Ангелы пятого этажа
Этот текст лежал у меня в черновиках с конца ноября, потому что был написан в каком-то совсем уж ненормальном трансе, а потом закрыт и забыт - я боялась его перечитывать. Слишком уж хорошо я представляю себе этот самый пятый этаж и адрес этого самого завода. Ангелов на пятом, кстати, всех закрасили. Ремонт сделали. Недели через две, кажется.
- О, а вот и ещё один появился, - констатирует Руфь, только что завернувшая за угол. Говорит она полушёпотом, но голос её эхом разносится на весь пустынный пятый этаж.
На пятом всегда никого. То ли арендаторы, снимающие здесь офисы, почти в них не появляются, то ли очень много работают, не поднимая головы от компьютеров, то ли просто сидят тихонько, чтобы кого-нибудь ненароком не потревожить.
Нас, например. Или ангелов.
Мы здесь появляемся чаще: спускаемся с чердака, на цыпочках, но всё-таки громогласно - длинный извилистый коридор полнится эхом от каждого вздоха, не говоря уже о шагах. Напарница моя Руфь и вообще не очень-то умеет быть незаметной, очень уж характер у неё шебутной.
Но я ей рада: вдвоём куда веселее, особенно на этом чёртовом пятом. Весь завод как завод - двадцать четыре корпуса, триста пятьдесят арендаторов, пока всех обойдёшь, с ума сойти можно. Бегаешь целый день по лестницам, куришь тихонько у подвальных дверей и на чердаках, лифты не работают, записывать надо по-старомодному, в пухлый блокнот на пружинке. Имена, цифры и галочки в нужных местах, в каждой новой строке справа. Или крестики вместо галочек. Крестики я ставить не люблю, поэтому никогда не начинаю обход с пятого, стараюсь оставить на вечер, чтобы после самого последнего перекура на чердаке, а потом сразу сдать все положенные отчёты секретарям, запереть блокнот в ящик стола и бежать домой.
Так, бывает, летом на даче засидишься у кого-нибудь в гостях допоздна, а потом бежишь по пустой улице к дому, в котором вот-вот погаснут все окна, потому что домашние, не дождавшись тебя, махнули рукой и ложатся спать, и надо успеть, пока не погасят свет, потому что, кажется, в темноте у тебя за спиной кто-то есть.
А Руфь вот на пятом нравится: она с удовольствием исследует стены, проверяя, не появилось ли на них что-нибудь новое. Надписи, например, часто предупреждают, но иногда и просто смеются над нами, проходящими мимо с блокнотом наперевес - как будто он может от чего-то нас защитить. «Глупые девочки», - прочитала Руфь в первый же наш общий обход, и я тогда решила попросить снять с меня этот обход и эту надбавку, чёрт бы с ней, лишь бы сидеть себе за компьютером так же тихо, как местные арендаторы, вести себе учёт всех других заводских расходов и никогда больше не подниматься на пятый. Руфь же наклонила голову набок, прищурилась и укоризненно вперилась в надпись, и через пару мгновений надпись исчезла. Руфь глянула на меня, пожала плечами и исчезла за очередным поворотом - господи, и кто только проектировал этот пятый? Остальные этажи как этажи, и коридоры в них чинно сворачивают всего по два раза, а здешний, кажется, состоит из одних углов. Зачем? Видимо, чтобы за ними так жутко исчезали люди, умеющие гипнотизировать стены, другого ответа у меня до сих пор так и нет.
- Смотри, это, видимо, Гольштейн из восьмого корпуса, - Руфь восторженно тычет пальцем в нового ангела на песочно-жёлтой стене. Обыкновенным карандашом ангел пририсован к электрощитку, так, будто безмятежно сидит на нём, свесив ноги в ниспадающем в пустоту балахоне, а за спиной у него развёрнуты огромные крылья с неровными торопливыми перьями. Овальное лицо с кошачьими глазами-щёлками смотрит непонимающе. - А что, похож.
По мне так ангел ни капли не похож на Борю Гольштейна, по крайней мере, мне очень хочется в это верить. Я уже даже надеялась, что стены пятого по какой-нибудь своей волшебной причине наконец перестали работать, потому что Гольштейн умер на выходных, и ни на вторничном, ни на четверговом обходе мы новых ангелов не обнаружили. И какого чёрта попёрлись сегодня? Пятница же, короткий рабочий день, все даже самые срочные дела можно было бы бросить до понедельника. Но нет, мы же добросовестные, нас понесло.
В строчке Гольштейна я ставлю в блокноте крестик и пишу пояснение, что рисунок появился не сразу. Колонкой правее нужно будет проставить день, в который ангел исчезнет, если, конечно, это вообще случится. Руфь, успевшая дойти до конца коридора и вернуться назад, говорит, что все остальные на месте. На этаже по-прежнему никого, кроме нас.
