Мария Моисеевна Эссен. Работа на Урале. Часть 1
Оживлю несколько подзаглохший документально-мемуарный сектор очередным преданием старины глубокой, а то и так у меня скоро отпуск, когда в журнале будет в основном лишь специально обученный месячник.
МАРИЯ МОИСЕЕВНА ЭССЕН
АВТОБИОГРАФИЯ
Родилась в 1872 г. До 18-ти лет жила в Самаре. В 1892 г. начала работать в рабочих кружках - Екатеринослав, Одесса, Саратов.
1897 г. стала работать как профессиональный революционер в Киеве в "Союзе борьбы". В 1898 г. работала в Екатеринбурге, организовав там впервые социал-демократическую организацию; там мной была поставлена нелегальная типография, в которой был напечатан сборник "Пролетарская борьба". В 1899 г. была арестована и просидела в Уфимской тюрьме 1 год 8 месяцев. Была сослана в Якутскую область в Олекминск, откуда бежала в начале 1902 г. Пробыв несколько месяцев в Женеве, установив связь с "Искрой", я была направлена на работу в Питер, где стала работать в искровском комитете. В мае 1903 г. была арестована. В сентябре 1903 г. была освобождена. В конце 1903 г. после 2-го с"езда партии была кооптирована в члены Цека РСДРП(б). Летом 1904 г. была арестована на границе, просидела в тюрьме до июня 1905 г. и была сослана в Архангельскую губернию. С дороги бежала и приехала в Петербург в сентябре 1905 г. Была членом петербургского комитета, заведывала организацией боевых дружин.
1906 г. работала в Москве, была членом комитета РСДРП(б). Партийные клички "Зверь", "Сокол". После февральской революции была выбрана в Тифлиский совет рабочих депутатов. 1918-1920 состояла в группе интернационалистов. В 1921 г. вся группа вступила в компартию. С 1921 г. я заведывала отделом агитации в Цека Грузии, была редактором Известий. 1922-3 гг. заведывала агитпропом Тифлисского комитета, в 1924 г.завагитпроп [1] Заккрайкома. В 1925 г. переехала в Москву, работала в ГИЗе членом президиума Редплана. С 1927-30 г. в Истпарте ЦК и в Институте Ленина зав.отделом местных истпартов. С 1931-32 г. Ком.инст. журналистики, зав. основным сектором. 1932-33 г. комакадемия зав. профсекцией при Институте истории.
С 1933 работаю в Гослитиздате, с начала в качестве Главного редактора по изданию Щедрина, Некрасова и Чехова. С 1941 года старшим редактором сектора классиков. Сейчас состою внештатным редактором-рецензентом издательства.
М. Эссен [1об]
Глава IV.
РАБОТА НА УРАЛЕ.
В начале 1898 года я, А.А. Санин и Каменец поехали работать на Урал. Ехали втроём довольно бодро и весело, но чем ближе под"езжали к Екатеринбургу, тем озабоченнее становились: где остановимся, как раздобудем связи с рабочими, удастся ли наладить работу, куда деваться сразу с чемоданом нелегальной литературы? В поезде познакомились с каким-то поляком, содержателем кухмистерской. Услышав о наших затруднениях с квартирой, он сейчас же пришёл к нам на помощь и сказал, что в доме, где он живёт, сдается квартира в две комнаты, и для нас она особенно удобна тем, что мы сможем обедать у него.
Итак, ещё не приехав, мы уже имели готовый кров и стол. Немного раздражал нас этот содержатель кухмистерской своей как-то неприятной суетливостью, чрезмерной угодливостью, мелькнула даже мысль - не шпик ли, но это уж было бы очень неправдоподобно, и мы истолковали его любезность просто желанием подработать, и, конечно, оно так и было. Во всяком случае, благодаря ему мы прямо с вокзала устроились по-домашнему в рекомендованной им квартире.
Мы заняли две небольшие комнаты с отдельным ходом и первую комнату предоставили А.А., а во второй поместилась я с Идой. Теперь нужно было найти заработок, легализировать своё существование в глазах окружающих и приступить к работе.
Главная трудность заключалась в том, что мы не имели никаких связей с рабочими. У меня был адрес одного семинариста Дмитрия Кремлёва, и я отправилась к нему. [2] Парень оказался подходящий, революционно настроенный, и сразу понял, что от него требуется. У него были знакомства и среди рабочих и среди молодежи. Мы ознакомили его с планом предполагаемой нами работы и, что называется, зажгли его. Через неделю мы имели уже связи с рабочими нескольких предприятий (железная дорога, завод Ятеса, Верхнеисетский завод, Злоказовская суконная фабрика). Наибольшую активность и интерес к нашей работе проявил рабочий Лобухин, которой являлся связующим звеном между нами и рабочими. Но было ясно, что наш "комитет" и на первых даже порах не справится с намеченной работой, нужна была периферия, молодёжь, которая разовьёт связи, поведёт пропаганду, будет организовывать кружки, будет распространять литературу.
