Герберт Хан. О гении Европы. Англия. Выше Гамлета
Мы говорили о ренессансе творческих музыкальных сил, заметном в британской культуре у более молодых поколений. Рука об руку с этим идет и пробуждение слова. Речь заходит уже о том, чтобы переступить Бэкона и заново освоить духовный мир Шекспира.
Рискнем в работе, сознательно ориентированной на очень большие отрезки времени, выделить одно единственное произведение одного единственного современника, да еще и такого, у которого творчество в самом разгаре. Этим ничего не говорится плохого о других, тоже творящих значимые вещи, нет даже намерения уже сейчас высказать обязывающее суждение о нем самом. Это всего лишь попытка внимательно приглядеться к значимому симптому времени.
“A sleep of prisoners” - «Сон узников», - так Кристофер Фрай назвал одно из своих драматических произведений. Нам кажется, что в нем устами английского писателя сказано многое, обращенное ко всему времени.
Исходным пунктом для наших рассуждений выберем несколько стихотворных строк из другой драматической пьесы Кристофера Фрая, из его “Boy with a cart” - «Мальчика с тележкой». В начале действия хор, представляющий народ южной Англии, исполняет следующие слова:
…Не знаем еще, но нам уже внятно,
Когда по весне распускаются почки и стебли растут,
Нам внятно, что перст указует на корень, что тут,
И пальцы простерты к небес изъявленью:
И небо, и корни в едином деянье…
…Not knowing yet and yet discerning:
Discerning a little at Spring when the bud and shoot
With pointing finger show the hand at the root,
With stretching finger point the mood in the sky:
Sky and root in point action…
«Не знаем еще, но нам уже внятно…. И небо, и корни в едином деянье…». Эти слова, как и выраженный ими образ мыслей, весьма показательны для творчества Кристофера Фрая и особенно для произведения, которое мы хотим рассмотреть. Показано восприятие нового типа, может быть, пока еще хаотичное, которое лишь подталкивает к знанию, к пониманию. И повсюду действие на земле в качестве корня связывается с внеземным, небесным.
Внешняя сторона действия изобилует узловыми моментами, внутренне весьма богатыми, но может быть описана схематично. Четверо солдат - рядовой Дэвид Кинг, рядовой Петер Эйбл, рядовой Тим Медоу и капрал Джо Адамс - как военнопленные попадают в церковь, переоборудованную по необходимости в лагерь для военнопленных. Истощенные и измученные, они погружаются в сон. Но сон их в эту ночь - это не пассивное саморасслабление и не уход в себя. Он наполняется поразительной внутренней активностью. В драматичном вещем сне, который они по частям переживают все вместе, перед ними незначительные с виду впечатления дня сливаются с важнейшими для всего мира символами. Кажется, будто они следуют наказу, который дается спящему Фаусту хором эльфов во второй части «Фауста»:
Тихо ты пришел в объятья
Сон - скорлупка, сбрось ее!
И вот все четверо отбросили «скорлупку». Они не сентиментальны, но в глубине души все же потрясены, узнав, что случайно носимые ими гражданские имена, их существование и их роли в качестве штатских или военных - это всего лишь одна из ролей, которые могли бы играть их личности. Одновременно они в этом ясновидящем сне глубже узнают людей. Вина и ответственность за судьбу земли и всего мира становятся понятными, а также понятно и то разрушительное, что дремлет под узким слоем поверхностного сознания. Исторические или историко-мифические картины, вставленные в последовательно развертывающееся действие, - это Каин и Авель, Абрам и Исаак, Давид и Абсалом, люди в печи. Рождается понимание того, что каждый человек гораздо глубже, чем о том думает повседневное сознание, связан с другими людьми и со всем человечеством. И как говорится в одном месте: каждый человек - это мир. Это понимание производит очистительное воздействие, в заключение оно в рядовом Медоу выражается в чем-то большем, чем просто отдельные откровения от вещего сна, - оно выражается в пробуждении всемирной совести, ответственности за весь мир, и в то же время во всемирном доверии к человеческой душе.
Можно оставить в стороне вопрос, не являются ли вставленные в этот вещий сон древние образы или древние воззрения еще одним покрывалом, за которым может еще много чего скрываться. Ведь сказано же: «Не знаем еще, но нам уже внятно…». Однако убедительно показано, как с приходом дня рождаются истины потрясающие и пробуждающие.
Послушаем их из уст Медоу:
…где не подходим мы как люди, -
Как времени деянья мы еще не зрелы…
У человека сердце ширится до Бога.
Быть может, в темноте и в холоде еще мы,
Но это не зима. Застывшее веками
Убожество трещит, придя в движенье;
А гром гремит - то громыханье льдин
В потоке талом, то весны начало.