Когда на меня только-только повесили этот обход, я пыталась найти по бумагам имена тех, кто арендует десять тихих помещений на пятом, но кроме слова «сдано» ничего не нашла. Оформлено как положено, с подписью и печатью, но без имён. В бухгалтерии пожали плечами, сказав, что вопросы к самому главному. К самому главному я, разумеется, не пошла - ищи дураков. Ходила себе по корпусам три раза в неделю (два обязательных и пятничный - если успеешь), расставляла в блокноте галочки, курила по закоулкам и чердакам и думать не думала, что именно проверяю. Сказано - отмечать всех, кто на месте, а если кто не на месте, смотреть, не появилось ли на пятом новых рисунков. Очень просто, а денег дают, как вторую зарплату («Личная просьба директора и личная директорская доплата, так что отчитываться будешь ему и только когда сам вызовет»), вот и нечего лишний раз думать незнамо о чём.
А потом появилась Руфь.
- Смотри какой милый! - первым делом восклицает она, восторженно глядя на каждого нового ангела. Я смотрю на Руфь косо и ставлю крестик в блокноте. Обычно выходит не больше двух в месяц, но это как повезёт.
Руфь говорит, что в этом нет ничего уж такого ужасного. Говорит, что учёт времени в разных местах ведётся по-разному, очень зависит от возраста и привычек конкретного места.
- Некоторые записывают тех, кто понравился, - храбрится она, осторожно касаясь стены возле одного из самых старых рисунков, начавшего выцветать ещё в прошлом году, но пока ещё различимого вполне хорошо. - Согласись, очень даже красиво. И потом, у них всё равно время аренды закончилось, а так хоть какая-то память.
Руфь понимает намного больше меня и почти не боится, но даже ей на пятом бывает не по себе. Очень хочу спросить, не слышит ли и она тоже, как в десяти вечно запертых комнатах пятого что-то очень тихо и очень мерно стучит. Но моя напарница не умеет быть незаметной, по крайней мере, в этом нашем самом извилистом коридоре, так что и спрашивать без нужды - слышит, конечно.
- Обычно у нас арендаторы остаются надолго, - раздаётся бодрый директорский голос на лестнице: экскурсию небось проводит для очередных потенциальных клиентов. - Но народу много, не у всех дела идут хорошо, времена непростые.
Руфь у меня за спиной хмыкает и оглядывается куда-то вглубь коридора, кажется, она видит всех наших ангелов за всеми углами и поворотами всех времён. Я убираю блокнот в левый карман куртки, достаю из правого сигареты и взглядом показываю Руфи на чердак.
- Так что, конечно, кто-нибудь нет-нет да съезжает, - продолжает бодро вещать директорский голос, постепенно затихая внизу, - но обычно не больше двух в месяц. Да и желающих снять освободившееся помещение всегда достаточно.
Мы убеждаемся, что посетители наконец-то ушли, прикрываем за собой коридорную дверь с исцарапанным зелёным стеклом посередине, переглядываемся, киваем друг другу и очень быстро бежим вверх по лестнице.
- О, а вот и ещё один появился, - констатирует Руфь, только что завернувшая за угол. Говорит она полушёпотом, но голос её эхом разносится на весь пустынный пятый этаж.
На пятом всегда никого. То ли арендаторы, снимающие здесь офисы, почти в них не появляются, то ли очень много работают, не поднимая головы от компьютеров, то ли просто сидят тихонько, чтобы кого-нибудь ненароком не потревожить.
Нас, например. Или ангелов.
Мы здесь появляемся чаще: спускаемся с чердака, на цыпочках, но всё-таки громогласно - длинный извилистый коридор полнится эхом от каждого вздоха, не говоря уже о шагах. Напарница моя Руфь и вообще не очень-то умеет быть незаметной, очень уж характер у неё шебутной.
Но я ей рада: вдвоём куда веселее, особенно на этом чёртовом пятом. Весь завод как завод - двадцать четыре корпуса, триста пятьдесят арендаторов, пока всех обойдёшь, с ума сойти можно. Бегаешь целый день по лестницам, куришь тихонько у подвальных дверей и на чердаках, лифты не работают, записывать надо по-старомодному, в пухлый блокнот на пружинке. Имена, цифры и галочки в нужных местах, в каждой новой строке справа. Или крестики вместо галочек. Крестики я ставить не люблю, поэтому никогда не начинаю обход с пятого, стараюсь оставить на вечер, чтобы после самого последнего перекура на чердаке, а потом сразу сдать все положенные отчёты секретарям, запереть блокнот в ящик стола и бежать домой.
Так, бывает, летом на даче засидишься у кого-нибудь в гостях допоздна, а потом бежишь по пустой улице к дому, в котором вот-вот погаснут все окна, потому что домашние, не дождавшись тебя, махнули рукой и ложатся спать, и надо успеть, пока не погасят свет, потому что, кажется, в темноте у тебя за спиной кто-то есть.