В Екатеринбурге было горное училище, где учились сыновья рабочих, мастеров и служащих заводов со всего Урала. Это горное училище было взято нами под обстрел. Кремлёв и там имел связи и привёл к нам самых надёжных и активных: Сыромолотова, Варначёва, Якобсона, Лоськова, Саватеева и затем Доменова, оказавшегося потом предателем. Не помню уж, как в нашу компанию попали гимназист Новомийский и курсистка Зверева.
Образовалась довольно дружная компания. Никакой особой конспирации у нас не было. Приходили все к нам каждый день, и мы начали заниматься с ними. Внешне всё это выглядело довольно мирно. Просто весёлая молодая компания живёт в своё удовольствие, гуляет, катается на лодках, распевает песни. Вид у нас был самый, что ни на есть, мирный. Мы были знакомы с другого рода конспирацией, но в Екатеринбурге [3] она была непригодной. Как скрыть знакомство, встречаться тайком в таком захолустном городе, каким был тогда Екатеринбург, где соседи видят и знают всю твою подноготную? Если мы бы вздумали разводить конспирацию в духе киевской или петербургской, мы бы провалились в один день. Всякая таинственность, замкнутость обратили бы внимание больше, чем наша открытая, шумная жизнь.
Не надо забывать, конечно, при этом, что это происходило на заре рабочего движения в городе, где до того никакой революцией не пахло, где даже приезжих не прописывали. Помнится, как я как-то предложила хозяйке прописать меня, она даже обиделась на меня: "Разве вы бродяги какие-нибудь?" С её точки зрения прописывать надо было только подозрительных людей. Забегая вперёд, должна сказать, что после, когда начались провалы и слежка, нам очень помогло то, что мы не были прописаны. Кажется, хозяйка даже фамилии моей не запомнила и не могла сообщить её жандармам.
Итак, завязав связи с молодёжью и рабочими, мы могли уже приступить к плановой работе, начались занятия с кружком молодёжи будущих пропагандистов и организаторов. Они приходили ежедневно, и работа с ними велась во-всю. Как-то в книжке 4 "В огне революции" (изд. 1923г.) я читала воспоминания Сыромолотова об этом времени. Он пишет: "Мы были взяты в работу по-настоящему". Я применила метод бесед, совместного чтения, а главное - немедленного вовлечения их в практическую работу. Она помогали заводить связи с рабочими, организовывали [4] собрания, добывали материал для гектографа, каллиграфически переписывали листки для печатания и затем, отпечатав, всей гурьбой отправлялись к фабрикам и заводам расклеивать их.
С рабочими ми виделись на собраниях, в лесу, за городом. Этим собраниям тоже придавали мирный характер пикников, прогулок. Рабочим мет об"ясняли, зачем нужно организоваться в партию, рассказывали о том, что сделано в других городах, как ведется социал-демократическая работа в Европе. Таких кружков, как в Киеве, нам не удалось организовать. Рабочие здесь были совсем другие. Они мало интересовались умозрительными философскими проблемами. Их захватывали больше вопросы классовой борьбы, перспективы этой борьбы и желание принять участие в революционных действиях.
Помню, один рабочий смотрит на меня и в таком радостном изумлении спрашивает: "И откуда вы взялись? Ничего ведь мы этого не знали. И какие вы смелые, против царя идете, неужели не боязно?"
Как-то заговорили о боге. С киевскими рабочими приходилось диспуты вести, а тут и убеждать не надо. Спрашивают:
- Есть бог?
- Нет.
Сейчас же начинают сами приводить доказательства, что всё сочинено. И какие сочные слова находят, какие меткие уничтожающие примеры приводят.
Как-то собрались на пасху. Один рабочий говорит, а у самого рот до ушей расплывается от улыбки:
- Баба зовёт в церковь, а я ей говорю: "У меня своя церковь есть, я туда и пойду". А она так подозрительно смотрит, думает, в кабак собираюсь. Вот она наша церковь и наше евангелие, - и он с радостным смехом указывает на книгу, на собравшихся товарищей.
Другой [5] рассказал, что с тех пор, как стал ходить на собрания, и пить бросил: "И так весело жить стало, ходишь, точно земля под тобой пляшет". И все мы ходили точно на щелчках. Так радостно было расширять работу, привлекать в нее новых людей, так всё удавалось.
Первого мая 1898 года мы выпустили впервые листок с заголовком "Пролетарии всех стран, об"единяйтесь". В листке раз"яснялось значение первомайского праздника, говорилось о гнёте и бесправии рабочего класса, о разорённом крестьянстве, о борьбе, какую ведёт рабочий класс в крупных центрах, и заканчивалось призывом: "Долой самодержавие и да здравствует социал-демократическая рабочая партия." Листок этот, отпечатанный на гектографе, мы расклеивали, разбившись на группы, всю ночь на фабриках и заводах, и в городе на телеграфных столбах, около полиции и в других центральных местах.