И слава Богу, что живем в эпоху,
Когда со злом лицом к лицу встречаться можем,
И не уйдет оно, пока не совершим,
Тот самый важный для души поступок.
Размером с душу ныне все поступки,
А предстоит
Нам Бога изучить.
Где Вы, к чему стремитесь там? Ведь были
Даны на пробужденье сотни лет,
Так, наконец, проснетесь вы, иль нет?
Воспроизведем часть оригинального текста:
Meadows: …where we fail as men
We fail as deeds of time…
The human heart can go to the lengths of God.
Dark and cold we maybe, but this
Is no winter now. The frozen misery
Of centuries breaks, cracks, begins to move;
The thunder is the thunder of the floes,
The thaw, the flood, the upstart Spring.
Thank God our time is now when wrong
Comes up to face us everywhere,
Never to leave us till we take
The longest stride of souls men ever took.
Affairs are now soul size.
The enterprise
Is exploration into God.
Where are you making for? It takes
So many thousend years to wake
But will you wake for pity”s sake?
Показанное Кристофером Фраем и то, как он это показал, богато внутренними взаимосвязями. Мы вспоминаем о перевоплощениях в «Рождественской песне в прозе» Чарльза Диккенса и видим здесь шаг вперед. Здесь фантазия по-другому отталкивается от очевидности и по-другому же к очевидности обращается. Мы входим в новые сферы духовной действительности, и для Кристофера Фрая весьма важно, что речь идет о переживаниях людей в сообществе.
Шаг от увиденного зрелищно к пониманию в виде образа сделан еще более решительно, чем у Блейка, и все венчает видение, как бы дарованное духом времени.
Однако что же дает нам право полагать, что во всем этом есть нечто такое, что «выше Гамлета»? О том, что превзойдена гениальность шекспировских форм, речь, конечно, не идет - это ясно из того, что мы видели у Шекспира. Но вспомним, что в «Гамлете» мы видели гениальное воплощение содержания и проблем эпохи души-разума, а также и первые шаги к новому сознанию. Сознание это со времен Шекспира проделало длинный путь. Оно созрело и во многом начало перерастать самое себя. Перерастание может проявляться двояко: в упадке и во взлете. В любом случае это предполагает кризис. Вещий сон Кристофера Фрая - это признак кризиса, но в нем уже сделано и несколько шагов по тропинке, ведущей к взлету.
Мы с полным правом можем сказать, что слова Гамлета о вещах на небе и земле, что и не снились школьным мудрецам, за прошедшее время претерпели метаморфозу. Они так не произнесены, но могли бы звучать следующим образом:
Есть много меж людьми такого,
Что и не снилось школьным мудрецам.
И слова короля Лира «Я был каждой вещью» - “I was every-thing”, кажется, врастают в наше время словами рядового Медоу «Каждый человек - это мир» - “Each man is the world”.
Но по-настоящему веет нам духовной весной то, что больше всего проявляется в ином отношении ко времени. Когда Гамлету приходится сказать, что «время сбилось с колеи», то тем самым он явно говорит не только о личном. Шекспир желает его устами сказать об объективном факте. Он имел в виду тот старый перелом, случившийся на заре новых форм мышления. Но какая реакция следовала на то, что время сбилось с колеи? И самому Гамлету, и большинству человечества пришлось идти путем zwivels - сомнений.
О том, что время сбилось с колеи, рядовой Медоу, хотя и другими словами, но тоже говорит. Но какая на это реакция теперь? Бесстрашное созерцание зла и дьявольщины, проступивших без масок, и мужественная вера в добро. Это добро не подвержено великой ползучей болезни эпохи - оно не боится. И с этим бесстрашием или даже лучше сказать с этим мужеством юных сил оно вправе ступить на высший из всех путей, на путь внутрь самого Бога, то есть на путь познания Бога.
И можно полагать, что этот путь уже проходится, ведь только на нем могло быть сказано, что мы, люди, задуманы как времени деянья. Тем самым формулируется мысль, полностью корректная в духовном отношении и в то же время имеющая необозримые последствия. Многое значит и то, что формулируется эта мысль в сфере британской духовной жизни. Ведь чем стало время в русле того прагматизма, в сфере действия того «коммон сенса», о которых мы говорили в предыдущих частях? Средством экономической пользы, а коротко - зарабатывания денег. “Time is money” - «Время - деньги», - так звучат эти слова, на удивление верные с точки зрения экономической и технической, но пугающие с точки зрения духовной. И поэтому духовным поступком, духовным освобождением является то, что в двадцатом веке Кристофер Фрай доводит до родов слова обратные:
…где не подходим мы как люди, -
Как времени деянье мы еще не зрелы…
Поглядим еще немного на наше столетие. Пусть с внутренней точки зрения время еще больше соскочило с колеи, но люди, желающие стать деяньем своего времени, в состоянии это исправить.
