ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО ЦИЦЕРОНА. Сцена пятая
СЦЕНА ПЯТАЯ
Храм Согласия. Разумеется, те же Сенаторы. Они довольны, но слегка уморены этим суматошным днём. Опоздавшие подходят к доске объявлений, ищут себя там, как абитуриенты, и с безразличным видом рассаживаются по местам.
Первый. Утомляют меня эти выборы.
Второй. Да уж. Недоработано у нас тут. Стихийность вся эта. Народ какой-то. И то подумать, отцы, мы, мы должны спрашивать у них согласия на то, чтобы мы были теми, кто мы и так есть! А кем ещё мы можем быть? Голова у рук не спрашивает.
Первый. Выходи к нему, говори ему что-то, народу этому. Голос-то не казённый.
Третий. Но согласитесь, отцы, в этом есть и свои приятные стороны. Звери эти, гладиаторы - радости-то, радости сколько! А кровищи - ух!
Первый. Молод ты ещё.
Второй. Каждый раз одно и то же. Надоест этот зверинец - хуже жены.
Третий. Как это - хуже? Мне моя не надоела.
Первый морщится, а Второй смеётся.
Второй. Узнаешь ещё, жизнь длинная. (меняя интонацию на интимную, Первому) Гетеры опять цены подняли.
Первый. Ну?! Это уже ни в какие ворота!
Второй. Вот и я о том же: теперь всё подорожает.
Сидящий перед ними Помпей оборачивается заинтересованно.
Помпей. Таки я вам скажу, шо гетеры у нас распоясались.
Второй. Там и распоясываться недолго.
Смеются.
Третий. Кстати, отцы, тут один мой знакомый подсчитал, он весь день там просидел, так он говорит, что гладиаторов было не триста, а двести восемьдесят, а мы ведь закон принимали…
Второй. (нервно перебивая) Кстати, это некстати. (покровительственно) Тебе, вьюнош, надо старших слушать, тогда не будешь глупых вопросов задавать.
Третий. (обижаясь) Почему сразу глупых? Он действительно подсчитал…
Второй. Эх, молодёжь! Учишь вас, учишь… Этих двадцать Красс при себе оставил, попридержал: не всё же добро разбазаривать, можно и с пользой употребить. Лавки надо кому-то охранять? И благодеяние опять же - они ему теперь до гроба преданы. Понимать надо такие вещи!
Третий. Но они же государственные!
Первый и Второй. (смеясь) Конечно, государственные! А какие же ещё!
Многоумная беседа отцов нации прерывается, поскольку в зал входит на удивление трезвый, грустный и бесцветный Цицерон. Опустив голову, он идёт к трибуне, как сомнамбула, опоминается, проходит к своему месту, садится. Тут же появляется бодрый сияющий Цезарь.
Цезарь. Радостно видеть знакомые лица. Поздравляю вас, отцы, выборы все мы пережили, можно сказать, без потерь.
Аплодисменты.
Последняя формальность.
Достаёт запечатанный конверт.
Наши авгуры несколько задержались, можно сказать, с подсчётом. Так кто же будет первым среди равных в этом зале?..
Как бы интригуя, медленно открывает конверт. С лица его при этом не сходит самоуверенная ухмылка.
Итак…
Тут глаза его округляются, а лицо наоборот вытягивается.
Что это? Это что такое?
Вертит бумажку, оглядывает её со всех сторон.
Как же так?
Берёт себя в руки, тяжёлым взглядом обводит зал.
Кто это сделал? Кто это тут наагитировал?
В зале, как удавленник, повисает тишина. Цицерон встаёт, вздыхая так, что слышно, прижимает руку к сердцу.
Цицерон. Гай Юлич, ты понимаешь, я ведь ни в одном глазу…
Гнев Цезаря, найдя себе объект, обрушивается, как стена. От вопля дрожит потолок и сыплется штукатурка.
Цезарь. Ты! Урод! Алкаш безмозглый! Последнюю извилину пропил! Вырожденец недоделанный! Грекофил вонючий! Ты знаешь, что я с тобой!..
Цицерон. (оправдываясь, как пристыженный мальчишка) Не хотел я, Гай Юлич, ей-богу, ни в одном глазу… Кто же знал!
Цезарь. (переходя с вопля на хриплый крик) Мозги твои гнилые! Да ты знаешь, кто ты!? Ты шлюха, Цицерон! Просто шлюха! Дешёвая политическая блядь!
Цицерон. Ну, не такая уж дешёвая.