Окончив своё дело, мы спокойно разошлись по домам и решили утром никуда не выходить и ждать, что будет.
С утра начались об"езды и обходы жандармов по улицам. Начали сдирать наши воззвания, но не тут-то было. Клей был сварен на славу, и надо было отскабливать каждой вершок. Ну и позорились же жандармы. Пошли обыски, но искали у тех, кто был на дурном счету у полиции, у поднадзорных, давно уже отошедших от дела.
Нас эти обыски совершенно не задели, и мы успели за лето выпустить ещё не одну прокламацию. Была забастовка на Злоказовской суконной фабрике, мы выяснили требования и забросали фабрику листками, формулируя и обобщая требования рабочих. Рабочим листки очень [6] нравились, и они их читали и хранили. В результате этой стачки у нас установилась связь с фабрикой*. [*Был выпущен один общий листок "К рабочим Урала", нечто вроде манифесте, говорящий об общих задачах.] И вообще связи крепли и росли, мы уже не успевали обслуживать все требования: не хватало людей. Тут стали и к нам добираться шпики.
Какой-то наш рабочий в трактире, подвыпив, стал шумно провозглашать свои новые мысли - долой буржуев и царей и пр. Ведь невысказанная мысль давит. На него обратили внимание, задержали, и он немного запутался и кое о чём поведал. Знал он только о собраниях, на которых бывал, и у него вынудили подробности об этих собраниях. Но и этого для екатеринбургских жандармов было довольно. Меня он знал по имени Анна Ивановна и говорил, что-де приходила стриженая и читала, и раз"ясняла по книжке. Стриженых было не так уж много, и до меня добрались бы быстро, но я не была прописана, и, пока меня искали, я успела скрыться из Екатеринбурга.
Когда наступило время каникул, и члены кружка должны были раз"ехаться по домам, мы заработали план их работы, составили подробную анкету, по которой они должны были собрать полные сведения о заводе, характере производства, количестве рабочих, заработной плате, условиях труда и т.д. Это, конечно, была наивная, кустарная работа, но всё же кое-какой необходимый материал мы получили.
Каждый от"езжающий получил небольшую библиотечку нелегальной литературы, гектограф, воззвания, которые выпушены были нами в Екатеринбурге, и главное задание - непременно организовать [7] социал-демократическое ядро на заводе, установить связь с ним и немедленно передать эту связь в центр. Мы уже оформились тогда в комитет, имели печать. Была установлена связь с Златоустом, Воткинским, Кусинским и Сысертским заводами. Мы предполагали зимой созвать Уральский с"езд и оформить организацию как областную.
Связи устанавливались довольно быстро и прочно, но нужна была литература, агитаторы, нужно было поддерживать живую связь. Было решено поставить типографию и начать издавать газету или журнал. Затем необходимо было привлечь ещё людей, поставить шире работу и хоть отчасти произвести разделение труда. Когда меня арестовали, я могла совершенно искренно говорить: "Сама писала, сама печатала, сама распространяла". Конечно, я была далеко не одна, но не было ни одной работы, в которой я не принимала бы участия.
Такая работа соответствовала вполне моему настроению, но была плоха тем, что провались я, провалимся все мы, и работа остановится. Так оно, конечно, и случилось.
Летом, когда ребята раз"ехались по заводам, мне пришлось совсем туго. А.А.Санин поехал куда-то лечиться. Ида умерла, и я моталась, как неприкаянная душа. Жила уже тогда я отдельно. За нами начали послеживать, и мы решили хоть Санина внешне отстранить от нашей компании. Мы готовились к тому, чтобы зимой поставить типографию, и он нам нужен будет как литератор и редактор. Никак не удаётся мне вспомнить фамилию рабочего-типографа, которой положил начало нашей [8] типографии, начал доставить (попросту красть) шрифт из типографии, где он работал*. [*Фамилия рабочего - Емельянов, об этом мне сообщил - П.Н. Кудрин] Конечно, делал он это осторожно и медленно, но всё же через несколько месяцев мы имели уже один-два пуда шрифта. Этого было мало, и я решила поехать за шрифтом в Питер, кстати, нужно было достать ручной пресс, рамы, краску, типографский вал и пр.
По дороге в Питер я заехала в Златоуст, и так ярко осела в моей памяти эта поездка, точно вчера только я там была. Урал своеобразно красив и просторен. Я ехала в каком-то приподнятом, праздничном настроении. Было такое чувство, что горы свернёшь, и они мелькали в окнах вагона такие красивые, сочные. Златоустинский завод расположен на горе. Громадный, пышущий жаром и огнём, он на фоне тёмной ночи вырисовывался каким-то сказочным гигантом. Мы, собравшись в лесу, всю ночь провели в беседе и смелых мечтах о том, как мы всколыхнём жизнь Урала.