Рискнем в работе, сознательно ориентированной на очень большие отрезки времени, выделить одно единственное произведение одного единственного современника, да еще и такого, у которого творчество в самом разгаре. Этим ничего не говорится плохого о других, тоже творящих значимые вещи, нет даже намерения уже сейчас высказать обязывающее суждение о нем самом. Это всего лишь попытка внимательно приглядеться к значимому симптому времени.
“A sleep of prisoners” - «Сон узников», - так Кристофер Фрай назвал одно из своих драматических произведений. Нам кажется, что в нем устами английского писателя сказано многое, обращенное ко всему времени.
Исходным пунктом для наших рассуждений выберем несколько стихотворных строк из другой драматической пьесы Кристофера Фрая, из его “Boy with a cart” - «Мальчика с тележкой». В начале действия хор, представляющий народ южной Англии, исполняет следующие слова:
…Не знаем еще, но нам уже внятно,
Когда по весне распускаются почки и стебли растут,
Нам внятно, что перст указует на корень, что тут,
И пальцы простерты к небес изъявленью:
И небо, и корни в едином деянье…
…Not knowing yet and yet discerning:
Discerning a little at Spring when the bud and shoot
With pointing finger show the hand at the root,
With stretching finger point the mood in the sky:
Sky and root in point action…
«Не знаем еще, но нам уже внятно…. И небо, и корни в едином деянье…». Эти слова, как и выраженный ими образ мыслей, весьма показательны для творчества Кристофера Фрая и особенно для произведения, которое мы хотим рассмотреть. Показано восприятие нового типа, может быть, пока еще хаотичное, которое лишь подталкивает к знанию, к пониманию. И повсюду действие на земле в качестве корня связывается с внеземным, небесным.
Внешняя сторона действия изобилует узловыми моментами, внутренне весьма богатыми, но может быть описана схематично. Четверо солдат - рядовой Дэвид Кинг, рядовой Петер Эйбл, рядовой Тим Медоу и капрал Джо Адамс - как военнопленные попадают в церковь, переоборудованную по необходимости в лагерь для военнопленных. Истощенные и измученные, они погружаются в сон. Но сон их в эту ночь - это не пассивное саморасслабление и не уход в себя. Он наполняется поразительной внутренней активностью. В драматичном вещем сне, который они по частям переживают все вместе, перед ними незначительные с виду впечатления дня сливаются с важнейшими для всего мира символами. Кажется, будто они следуют наказу, который дается спящему Фаусту хором эльфов во второй части «Фауста»:
Тихо ты пришел в объятья
Сон - скорлупка, сбрось ее!
И вот все четверо отбросили «скорлупку». Они не сентиментальны, но в глубине души все же потрясены, узнав, что случайно носимые ими гражданские имена, их существование и их роли в качестве штатских или военных - это всего лишь одна из ролей, которые могли бы играть их личности. Одновременно они в этом ясновидящем сне глубже узнают людей. Вина и ответственность за судьбу земли и всего мира становятся понятными, а также понятно и то разрушительное, что дремлет под узким слоем поверхностного сознания. Исторические или историко-мифические картины, вставленные в последовательно развертывающееся действие, - это Каин и Авель, Абрам и Исаак, Давид и Абсалом, люди в печи. Рождается понимание того, что каждый человек гораздо глубже, чем о том думает повседневное сознание, связан с другими людьми и со всем человечеством. И как говорится в одном месте: каждый человек - это мир. Это понимание производит очистительное воздействие, в заключение оно в рядовом Медоу выражается в чем-то большем, чем просто отдельные откровения от вещего сна, - оно выражается в пробуждении всемирной совести, ответственности за весь мир, и в то же время во всемирном доверии к человеческой душе.
Можно оставить в стороне вопрос, не являются ли вставленные в этот вещий сон древние образы или древние воззрения еще одним покрывалом, за которым может еще много чего скрываться. Ведь сказано же: «Не знаем еще, но нам уже внятно…». Однако убедительно показано, как с приходом дня рождаются истины потрясающие и пробуждающие.
Послушаем их из уст Медоу:
…где не подходим мы как люди, -
Как времени деянья мы еще не зрелы…
У человека сердце ширится до Бога.
Быть может, в темноте и в холоде еще мы,
Но это не зима. Застывшее веками
Убожество трещит, придя в движенье;
А гром гремит - то громыханье льдин
В потоке талом, то весны начало.
И слава Богу, что живем в эпоху,
Когда со злом лицом к лицу встречаться можем,
И не уйдет оно, пока не совершим,
Тот самый важный для души поступок.