Тут Сенаторы, очнувшись, снова начинают галдеть не по делу.
Сенаторы. Что случилось? Что он сделал? В чём он виноват? Почему такой крик? В этом священном месте! Как вы смеете! А дешёвая - это сколько?
Цензор. Вето, вето, вето…
Первый. Мы хотим знать. Пусть председатель нам объяснит.
Цезарь. Да не председатель я больше! Понятно!?
Сенаторы в растерянности.
Третий. А кто же тогда председатель?
Цезарь. (показывая бумагу, говорит - как плюёт) Марк! Лициний!! КРАСС!!!
Слышен чей-то истерический смешок и общий скрип туго проворачивающихся мозгов. Когда они наконец проворачиваются, встаёт Помпей.
Помпей. (Цицерону) Почему ты не сказал своей маме, шоб она тебя не рожала?
Тут уж все набрасываются на Цицерона, вызывая в нём, однако, странную реакцию: он выпрямляется, задирает голову, делает грудь колесом и вообще превращается в стоячее достоинство.
Сенаторы. Ты рехнулся совсем! Что ты себе позволяешь! Да ты кто такой вообще!? А дешёвая - это сколько?
Цицерон. (сквозь галдёж) Это я кто такой? Да вы сами кто такие! Я - да я могилу Архимеда нашёл!** Я Верреса разоблачил…
Помпей. Этот Веррес тебе ещё икнётся.
Сенаторы. Ты против кого пошёл! Против лучших людей! На кого язык поднял! Да скажите же наконец, сколько сегодня дешёвая!
Цицерон. Это вы-то лучшие? Я - отец отечества! Меня народ уважает! Да я памятник уже практически. Да, я - памятник себе!
Помпей. Шлимазл** ты, а не памятник.
Цицерон. Ах так, вот так вот, да? Обзываться, да?
Цезарь. Слушай, слушай, что о тебе коллеги думают!
Цицерон. А вы… (Цезарю) А ты… А я Брута позову!
Цезарь. (опешив) Ну, Марек, это уже ниже пояса.
Цицерон. Ниже пояса у настоящих мужиков…
Цензор. Вето!
Цицерон. Сам знаю!
Сенаторы. Он ещё огрызается. Нагадил - так отвечай!
Никто не замечает за этим содержательным спором, как в зале появляется Красс. Некоторое время все продолжают сквернословить и плеваться, но заметив Красса - затихают. Красс подходит к председательскому месту.
Красс. А ну-ка ша мне тут! (Цезарю, не глядя на него) Слазь!
Цезарь встаёт, шатаясь. Сенаторы отводят глаза, стараясь не встретиться взглядом ни с ним, ни с Крассом. Как пьяный, Цезарь медленно выходит из зала.
Сенаторы. Гай Юлич! Куда…
Красс. Ша, я сказал. (усаживаясь) Не хватает нам, братаны, культуры дискуссий. Вы шо, на моего кореша наехали? Всей толпой? А ну теперь по одному!
Становится очень тихо, и в этой тишине прорастают звуки, доносящиеся с Форума: треск разбиваемых статуй и посуды, обрывки песен, смех потаскух и - плотнее прочего - пьяные возгласы, в которых отчётливо можно разобрать только слово «хлеба!».
И на будущее: кто рыпнется на этого (пальцем в Цицерона), может себе сразу статую заказывать.** Короче, теперь всё будет по-новому. Есть среди вас такие, которые мне не должны?** Нет таких? Так от, шоб было понятно, - этот мне уже не должен.
Цицерон. (с обожанием) Тёзка, да я за тебя теперь…
Красс. Ша, не напрягайся. И тока так теперь: я председатель или как?
Сенаторы. Председатель. Конечно!
Третий. (неуверенно) Слава Крассу…
Красс. И шоб обращались ко мне как положено, а то, в натуре, обидно: я уже чисто вот какой, а где ко мне уважение?
Не позволив Крассу закончить его тронную речь, в зал очень громко вбегает один из Стукачей Цезаря, красный, запыхавшийся, в порванной тоге.
Стукач. Хозяин! Марк Лициньевич! Бунт! Отцы! Народ с ума сошёл!
Сенаторы. Что? Как? Почему? Что им ещё надо?
Помпей. А здесь есть запасной выход?
Красс. Кончай базар! Ша! Я сказал или нет? Пошли с пролетариями побазарим.
Сенаторы толпой устремляются к выходу, толкаются и вообще хамят. Зал пустеет и выглядит неубедительно.