Златоуст уже имел и тогда славные традиции. В 1896 году там была проведена забастовка, давшая рабочим восьмичасовой рабочий день вместо двенадцатичасового. Завод работал без перерыва, и рабочие добились введения трёх смен вместо двух. В то время это было большое достижение**, и мы, конечно, имели право мечтать о [9] перспективах ещё более ярких и революционных. Главное - пока что все удавалось.
[**Необходимо отметить, что для многих уральских поссессионных заводов, которые не могли использовать рабочую силу и потому прибегали к сокращению рабочего дня и соответственно к сокращению заработной платы, такое сокращение не служило признаком сознательной борьбы рабочих и не являлось достижением. Для таких же заводов, в которых производство было в полном ходу, как Златоустовский, Лысьвенский (где рабочие добились введения восьмичасового рабочего дня в результате стачки) и Симский, это было, конечно, не малым достижением]
Шрифт для типографии мы частично хранили у рабочего-типографа, который нам его доставал. Когда накапливался порядочный запас (ведь он мог из типографии уносить по горсточке), я забирала у него и относила в надёжное место. И вот однажды осенью, темной ночью, я отправилась еще с одним товарищем за шрифтом. Наборщик жил в том же доме, где и Кремлёв. Подходим к дому, смотрим: какое-то необыкновенное оживление, извозчики. Подозрительно. Думаем, засыпался наш наборщик. Решили зайти к Кремлёву. Только подошли к калитке, попали в об"ятия городовых: "Пожалуйте".
Вводят нас в квартиру Кремлёва, обыск-то, оказывается, у него. Мигаю ему - мы не знакомы, и возмущённо обращаюсь к жандармскому офицеру:
- Что за нахальство такое, почему хватают с улицы людей и тащат к незнакомым людям?
- А вы не знакомы? - спрашивает опешивший жандарм.
- Впервые вижу.
Городовой, арестовавший нас, уверяет, что мы шли именно сюда.
- Ничего подобного, - утверждаю я. - Мы шли мимо, видим - стоят извозчики, думаем - свадьба, решили полюбопытствовать, посмотреть в окно, а городовой вцепился в нас.
Жандарма мой протест сбил с толку, и он растерянно поглядел на меня, на Кремлёва. Я, чтобы закончить сцену, наивно-пренаивно спросила: "А что здесь такое происходит?" Это окончательно убедило жандарма в том, что мы попали действительно по ошибке, и он, извиняясь, прикладывая руку к козырьку, открыл нам дверь. Мы чуть не заплясали от радости. У меня ещё хватило нахальства [10] выразить протест, что порядочных людей, как жуликов, ловят, но, выйдя, мы летели, не чуя ног под собой. А вдруг одумаются и вернут нас, а вдруг следят, а тут темнота, грязь по колено, еле ноги вытаскиваем. Всё же на душе весело. У Кремлёва ничего не найдут, шрифт в безопасности, мы не на замечании, иначе бы не выпустили, и над всей этим мысль - уцелели, работа пойдёт, и приятное чувство злорадства, что оставили в дураках жандарма.
Позже, когда я сидела в тюрьме, меня на допросе спросили, почему я скрыла своё знакомство с Кремлёвым на обыске у него. Я бойко ответила: "С единственной целью - уцелеть". Всё же этот обыск заставил нас насторожиться.
С Кремлёвым временно прекратили связь, с наборщиком условились, что шрифт он будет доставлять в другое место, у себя не оставляя. Во время обыска он тоже пережил немало волнений, ожидая, что и к нему заглянут. В квартире он спрятать шрифта не мог, а потому решил на верёвке спустить в отхожее место на дворе. Если к нему придут, он выйдет во двор и верёвку перережет. "Пускай уж лучше пропадет, чем отдавать жандармам". К нему не зашли, и ему, бедному, пришлось потом повозиться, чтобы отмыть "наслоение". Кто знал провинциальные отхожие места, которые очищались раз в полгода, тот представляет себе, что это была за работа.
Но всё хорошо, что хорошо кончается. Шрифт постепенно накоплялся, надо было разрешить вопрос о том, где поставить типографию. Было очевидно, что в Екатеринбурге этого сделать не удастся. Затем надо было [11] достать технические приспособления для ручного станка.
Я поехала в Питер. Заехала сначала в Самару. Там организовалась редакция: Санин, Циммерман, Румянцев, Португалов, Шлихтер. Решили на первых порах издать сборник, а затем, если работа развернётся, начать издавать краевую газету или журнал. Наметили статьи, распределили темы. Долго придумывали название сборника, сошлись на названии "Пролетарская борьба".
В Питере мне удалось найти нужных людей, знающих постановку типографского дела. Заказали все необходимые части, удалось достать ещё пуд шрифта, и я, набив небольшой чемодан драгоценным материалом, покатила обратно.
