О, пожелтевшие листы...
С тех пор, как в середине восемнадцатого века с подачи актёра Дэвида Гаррика по всей Англии, а потом и за её пределами пошла волна «бардопоклонства», все читатели и почитатели Шекспира мечтали о том, что когда-нибудь где-нибудь будут найдены рукописи его произведений.
И вот в конце восемнадцатого века молодой человек по имени Вильям-Генри Айрленд, сын известного и уважаемого коллекционера, взбудоражил всю Англию известием о том, что ему удалось обнаружить несколько деловых документов, написанных рукой Шекспира, а также его переписку с женой, коллегами, покровителем и самой королевой. А потом - рукописи «Короля Лира» и «Гамлета»! И - настоящее сокровище! - рукопись неизвестной исторической пьесы Шекспира «Вортигерн и Ровена». Стоит ли говорить, что все эти бумаги оказались подделками, которые сам он и состряпал?
.
.
Поддельное «письмо Шекспира графу Саутгемптону»
.И в самом деле, рукописей той эпохи почти не сохранилось - и не только шекспировских, о которых больше всего сожалеют и исследователи, и обыватели. Томас Хейвуд, писавший для конкурирующей труппы лорда-адмирала, сам и в соавторстве сочинил порядка двухсот пьес - рукописей нет. От мегапопулярных - куда там Шекспиру! - Бомонта и Флетчера тоже не осталось ни одной рукописи. От первого профессионального писателя Роберта Грина (который оставил нам самое раннее свидетельство о Шекспире-драматурге) - ни одной рукописи. От Томаса Деккера (придумавшего называть «пиратством» воровство чужих текстов), Джона Вебстера (автора «Герцогини Мальфийской», по кровавости и количеству расчленёнки переплюнувшей шекспировского «Тита Андроника»), Томаса Кида (написавшего популярнейшую в то время «Испанскую трагедию» и, возможно, утраченного пра-«Гамлета», в котором впервые из всех вариантов этой истории появляется призрак отца) и прочих звёзд Раннего Нового времени - ни одной рукописи. От великого Кристофера Марло, помимо свидетельской подписи под чужим завещанием, осталась одна рукописная страничка из «Парижской резни», и та вызывает очень большие подозрения, поскольку обнаружена была Джоном Пейном Кольером, известным своими подделками, а потому велика вероятность, что и эту страничку он «обнаружил» не где-нибудь, а на собственном письменном столе, как до него это делал бесподобный в своей вдохновенной наглости Вильям-Генри Айрленд.
.
.
.
Предполагаемый творческий автограф Кристофера Марло и его подпись под чужим завещанием
.Короче говоря, 90% всех рукописей той эпохи утрачены.
Это можно было бы объяснить тем, что после английской революции пуритане сровняли с землёй театры, уничтожив заодно и пьесы, которые там лежали (ну а первый «Глобус» и первая «Фортуна» со всем добром погибли и того раньше), а в 1666 году сгорел и весь Лондон, потому ничего и не сохранилось. Но если мы на время забудем о Лондоне и заглянем в Париж, который не горел, и попытаемся найти что-нибудь, написанное рукой Мольера (а театр Пале-Рояль хотя и сгорел, но уже в XIX веке, когда рукописи давно научились ценить и беречь, а стало быть, если бы они существовали на тот момент, то хранились бы не в театре, а в архиве), - что мы найдём? Две долговые расписки. Всё. То есть, это общее место для всей Европы того времени: документы, связанные с имущественными правами, хранили как зеницу ока, а рукописи художественных произведений - нет.
Так куда же исчезли рукописи? О, вариантов было предостаточно. Бумага была очень дорогой, и каждый листочек использовался повторно.
Листы, исписанные с одной стороны, зачастую использовались по прямому назначению: на чистом обороте писали что-то новое. Именно так, на чистых оборотах чужих страниц, рукой драматурга Энтони Мандея написана основная часть коллективной пьесы «Сэр Томас Мор».
.
Страница из пьесы «Сэр Томас Мор» с пометками цензора Эдмунда Тилни
А что происходило с листами, которые уже были исписаны с обеих сторон? Им тоже находилось применение. Самые невезучие окончили свой земной путь туалетной бумагой и утонули в выгребных ямах. Другие удостоились более завидной участи и стали обёртками для разных товаров (здесь можно вспомнить кулёчки из сонетов в «Сирано де Бержераке» Ростана или сцену из «Короля и не короля» Бомонта и Флетчера, где персонаж, получивший тридцать с лишним вызовов на дуэли, радуется тому, что сможет продать их бакалейщикам на обёртки и неплохо на этом заработать). Больше всего повезло тем листам, в которые, как в суперобложки, оборачивали другие книги: они сохранились почти нетронутыми, хотя и разрозненными.
.
И огромное количество рукописей превратилось в книги - не только в качестве текста, но и в качестве расходных материалов: ими проклеивали корешки, из них делали форзацы, целые пачки листов шли на картонные доски для обложек.
.
Иными словами, рукопись как текст была интересна только до тех пор, пока не была отпечатана. А с этого момента в ней ценилась только бумага, и она по значимости приравнивалась к типографскому браку или морально устаревшим старым книгам, которые тоже шли в дело.
.
Когда подумаешь, какие книги зачастую считались морально устаревшими и использовались в переплётном деле, волосы встают дыбом! Есть целая отрасль исследований, которая называется фрагментологией, - люди, которые ею занимаются, по крупинкам, по страничкам, по лоскуточкам выискивают в переплётах утраченные жемчужины: кусочки средневековых рукописных фолиантов, фрагменты первых печатных книг (к примеру, напечатанная Иоганном Гутенбергом латинская грамматика сейчас существует только в виде таких разрозненных кусочков, добытых из переплётов других, зачастую куда менее ценных для нас изданий), и ещё - странички тех самых авторских рукописей.
.
Поэтому, возвращаясь к теме шекспировских рукописей, остаётся только радоваться тому, что упомянутая выше пьеса «Сэр Томас Мор», над которой уже после Мандея работали ещё четверо драматургов, не прошла цензуру, так и не была ни поставлена, ни напечатана, и осела в архивах: благодаря этому и сохранилась её коллективная рукопись, включая три страницы, написанные рукой Шекспира.
.
Иначе и эти страницы, как и почти всё, написанное в то время, стали бы в лучшем случае суперобложками для других книг или материалом для переплётчиков, а в худшем - обёртками или туалетной бумагой.
Если книги с нами говорят, то утраченные рукописи беззвучно шепчут, скрытые под кожаными и тканевыми обтяжками обложек, изредка выглядывают в щёлочку потрескавшегося корешка, соседствуя с типографским браком или бесценными листами, над которыми когда-то трудились переписчики в средневековых монастырях. И каждая новая находка фрагментологов вызывает одновременно и радость, и грусть.
.
.
.
.