Когда в одном из предыдущих разделов этой работы мы останавливались на французском ландшафте, в голову приходила мысль, которую можно выразить примерно так: у определенных стран есть определенные времена года, лучше всего и правдивее всего отражающие облик этих стран. Тогда мы пришли к тому, что для Франции наиболее подходят ранняя весна и поздняя осень.
Англию мы не отважимся отнести к какому-либо времени года, но есть, так сказать, метеорологическая ситуация, в которой Англия выглядит сама собой. Нам часто приходилось видеть ее в поездках по стране, но лучше всего это было, когда мы несколько лет тому назад на ночном пароходе из Голландии приближались к побережью Дувра. Всходило солнце, и в громоздившихся слоями друг над другом облаках играл золотой свет, отбрасывавший вокруг себя волны. Атмосфера, хотя и облачная, была на редкость живой. Побережье, к которому мы двигались, уже сбавляя ход, в этой среде и с такой надстройкой из облаков производило странное двойственное впечатление. Оно казалось растворившимся, но не уплывшим, его прочность ощущалась, хотя вес у него, казалось, исчез. Странное настроение возникло в душе. Что-то подсказывало: я сплю и бодрствую одновременно, я вижу физическое, которое собирается стать видением. И от таких впечатлений и ощущений в уме внезапно ожило одно имя - Тернер.
Тернер жил в 1775 - 1851 годах, то есть примерно в то же время, что и Вильям Блейк, которого он пережил на целое поколение. При всей духовной близости со своим знаменитым современником его путь, его цели и, что немаловажно, его технические приемы были другими. Он относился к редким людям, которые соединяют воедино качества, сами по себе большей частью противоречащие друг другу. Точный, исследующий все до мелочей наблюдатель, начиная выражать себя средствами искусства, склоняется к реализму, даже к известному педантизму в том, что он показывает. Наблюдатель более динамичный, замечающий стихийные изменения в природе, при обращении к художественному самовыражению утрачивает четкие контуры предметов, дает легко увлечь себя субъективностью и может быть даже сентиментальностью. Тернер между этих двух опасностей шел своим путем. Стихийное и динамичное он раскрывал с поспешной для его столетия чистотой, но при этом оставался и реалистом в лучшем смысле этого слова. Поэтому было бы неверно просто определять его в романтики, как это делается во многих поверхностных описаниях.
Отличной подготовкой к будущему творчеству явилось то, что в юности он обучался профессии топографа. В результате он в качестве наблюдателя всегда твердо стоял на земле обеими ногами. В ходе учебы, старательно и точно постигая и общее, и мельчайшие детали, он всецело привязал себя к физической среде. Мы чувствуем, вспоминая многое уже сказанное, что тем самым он был особенно близок к гению своего народа. Но мы видим еще и то, что по своему собственному желанию он уже в ранних эскизах изображает стихийную игру облаков и волн. Он рассматривает атмосферные явления по всей стране, а в связи со стихией водной он почти профессионально знакомится и с мореплаванием, и со всем тем, что к нему относится. Так влечет его все то, что голова и сердце могут делать сообща, приготавливая к жизни.
Но потом в нем началась совершенно другая учеба, возможная только под воздействием гения всей человеческой судьбы, и гений этот действует только в том случае, если сам человек превращает себя в «деяние времени», как назвал это Кристофер Фрай. Свет и цвета начали обращаться к Тернеру своим естеством, и стали возвещать ему, что они есть сами по себе. В результате он, работавший в первой половине девятнадцатого века, на самом деле подошел к художественным проблемам второй половины века двадцатого.
Насколько это вообще возможно без иллюстраций, бросим беглый взгляд на три периода его творчества. Прежде всего, перед нами относящееся к 1805 году масляное полотно «Кораблекрушение» (галерея Тейт). Тут краски и цвет еще не выражают своего собственного естества, и вся композиция во многом напоминает нам о вещах общепринятых. И все же в отдельных деталях уже проявляется самобытность художника. Мы видим ее в единстве волнующейся массы воды и тонущего корабля. Сила бушующих волн производит, кажется, музыкальное ощущение, но она изображена не только художественно, но и с графической точностью. Гибнущий корабль еще виден над водой в последний момент перед тем, как он утонет. Художественное напряжение возрастает вследствие этой легкой прикрытости, этого ухода от физического. Но драматизм происходящего, кажется, еще не полностью передался людям в спасательных шлюпках, а цвета при всей их динамике, как уже сказано, все еще выглядят скованными.