Чемодан везла с собой: в багаж боязно было сдавать. Берегла его пуще глазу, не обошлось без тревожных курьезов. Он был слишком тяжёл для своего размера, и носильщик, очень неодобрительно и подозрительно кряхтя, нёс его: " Чего это там у вас, точно железо?" Я его уверяла, что это книги. "Ну, да мне наплевать, два двугривенных - и ладно". Я поторговалась для вида, но при посадке уже предпочитала сама тащить его, делая вид, что он лёгок.
Один раз увязался за мной какой-то офицер ухаживать. Я, конечно, щедро расточала улыбки. Ведь это была такая прекрасная ширма для меня и моего чемодана. Но вот при пересадке он галантно ухватился за мой чемодан, желая мне помочь, и сразу осел:
- Однако, тяжеловат.
- Вот пустяки, я одной руке я его поднимаю, неужели вы такой слабый?
Тут ему пришлось сжать [12] челюсти и тащить, тоже делая вид, что для него это пустяки. Всё же сомнения и у него появились, но мой беспечный вид, кокетливая шляпа, а главное - весёлый смех и шутки разогнали сомнения. В Челябинске мы расстались, условились встретиться зимой в Питере. Счастливой дороги.
Был ещё один жуткий момент. У какой-то пассажирки пропали деньге, и она потребовала, чтобы у всех произвели обыск. Я подняла шум, вызвав общее сочувствие. Несчастная дама стала извиняться, что она и не думала совсем заподозрить нас. Проехало и на этот раз.
В Екатеринбурге меня встретили друзья, чемодан водворили в надёжное место и стали думать, где же устроить типографию. Кажется, Сыромолотов впервые произнёс фамилию Н.Н. Кудрина. Расспрашиваю, кто такой. Парень свой, надёжный, но не дурак выпить, любит жизнь. Кончил горное училище, очень способный, служит управляющим золотых приисков в Бишкиле, близ Челябинска.
Решаю ехать к нему. Приезжаю. Парень на вид довольно общительный и обязательный, но лицо упрямое, чувствуется сила, задор и масса неиспользованной энергии. Жизнь бьёт через край и некуда девать силу. И силы - непочатый край и какая-то дерзость и бравада в этой силе. Человек по тогдашнему времени недюжинный, но чувствуется преобладание физической силы над умственной, но человек толковый и смышлёный. Для рискованных предприятий вполне подходящий.
Обстановка для типографии идеальная: в пятнадцати верстах от железной дороги, управляющий большого прииска [13] живёт в большом отдельном доме, совершенно один, с рабочими в прекрасных отношениях. С ним в доме жила только кухарка, была к нему привязана, а главное - так далеко от политики, так наивна и не любопытна, что если бы мы бомбы делали, она бы не за интересовалась. В комнате его стояла громадная коллекция камней и, если эти камни вынуть, получалась прекрасная касса для шрифта. Я сразу загорелась желанием действовать и без прощупывания и подготовки поставила вопрос вплотную о постановке у него нелегальной типографии.
Потом он мне рассказывал, как его поразил мой приезд и предложения. Но идея типографии его тоже захватила, и мы сейчас же перешли к обсуждению деталей. Мы вернулись в Екатеринбург вместе, созвали товарищей и распределили работу. Работа закипела. Выяснили все детали, раздобыли бумагу, типографскую краску, заказали недостающие части. Н.Н. оказался прекрасным техником и в его руках всё спорилось. Наборщик, доставивший нам шрифт, согласился поехать оборудовать на месте дело. Предполагалось, что когда наладится работа, я буду только связующим звеном между типографией и редакцией, а работать постоянно будут Кудрин, Доменов и Варначёв.
Мне не хотелось отрываться от организационной работы, но тут произошёл провал почти всей организации, и оставаться в Екатеринбурге мне стало невозможно. Во время моего отсутствия у меня произвели обыск, устроили засаду, арестовали несколько рабочих, и было решено, что я временно скроюсь - уйду от организационной работы. Работа в типографии была не менее, важна, и я решила пока отсидеться в ней. [14]
Кудрин Николай Николаевич
МАРИЯ МОИСЕЕВНА ЭССЕН
АВТОБИОГРАФИЯ
Родилась в 1872 г. До 18-ти лет жила в Самаре. В 1892 г. начала работать в рабочих кружках - Екатеринослав, Одесса, Саратов.
1897 г. стала работать как профессиональный революционер в Киеве в "Союзе борьбы". В 1898 г. работала в Екатеринбурге, организовав там впервые социал-демократическую организацию; там мной была поставлена нелегальная типография, в которой был напечатан сборник "Пролетарская борьба". В 1899 г. была арестована и просидела в Уфимской тюрьме 1 год 8 месяцев. Была сослана в Якутскую область в Олекминск, откуда бежала в начале 1902 г. Пробыв несколько месяцев в Женеве, установив связь с "Искрой", я была направлена на работу в Питер, где стала работать в искровском комитете. В мае 1903 г. была арестована. В сентябре 1903 г. была освобождена. В конце 1903 г. после 2-го с"езда партии была кооптирована в члены Цека РСДРП(б). Летом 1904 г. была арестована на границе, просидела в тюрьме до июня 1905 г. и была сослана в Архангельскую губернию. С дороги бежала и приехала в Петербург в сентябре 1905 г. Была членом петербургского комитета, заведывала организацией боевых дружин.