Храм Согласия. Разумеется, те же Сенаторы. Они довольны, но слегка уморены этим суматошным днём. Опоздавшие подходят к доске объявлений, ищут себя там, как абитуриенты, и с безразличным видом рассаживаются по местам.
Первый. Утомляют меня эти выборы.
Второй. Да уж. Недоработано у нас тут. Стихийность вся эта. Народ какой-то. И то подумать, отцы, мы, мы должны спрашивать у них согласия на то, чтобы мы были теми, кто мы и так есть! А кем ещё мы можем быть? Голова у рук не спрашивает.
Первый. Выходи к нему, говори ему что-то, народу этому. Голос-то не казённый.
Третий. Но согласитесь, отцы, в этом есть и свои приятные стороны. Звери эти, гладиаторы - радости-то, радости сколько! А кровищи - ух!
Первый. Молод ты ещё.
Второй. Каждый раз одно и то же. Надоест этот зверинец - хуже жены.
Третий. Как это - хуже? Мне моя не надоела.
Первый морщится, а Второй смеётся.
Второй. Узнаешь ещё, жизнь длинная. (меняя интонацию на интимную, Первому) Гетеры опять цены подняли.
Первый. Ну?! Это уже ни в какие ворота!
Второй. Вот и я о том же: теперь всё подорожает.
Сидящий перед ними Помпей оборачивается заинтересованно.
Помпей. Таки я вам скажу, шо гетеры у нас распоясались.
Второй. Там и распоясываться недолго.
Смеются.
Третий. Кстати, отцы, тут один мой знакомый подсчитал, он весь день там просидел, так он говорит, что гладиаторов было не триста, а двести восемьдесят, а мы ведь закон принимали…
Второй. (нервно перебивая) Кстати, это некстати. (покровительственно) Тебе, вьюнош, надо старших слушать, тогда не будешь глупых вопросов задавать.
Третий. (обижаясь) Почему сразу глупых? Он действительно подсчитал…
Второй. Эх, молодёжь! Учишь вас, учишь… Этих двадцать Красс при себе оставил, попридержал: не всё же добро разбазаривать, можно и с пользой употребить. Лавки надо кому-то охранять? И благодеяние опять же - они ему теперь до гроба преданы. Понимать надо такие вещи!
Третий. Но они же государственные!
Первый и Второй. (смеясь) Конечно, государственные! А какие же ещё!
Многоумная беседа отцов нации прерывается, поскольку в зал входит на удивление трезвый, грустный и бесцветный Цицерон. Опустив голову, он идёт к трибуне, как сомнамбула, опоминается, проходит к своему месту, садится. Тут же появляется бодрый сияющий Цезарь.
Цезарь. Радостно видеть знакомые лица. Поздравляю вас, отцы, выборы все мы пережили, можно сказать, без потерь.
Аплодисменты.
Последняя формальность.
Достаёт запечатанный конверт.
Наши авгуры несколько задержались, можно сказать, с подсчётом. Так кто же будет первым среди равных в этом зале?..
Как бы интригуя, медленно открывает конверт. С лица его при этом не сходит самоуверенная ухмылка.
Итак…
Тут глаза его округляются, а лицо наоборот вытягивается.
Что это? Это что такое?
Вертит бумажку, оглядывает её со всех сторон.
Как же так?
Берёт себя в руки, тяжёлым взглядом обводит зал.
Кто это сделал? Кто это тут наагитировал?
В зале, как удавленник, повисает тишина. Цицерон встаёт, вздыхая так, что слышно, прижимает руку к сердцу.
Цицерон. Гай Юлич, ты понимаешь, я ведь ни в одном глазу…
Гнев Цезаря, найдя себе объект, обрушивается, как стена. От вопля дрожит потолок и сыплется штукатурка.
Цезарь. Ты! Урод! Алкаш безмозглый! Последнюю извилину пропил! Вырожденец недоделанный! Грекофил вонючий! Ты знаешь, что я с тобой!..
Цицерон. (оправдываясь, как пристыженный мальчишка) Не хотел я, Гай Юлич, ей-богу, ни в одном глазу… Кто же знал!
Цезарь. (переходя с вопля на хриплый крик) Мозги твои гнилые! Да ты знаешь, кто ты!? Ты шлюха, Цицерон! Просто шлюха! Дешёвая политическая блядь!
Цицерон. Ну, не такая уж дешёвая.
