет оставалась Бет и в ясном сознании была до конца, а под рукой у неё была записная книжка, в которой рядом с номером мобильника Ленни ещё со школьных времён сохранился домашний номер. Всё-таки с Бет всем было легко, всё-таки… Доходя в размышлениях до этого места, Ленни закрывал лицо руками и долго сидел, не шевелясь, пока не находил в себе силы снова открыть глаза.
Эд должен был приехать в пустой по дневному времени клуб через полчаса, сказал, что Бет очень просила его появиться, и ещё просила передать Ленни, если он не захочет видеть брата, что такова её, Бет, последняя воля.
«Всё-таки Бет такая Бет… Как же ты умудряешься, даже уйдя навсегда, всё ещё обо всех нас заботиться…»
Эд так и застал брата - за выключенным пультом, в полутёмном концертном зале только что открывшегося клуба, уже обещающего стать лучшим в городе. Заплаканного, всклокоченного и потерянного.
- Знаешь, что она мне сказала? - начал Эд, как будто успел побывать у Бет, как будто сам Ленни всё-таки решился его туда привести, как будто всё уже изменилось. Он сел прямо на пол у ног брата, длинный, нескладный, задумчивый, с голосом почти незнакомым - так давно Ленни не слышал в исполнении этого голоса ничего длиннее «привет». - Не знаю, говорит, что там у вас с ним вышло, даже не пытайся рассказывать, у меня на это нет времени, сами как-нибудь разберётесь, - на этом месте Ленни снова закрывает лицо руками, успев подумать только: «Господи, это так на неё похоже», и снова плачет. - Важно, сказала она, что он по тебе скучает.
Они сидели в темноте долго-долго, почти бесконечно. В зал пытался было соваться кто-то из персонала, но по отчётливому шипению Ника: «Уйдите все, туда сейчас нельзя» Ленни понял, что мешать им никто не будет, а концерта сегодня нет.
Говорить Ленни не мог. Брат тоже молчал, но почему-то в этом молчании всё было понятно. Он расскажет потом - и о своих страхах, наверняка точно таких же, как у младшего, и о ссорах с отцом, и о бессильном упрямстве, и об остервенелой, исступлённой учёбе, заменившей семью и жизнь. Всё это Ленни, в общем-то, знал и сам, и давно простил, и очень хотел как-то наладить контакт. Но даже когда видишь, что другой человек к тебе тянется, очень страшно бывает сделать шаг навстречу: а вдруг всё-таки неправильно угадал, а вдруг сейчас посмеются, а вдруг предадут?..
И Ленни сидит в темноте, в звукорежиссёрской рубке своей мечты, в клубе, который станет живым настоящим домом, совсем таким же, каким была для него уставленная книгами и цветами квартира Бет, и молчит, потому что не может выдавить из себя ни звука. Даже если брат сейчас встанет и уйдёт навсегда. Даже так.
- А ещё… - произносит наконец Эд с незнакомым Ленни выражением то ли удивления, то ли нежности. - Ещё она сказала совсем уж странное: «Просто так он тебя не примет, но если правда захочешь помириться, принеси ему банджо».
***
Каждый вечер «Летящая Бет» полна людей, звуков и смеха, и Ленни самозабвенно любит каждую секунду работы клуба, но больше всего - последние пару часов перед началом концерта. Когда в зале, над которым он маг и волшебник, ещё темно и пусто, только горит у него над пультом маленькая настенная лампа на длинной выдвижной ножке, чтобы этот точечный источник света можно было двигать туда-сюда, никому не мешая, и целый мир кажется умиротворённым и тихим, и можно чувствовать себя бесконечно маленьким и потерянным, но уже готовым найтись. И всё то шумное, что начнётся здесь совсем скоро, вся беготня, споры и музыка, кажутся настоящим счастьем. И может быть, всё чаще думает Ленни, именно им они и на самом деле являются.
«Я знаю, что ты где-нибудь здесь, - думает он и гладит спрятанный в дальнем углу рубки чехол с банджо. - В эти вот самые остро-счастливые моменты истекающей тишины ты иногда бываешь со мной».
Иногда за полчаса до «чека» в зал влетает взмыленный Ник с требованием срочно поджемить, чтобы он никого не убил. Или Чарли бочком-бочком крадётся вдоль стеночки и заводит очередной разговор о музыке вообще или ком-нибудь из исполнителей в частности.
А ещё нередко, всё чаще и чаще в последнее время, в гости заходит Эд («Сегодня мама звонила, передавала тебе привет, у них там опять какие-то приключения, скоро приедут, расскажут») и со всё возрастающим любопытством косится на стоящую на сцене барабанную установку. Ленни терпеливо ждёт от него неизбежного: «Научи меня, а?», но пока Эд старательно скрывает свой интерес, по крайней мере, от брата. Ника-то он уже спрашивал, почему на самом большом барабане у них наклеена голубая бумажка с надписью: «Куплю привидение». Ник, конечно, не признаётся, что сам же её туда и наклеил из чистого любопытства - много ли будут спрашивать?
Спрашивает примерно каждый второй, Ник в восторге.