1906 г. работала в Москве, была членом комитета РСДРП(б). Партийные клички "Зверь", "Сокол". После февральской революции была выбрана в Тифлиский совет рабочих депутатов. 1918-1920 состояла в группе интернационалистов. В 1921 г. вся группа вступила в компартию. С 1921 г. я заведывала отделом агитации в Цека Грузии, была редактором Известий. 1922-3 гг. заведывала агитпропом Тифлисского комитета, в 1924 г.завагитпроп [1] Заккрайкома. В 1925 г. переехала в Москву, работала в ГИЗе членом президиума Редплана. С 1927-30 г. в Истпарте ЦК и в Институте Ленина зав.отделом местных истпартов. С 1931-32 г. Ком.инст. журналистики, зав. основным сектором. 1932-33 г. комакадемия зав. профсекцией при Институте истории.
С 1933 работаю в Гослитиздате, с начала в качестве Главного редактора по изданию Щедрина, Некрасова и Чехова. С 1941 года старшим редактором сектора классиков. Сейчас состою внештатным редактором-рецензентом издательства.
М. Эссен [1об]
Глава IV.
РАБОТА НА УРАЛЕ.
В начале 1898 года я, А.А. Санин и Каменец поехали работать на Урал. Ехали втроём довольно бодро и весело, но чем ближе под"езжали к Екатеринбургу, тем озабоченнее становились: где остановимся, как раздобудем связи с рабочими, удастся ли наладить работу, куда деваться сразу с чемоданом нелегальной литературы? В поезде познакомились с каким-то поляком, содержателем кухмистерской. Услышав о наших затруднениях с квартирой, он сейчас же пришёл к нам на помощь и сказал, что в доме, где он живёт, сдается квартира в две комнаты, и для нас она особенно удобна тем, что мы сможем обедать у него.
Итак, ещё не приехав, мы уже имели готовый кров и стол. Немного раздражал нас этот содержатель кухмистерской своей как-то неприятной суетливостью, чрезмерной угодливостью, мелькнула даже мысль - не шпик ли, но это уж было бы очень неправдоподобно, и мы истолковали его любезность просто желанием подработать, и, конечно, оно так и было. Во всяком случае, благодаря ему мы прямо с вокзала устроились по-домашнему в рекомендованной им квартире.
Мы заняли две небольшие комнаты с отдельным ходом и первую комнату предоставили А.А., а во второй поместилась я с Идой. Теперь нужно было найти заработок, легализировать своё существование в глазах окружающих и приступить к работе.
Главная трудность заключалась в том, что мы не имели никаких связей с рабочими. У меня был адрес одного семинариста Дмитрия Кремлёва, и я отправилась к нему. [2] Парень оказался подходящий, революционно настроенный, и сразу понял, что от него требуется. У него были знакомства и среди рабочих и среди молодежи. Мы ознакомили его с планом предполагаемой нами работы и, что называется, зажгли его. Через неделю мы имели уже связи с рабочими нескольких предприятий (железная дорога, завод Ятеса, Верхнеисетский завод, Злоказовская суконная фабрика). Наибольшую активность и интерес к нашей работе проявил рабочий Лобухин, которой являлся связующим звеном между нами и рабочими. Но было ясно, что наш "комитет" и на первых даже порах не справится с намеченной работой, нужна была периферия, молодёжь, которая разовьёт связи, поведёт пропаганду, будет организовывать кружки, будет распространять литературу.
В Екатеринбурге было горное училище, где учились сыновья рабочих, мастеров и служащих заводов со всего Урала. Это горное училище было взято нами под обстрел. Кремлёв и там имел связи и привёл к нам самых надёжных и активных: Сыромолотова, Варначёва, Якобсона, Лоськова, Саватеева и затем Доменова, оказавшегося потом предателем. Не помню уж, как в нашу компанию попали гимназист Новомийский и курсистка Зверева.
Образовалась довольно дружная компания. Никакой особой конспирации у нас не было. Приходили все к нам каждый день, и мы начали заниматься с ними. Внешне всё это выглядело довольно мирно. Просто весёлая молодая компания живёт в своё удовольствие, гуляет, катается на лодках, распевает песни. Вид у нас был самый, что ни на есть, мирный. Мы были знакомы с другого рода конспирацией, но в Екатеринбурге [3] она была непригодной. Как скрыть знакомство, встречаться тайком в таком захолустном городе, каким был тогда Екатеринбург, где соседи видят и знают всю твою подноготную? Если мы бы вздумали разводить конспирацию в духе киевской или петербургской, мы бы провалились в один день. Всякая таинственность, замкнутость обратили бы внимание больше, чем наша открытая, шумная жизнь.