Тут Сенаторы, очнувшись, снова начинают галдеть не по делу.
Сенаторы. Что случилось? Что он сделал? В чём он виноват? Почему такой крик? В этом священном месте! Как вы смеете! А дешёвая - это сколько?
Цензор. Вето, вето, вето…
Первый. Мы хотим знать. Пусть председатель нам объяснит.
Цезарь. Да не председатель я больше! Понятно!?
Сенаторы в растерянности.
Третий. А кто же тогда председатель?
Цезарь. (показывая бумагу, говорит - как плюёт) Марк! Лициний!! КРАСС!!!
Слышен чей-то истерический смешок и общий скрип туго проворачивающихся мозгов. Когда они наконец проворачиваются, встаёт Помпей.
Помпей. (Цицерону) Почему ты не сказал своей маме, шоб она тебя не рожала?
Тут уж все набрасываются на Цицерона, вызывая в нём, однако, странную реакцию: он выпрямляется, задирает голову, делает грудь колесом и вообще превращается в стоячее достоинство.
Сенаторы. Ты рехнулся совсем! Что ты себе позволяешь! Да ты кто такой вообще!? А дешёвая - это сколько?
Цицерон. (сквозь галдёж) Это я кто такой? Да вы сами кто такие! Я - да я могилу Архимеда нашёл!** Я Верреса разоблачил…
Помпей. Этот Веррес тебе ещё икнётся.
Сенаторы. Ты против кого пошёл! Против лучших людей! На кого язык поднял! Да скажите же наконец, сколько сегодня дешёвая!
Цицерон. Это вы-то лучшие? Я - отец отечества! Меня народ уважает! Да я памятник уже практически. Да, я - памятник себе!
Помпей. Шлимазл** ты, а не памятник.
Цицерон. Ах так, вот так вот, да? Обзываться, да?
Цезарь. Слушай, слушай, что о тебе коллеги думают!
Цицерон. А вы… (Цезарю) А ты… А я Брута позову!
Цезарь. (опешив) Ну, Марек, это уже ниже пояса.
Цицерон. Ниже пояса у настоящих мужиков…
Цензор. Вето!
Цицерон. Сам знаю!
Сенаторы. Он ещё огрызается. Нагадил - так отвечай!
Никто не замечает за этим содержательным спором, как в зале появляется Красс. Некоторое время все продолжают сквернословить и плеваться, но заметив Красса - затихают. Красс подходит к председательскому месту.
Красс. А ну-ка ша мне тут! (Цезарю, не глядя на него) Слазь!
Цезарь встаёт, шатаясь. Сенаторы отводят глаза, стараясь не встретиться взглядом ни с ним, ни с Крассом. Как пьяный, Цезарь медленно выходит из зала.
Сенаторы. Гай Юлич! Куда…
Красс. Ша, я сказал. (усаживаясь) Не хватает нам, братаны, культуры дискуссий. Вы шо, на моего кореша наехали? Всей толпой? А ну теперь по одному!
Становится очень тихо, и в этой тишине прорастают звуки, доносящиеся с Форума: треск разбиваемых статуй и посуды, обрывки песен, смех потаскух и - плотнее прочего - пьяные возгласы, в которых отчётливо можно разобрать только слово «хлеба!».
И на будущее: кто рыпнется на этого (пальцем в Цицерона), может себе сразу статую заказывать.** Короче, теперь всё будет по-новому. Есть среди вас такие, которые мне не должны?** Нет таких? Так от, шоб было понятно, - этот мне уже не должен.
Цицерон. (с обожанием) Тёзка, да я за тебя теперь…
Красс. Ша, не напрягайся. И тока так теперь: я председатель или как?
Сенаторы. Председатель. Конечно!
Третий. (неуверенно) Слава Крассу…
Красс. И шоб обращались ко мне как положено, а то, в натуре, обидно: я уже чисто вот какой, а где ко мне уважение?
Не позволив Крассу закончить его тронную речь, в зал очень громко вбегает один из Стукачей Цезаря, красный, запыхавшийся, в порванной тоге.
Стукач. Хозяин! Марк Лициньевич! Бунт! Отцы! Народ с ума сошёл!
Сенаторы. Что? Как? Почему? Что им ещё надо?
Помпей. А здесь есть запасной выход?
Красс. Кончай базар! Ша! Я сказал или нет? Пошли с пролетариями побазарим.
Сенаторы толпой устремляются к выходу, толкаются и вообще хамят. Зал пустеет и выглядит неубедительно.