Перейдем к возникшей в 1818 году картине «Гастингс» (галерея Тейт). Художник уже перешагнул середину жизни, и мы видим его созревшим для его собственного великого стиля. С предметным миром он теперь обходится по-хозяйски, а сам целиком и полностью отдал себя службе великим мастерам Свету и Воздуху. Ряд теряющихся вдали построек почитай что лишены физического веса. Мечтательно и почти схематично выделяются строения на фоне темно-синего моря, а вдоль береговой линии благодаря нежному золотистому оттенку призрачность производит не мрачное, а очень теплое впечатление. В наплывающих на картину справа облаках золотистый свет кажется еще более глубоким. Впечатление такое, будто он спускается нежным, едва заметным отблеском и падает диагонально на передний план слева, где изображены набережная и гавань. Таким образом, верх и низ ведут между собой ту таинственную беседу, о которой спустя несколько поколений Кристофер Фрай скажет: и корни, и небо в едином деяньи…
Собственно говоря, поскольку здания, довлеющие в физической реальности, здесь лишены веса, то центром тяжести и даже центральным пунктом всей картины являются из-за их более темной окраски корабли, относящиеся к подвижной водной стихии. Торчащий высоко вверх парус, сильно придвинутый к левому переднему плану, благодаря свойствам своего красного цвета посредничает между светлыми и темными тонами на картине в целом. Все «в едином дыхании» благодаря тому способу, каким красный цвет воплотился в парусе, и тем самым к центру физическому добавляется еще и один центр, одновременно физический и эфирный.
Через шестнадцать лет, то есть в 1836 году, появляется картина маслом “Bridge and Tower” - «Мост и башня» (галерея Тейт). На ней представлены едва слышный шепот приходящего дня, ясное и свежее, едва только нарождающееся под покровом ночи движение, детство утра во всем его детском волшебстве. Цвета почти все в нежнейших тонах, они не просто живые, а как бы слегка летящие. На переднем плане справа резко выделяется отдельно стоящее дерево. Это то самое дерево, о котором шла речь в первых частях этого раздела книги. Можно сказать, что это английское дерево, увиденное лирически. Но только лирически, а не сентиментально. Это дерево является первым действующим лицом картины, оно уже вступило в день. Требуется высокое мастерство, чтобы показать зеленый цвет таким, как на этом дереве. Сначала нужно множество раз до всех глубин и высот прочувствовать сливающуюся в нем темноту ночи и сияющую светлость дня. Лишь тогда получится зеленый цвет, который будет в состоянии на границе между днем и ночью столь выразительно глядеть в обе стороны.
На удивление широкие шаги в творчестве Тернера становятся волнующе понятными, если посмотреть на созданную в том же 1834 году картину “Fire at sea” - «Огонь на море» (галерея Тейт). Если в нас еще осталось воспоминание о картине кораблекрушения 1805 года, то мы сразу же увидим, что произошло за это время. В бушующем море и в пожирающих языках пламени свет и цвета освободились от всех оков. Они сами по себе стали драматичными и безоговорочно вобрали в свой драматизм людей на горящем судне. Но в то же время мы с удивлением видим, что добавилось и новое действующее лицо - темнота. Здесь уже больше не темнота как фон для активного света, а тьма как самостоятельная сила в своей наивысшей активности. Кажется даже, что именно эта демоническая тьма и раздувает опустошающий огонь с его яркими отблесками на корабле и на людях, попавших в катастрофу. В этой драме принимает участие и вся ночная атмосфера. Если всю эту чудовищную борьбу воды, воздуха и огня прочувствовать поглубже и отнестись к сгустившейся почти до степени субстанции темноте как к чему-то твердому, то может появиться желание дать картине и еще одно название - «Борьба четырех стихий».
Видимо, одной из последних Тернер нарисовал картину «Ангел, стоящий на солнце» - “Angel standing in the sun” (галерея Тейт). Оставим в стороне вопрос, является тем самым высшим пунктом его творчества эта картина, на которой он доходит до уровня сверхчувственного, и при этом появляется еще и апокалиптический мотив. Во всяком случае в рамках здесь рассматриваемого для нас одним из высших достижений является возникшая в 1840 году «Яхта, подходящая к берегу» - “Yacht approaching coast” (галерея Тейт). Здесь сверхчувственное воздействие на основе чувственного представлено чистейшим образом. Все предметное стало служебным, и кажется, будто само оно родилось от света. Над светящимся золотом фарватером посередине картины воздух, свет и цвет сливаются в величественное солнечное сияние. И золото дышит.
Понятно, что по все более и более раскрывавшимся в нем способностям Тернеру было как бы предопределено особенно хорошо представить своим искусством две страны. Одна из них Греция, а еще точнее - мифологическая Греция. Нам придется отказаться от того, чтобы должным образом отметить и эту сторону его творчества. Но легко увидеть, что в этой сфере он протягивает руку Пирси Б. Шелли и лорду Байрону.
Другой же страной была сама его родина - британские острова, несущие в себе историю и тоже окутанные мифами. Если мы хотим сказать кратко, то он рисовал Англию такой, какой Шекспир еще слышал ее в своей «Буре». И потому он не интерпретатор уже отошедшего направления, как считают многие, а один из первых толкователей направления становящегося.
С дышащим светом Тернера, также как с живым словом Шекспира, мы шагаем в будущее.