Не надо забывать, конечно, при этом, что это происходило на заре рабочего движения в городе, где до того никакой революцией не пахло, где даже приезжих не прописывали. Помнится, как я как-то предложила хозяйке прописать меня, она даже обиделась на меня: "Разве вы бродяги какие-нибудь?" С её точки зрения прописывать надо было только подозрительных людей. Забегая вперёд, должна сказать, что после, когда начались провалы и слежка, нам очень помогло то, что мы не были прописаны. Кажется, хозяйка даже фамилии моей не запомнила и не могла сообщить её жандармам.
Итак, завязав связи с молодёжью и рабочими, мы могли уже приступить к плановой работе, начались занятия с кружком молодёжи будущих пропагандистов и организаторов. Они приходили ежедневно, и работа с ними велась во-всю. Как-то в книжке 4 "В огне революции" (изд. 1923г.) я читала воспоминания Сыромолотова об этом времени. Он пишет: "Мы были взяты в работу по-настоящему". Я применила метод бесед, совместного чтения, а главное - немедленного вовлечения их в практическую работу. Она помогали заводить связи с рабочими, организовывали [4] собрания, добывали материал для гектографа, каллиграфически переписывали листки для печатания и затем, отпечатав, всей гурьбой отправлялись к фабрикам и заводам расклеивать их.
С рабочими ми виделись на собраниях, в лесу, за городом. Этим собраниям тоже придавали мирный характер пикников, прогулок. Рабочим мет об"ясняли, зачем нужно организоваться в партию, рассказывали о том, что сделано в других городах, как ведется социал-демократическая работа в Европе. Таких кружков, как в Киеве, нам не удалось организовать. Рабочие здесь были совсем другие. Они мало интересовались умозрительными философскими проблемами. Их захватывали больше вопросы классовой борьбы, перспективы этой борьбы и желание принять участие в революционных действиях.
Помню, один рабочий смотрит на меня и в таком радостном изумлении спрашивает: "И откуда вы взялись? Ничего ведь мы этого не знали. И какие вы смелые, против царя идете, неужели не боязно?"
Как-то заговорили о боге. С киевскими рабочими приходилось диспуты вести, а тут и убеждать не надо. Спрашивают:
- Есть бог?
- Нет.
Сейчас же начинают сами приводить доказательства, что всё сочинено. И какие сочные слова находят, какие меткие уничтожающие примеры приводят.
Как-то собрались на пасху. Один рабочий говорит, а у самого рот до ушей расплывается от улыбки:
- Баба зовёт в церковь, а я ей говорю: "У меня своя церковь есть, я туда и пойду". А она так подозрительно смотрит, думает, в кабак собираюсь. Вот она наша церковь и наше евангелие, - и он с радостным смехом указывает на книгу, на собравшихся товарищей.
Другой [5] рассказал, что с тех пор, как стал ходить на собрания, и пить бросил: "И так весело жить стало, ходишь, точно земля под тобой пляшет". И все мы ходили точно на щелчках. Так радостно было расширять работу, привлекать в нее новых людей, так всё удавалось.
Первого мая 1898 года мы выпустили впервые листок с заголовком "Пролетарии всех стран, об"единяйтесь". В листке раз"яснялось значение первомайского праздника, говорилось о гнёте и бесправии рабочего класса, о разорённом крестьянстве, о борьбе, какую ведёт рабочий класс в крупных центрах, и заканчивалось призывом: "Долой самодержавие и да здравствует социал-демократическая рабочая партия." Листок этот, отпечатанный на гектографе, мы расклеивали, разбившись на группы, всю ночь на фабриках и заводах, и в городе на телеграфных столбах, около полиции и в других центральных местах.
Окончив своё дело, мы спокойно разошлись по домам и решили утром никуда не выходить и ждать, что будет.
С утра начались об"езды и обходы жандармов по улицам. Начали сдирать наши воззвания, но не тут-то было. Клей был сварен на славу, и надо было отскабливать каждой вершок. Ну и позорились же жандармы. Пошли обыски, но искали у тех, кто был на дурном счету у полиции, у поднадзорных, давно уже отошедших от дела.
Нас эти обыски совершенно не задели, и мы успели за лето выпустить ещё не одну прокламацию. Была забастовка на Злоказовской суконной фабрике, мы выяснили требования и забросали фабрику листками, формулируя и обобщая требования рабочих. Рабочим листки очень [6] нравились, и они их читали и хранили. В результате этой стачки у нас установилась связь с фабрикой*. [*Был выпущен один общий листок "К рабочим Урала", нечто вроде манифесте, говорящий об общих задачах.] И вообще связи крепли и росли, мы уже не успевали обслуживать все требования: не хватало людей. Тут стали и к нам добираться шпики.