А Руфь вот на пятом нравится: она с удовольствием исследует стены, проверяя, не появилось ли на них что-нибудь новое. Надписи, например, часто предупреждают, но иногда и просто смеются над нами, проходящими мимо с блокнотом наперевес - как будто он может от чего-то нас защитить. «Глупые девочки», - прочитала Руфь в первый же наш общий обход, и я тогда решила попросить снять с меня этот обход и эту надбавку, чёрт бы с ней, лишь бы сидеть себе за компьютером так же тихо, как местные арендаторы, вести себе учёт всех других заводских расходов и никогда больше не подниматься на пятый. Руфь же наклонила голову набок, прищурилась и укоризненно вперилась в надпись, и через пару мгновений надпись исчезла. Руфь глянула на меня, пожала плечами и исчезла за очередным поворотом - господи, и кто только проектировал этот пятый? Остальные этажи как этажи, и коридоры в них чинно сворачивают всего по два раза, а здешний, кажется, состоит из одних углов. Зачем? Видимо, чтобы за ними так жутко исчезали люди, умеющие гипнотизировать стены, другого ответа у меня до сих пор так и нет.
- Смотри, это, видимо, Гольштейн из восьмого корпуса, - Руфь восторженно тычет пальцем в нового ангела на песочно-жёлтой стене. Обыкновенным карандашом ангел пририсован к электрощитку, так, будто безмятежно сидит на нём, свесив ноги в ниспадающем в пустоту балахоне, а за спиной у него развёрнуты огромные крылья с неровными торопливыми перьями. Овальное лицо с кошачьими глазами-щёлками смотрит непонимающе. - А что, похож.
По мне так ангел ни капли не похож на Борю Гольштейна, по крайней мере, мне очень хочется в это верить. Я уже даже надеялась, что стены пятого по какой-нибудь своей волшебной причине наконец перестали работать, потому что Гольштейн умер на выходных, и ни на вторничном, ни на четверговом обходе мы новых ангелов не обнаружили. И какого чёрта попёрлись сегодня? Пятница же, короткий рабочий день, все даже самые срочные дела можно было бы бросить до понедельника. Но нет, мы же добросовестные, нас понесло.
В строчке Гольштейна я ставлю в блокноте крестик и пишу пояснение, что рисунок появился не сразу. Колонкой правее нужно будет проставить день, в который ангел исчезнет, если, конечно, это вообще случится. Руфь, успевшая дойти до конца коридора и вернуться назад, говорит, что все остальные на месте. На этаже по-прежнему никого, кроме нас.
Когда на меня только-только повесили этот обход, я пыталась найти по бумагам имена тех, кто арендует десять тихих помещений на пятом, но кроме слова «сдано» ничего не нашла. Оформлено как положено, с подписью и печатью, но без имён. В бухгалтерии пожали плечами, сказав, что вопросы к самому главному. К самому главному я, разумеется, не пошла - ищи дураков. Ходила себе по корпусам три раза в неделю (два обязательных и пятничный - если успеешь), расставляла в блокноте галочки, курила по закоулкам и чердакам и думать не думала, что именно проверяю. Сказано - отмечать всех, кто на месте, а если кто не на месте, смотреть, не появилось ли на пятом новых рисунков. Очень просто, а денег дают, как вторую зарплату («Личная просьба директора и личная директорская доплата, так что отчитываться будешь ему и только когда сам вызовет»), вот и нечего лишний раз думать незнамо о чём.
А потом появилась Руфь.
- Смотри какой милый! - первым делом восклицает она, восторженно глядя на каждого нового ангела. Я смотрю на Руфь косо и ставлю крестик в блокноте. Обычно выходит не больше двух в месяц, но это как повезёт.
Руфь говорит, что в этом нет ничего уж такого ужасного. Говорит, что учёт времени в разных местах ведётся по-разному, очень зависит от возраста и привычек конкретного места.
- Некоторые записывают тех, кто понравился, - храбрится она, осторожно касаясь стены возле одного из самых старых рисунков, начавшего выцветать ещё в прошлом году, но пока ещё различимого вполне хорошо. - Согласись, очень даже красиво. И потом, у них всё равно время аренды закончилось, а так хоть какая-то память.
Руфь понимает намного больше меня и почти не боится, но даже ей на пятом бывает не по себе. Очень хочу спросить, не слышит ли и она тоже, как в десяти вечно запертых комнатах пятого что-то очень тихо и очень мерно стучит. Но моя напарница не умеет быть незаметной, по крайней мере, в этом нашем самом извилистом коридоре, так что и спрашивать без нужды - слышит, конечно.
- Обычно у нас арендаторы остаются надолго, - раздаётся бодрый директорский голос на лестнице: экскурсию небось проводит для очередных потенциальных клиентов. - Но народу много, не у всех дела идут хорошо, времена непростые.
Руфь у меня за спиной хмыкает и оглядывается куда-то вглубь коридора, кажется, она видит всех наших ангелов за всеми углами и поворотами всех времён. Я убираю блокнот в левый карман куртки, достаю из правого сигареты и взглядом показываю Руфи на чердак.
- Так что, конечно, кто-нибудь нет-нет да съезжает, - продолжает бодро вещать директорский голос, постепенно затихая внизу, - но обычно не больше двух в месяц. Да и желающих снять освободившееся помещение всегда достаточно.
Мы убеждаемся, что посетители наконец-то ушли, прикрываем за собой коридорную дверь с исцарапанным зелёным стеклом посередине, переглядываемся, киваем друг другу и очень быстро бежим вверх по лестнице.