Размером с душу ныне все поступки,
А предстоит
Нам Бога изучить.
Где Вы, к чему стремитесь там? Ведь были
Даны на пробужденье сотни лет,
Так, наконец, проснетесь вы, иль нет?
Воспроизведем часть оригинального текста:
Meadows: …where we fail as men
We fail as deeds of time…
The human heart can go to the lengths of God.
Dark and cold we maybe, but this
Is no winter now. The frozen misery
Of centuries breaks, cracks, begins to move;
The thunder is the thunder of the floes,
The thaw, the flood, the upstart Spring.
Thank God our time is now when wrong
Comes up to face us everywhere,
Never to leave us till we take
The longest stride of souls men ever took.
Affairs are now soul size.
The enterprise
Is exploration into God.
Where are you making for? It takes
So many thousend years to wake
But will you wake for pity”s sake?
Показанное Кристофером Фраем и то, как он это показал, богато внутренними взаимосвязями. Мы вспоминаем о перевоплощениях в «Рождественской песне в прозе» Чарльза Диккенса и видим здесь шаг вперед. Здесь фантазия по-другому отталкивается от очевидности и по-другому же к очевидности обращается. Мы входим в новые сферы духовной действительности, и для Кристофера Фрая весьма важно, что речь идет о переживаниях людей в сообществе.
Шаг от увиденного зрелищно к пониманию в виде образа сделан еще более решительно, чем у Блейка, и все венчает видение, как бы дарованное духом времени.
Однако что же дает нам право полагать, что во всем этом есть нечто такое, что «выше Гамлета»? О том, что превзойдена гениальность шекспировских форм, речь, конечно, не идет - это ясно из того, что мы видели у Шекспира. Но вспомним, что в «Гамлете» мы видели гениальное воплощение содержания и проблем эпохи души-разума, а также и первые шаги к новому сознанию. Сознание это со времен Шекспира проделало длинный путь. Оно созрело и во многом начало перерастать самое себя. Перерастание может проявляться двояко: в упадке и во взлете. В любом случае это предполагает кризис. Вещий сон Кристофера Фрая - это признак кризиса, но в нем уже сделано и несколько шагов по тропинке, ведущей к взлету.
Мы с полным правом можем сказать, что слова Гамлета о вещах на небе и земле, что и не снились школьным мудрецам, за прошедшее время претерпели метаморфозу. Они так не произнесены, но могли бы звучать следующим образом:
Есть много меж людьми такого,
Что и не снилось школьным мудрецам.
И слова короля Лира «Я был каждой вещью» - “I was every-thing”, кажется, врастают в наше время словами рядового Медоу «Каждый человек - это мир» - “Each man is the world”.
Но по-настоящему веет нам духовной весной то, что больше всего проявляется в ином отношении ко времени. Когда Гамлету приходится сказать, что «время сбилось с колеи», то тем самым он явно говорит не только о личном. Шекспир желает его устами сказать об объективном факте. Он имел в виду тот старый перелом, случившийся на заре новых форм мышления. Но какая реакция следовала на то, что время сбилось с колеи? И самому Гамлету, и большинству человечества пришлось идти путем zwivels - сомнений.
О том, что время сбилось с колеи, рядовой Медоу, хотя и другими словами, но тоже говорит. Но какая на это реакция теперь? Бесстрашное созерцание зла и дьявольщины, проступивших без масок, и мужественная вера в добро. Это добро не подвержено великой ползучей болезни эпохи - оно не боится. И с этим бесстрашием или даже лучше сказать с этим мужеством юных сил оно вправе ступить на высший из всех путей, на путь внутрь самого Бога, то есть на путь познания Бога.
И можно полагать, что этот путь уже проходится, ведь только на нем могло быть сказано, что мы, люди, задуманы как времени деянья. Тем самым формулируется мысль, полностью корректная в духовном отношении и в то же время имеющая необозримые последствия. Многое значит и то, что формулируется эта мысль в сфере британской духовной жизни. Ведь чем стало время в русле того прагматизма, в сфере действия того «коммон сенса», о которых мы говорили в предыдущих частях? Средством экономической пользы, а коротко - зарабатывания денег. “Time is money” - «Время - деньги», - так звучат эти слова, на удивление верные с точки зрения экономической и технической, но пугающие с точки зрения духовной. И поэтому духовным поступком, духовным освобождением является то, что в двадцатом веке Кристофер Фрай доводит до родов слова обратные:
…где не подходим мы как люди, -
Как времени деянье мы еще не зрелы…
Поглядим еще немного на наше столетие. Пусть с внутренней точки зрения время еще больше соскочило с колеи, но люди, желающие стать деяньем своего времени, в состоянии это исправить.