Какой-то наш рабочий в трактире, подвыпив, стал шумно провозглашать свои новые мысли - долой буржуев и царей и пр. Ведь невысказанная мысль давит. На него обратили внимание, задержали, и он немного запутался и кое о чём поведал. Знал он только о собраниях, на которых бывал, и у него вынудили подробности об этих собраниях. Но и этого для екатеринбургских жандармов было довольно. Меня он знал по имени Анна Ивановна и говорил, что-де приходила стриженая и читала, и раз"ясняла по книжке. Стриженых было не так уж много, и до меня добрались бы быстро, но я не была прописана, и, пока меня искали, я успела скрыться из Екатеринбурга.
Когда наступило время каникул, и члены кружка должны были раз"ехаться по домам, мы заработали план их работы, составили подробную анкету, по которой они должны были собрать полные сведения о заводе, характере производства, количестве рабочих, заработной плате, условиях труда и т.д. Это, конечно, была наивная, кустарная работа, но всё же кое-какой необходимый материал мы получили.
Каждый от"езжающий получил небольшую библиотечку нелегальной литературы, гектограф, воззвания, которые выпушены были нами в Екатеринбурге, и главное задание - непременно организовать [7] социал-демократическое ядро на заводе, установить связь с ним и немедленно передать эту связь в центр. Мы уже оформились тогда в комитет, имели печать. Была установлена связь с Златоустом, Воткинским, Кусинским и Сысертским заводами. Мы предполагали зимой созвать Уральский с"езд и оформить организацию как областную.
Связи устанавливались довольно быстро и прочно, но нужна была литература, агитаторы, нужно было поддерживать живую связь. Было решено поставить типографию и начать издавать газету или журнал. Затем необходимо было привлечь ещё людей, поставить шире работу и хоть отчасти произвести разделение труда. Когда меня арестовали, я могла совершенно искренно говорить: "Сама писала, сама печатала, сама распространяла". Конечно, я была далеко не одна, но не было ни одной работы, в которой я не принимала бы участия.
Такая работа соответствовала вполне моему настроению, но была плоха тем, что провались я, провалимся все мы, и работа остановится. Так оно, конечно, и случилось.
Летом, когда ребята раз"ехались по заводам, мне пришлось совсем туго. А.А.Санин поехал куда-то лечиться. Ида умерла, и я моталась, как неприкаянная душа. Жила уже тогда я отдельно. За нами начали послеживать, и мы решили хоть Санина внешне отстранить от нашей компании. Мы готовились к тому, чтобы зимой поставить типографию, и он нам нужен будет как литератор и редактор. Никак не удаётся мне вспомнить фамилию рабочего-типографа, которой положил начало нашей [8] типографии, начал доставить (попросту красть) шрифт из типографии, где он работал*. [*Фамилия рабочего - Емельянов, об этом мне сообщил - П.Н. Кудрин] Конечно, делал он это осторожно и медленно, но всё же через несколько месяцев мы имели уже один-два пуда шрифта. Этого было мало, и я решила поехать за шрифтом в Питер, кстати, нужно было достать ручной пресс, рамы, краску, типографский вал и пр.
По дороге в Питер я заехала в Златоуст, и так ярко осела в моей памяти эта поездка, точно вчера только я там была. Урал своеобразно красив и просторен. Я ехала в каком-то приподнятом, праздничном настроении. Было такое чувство, что горы свернёшь, и они мелькали в окнах вагона такие красивые, сочные. Златоустинский завод расположен на горе. Громадный, пышущий жаром и огнём, он на фоне тёмной ночи вырисовывался каким-то сказочным гигантом. Мы, собравшись в лесу, всю ночь провели в беседе и смелых мечтах о том, как мы всколыхнём жизнь Урала.
Златоуст уже имел и тогда славные традиции. В 1896 году там была проведена забастовка, давшая рабочим восьмичасовой рабочий день вместо двенадцатичасового. Завод работал без перерыва, и рабочие добились введения трёх смен вместо двух. В то время это было большое достижение**, и мы, конечно, имели право мечтать о [9] перспективах ещё более ярких и революционных. Главное - пока что все удавалось.
[**Необходимо отметить, что для многих уральских поссессионных заводов, которые не могли использовать рабочую силу и потому прибегали к сокращению рабочего дня и соответственно к сокращению заработной платы, такое сокращение не служило признаком сознательной борьбы рабочих и не являлось достижением. Для таких же заводов, в которых производство было в полном ходу, как Златоустовский, Лысьвенский (где рабочие добились введения восьмичасового рабочего дня в результате стачки) и Симский, это было, конечно, не малым достижением]
Шрифт для типографии мы частично хранили у рабочего-типографа, который нам его доставал. Когда накапливался порядочный запас (ведь он мог из типографии уносить по горсточке), я забирала у него и относила в надёжное место. И вот однажды осенью, темной ночью, я отправилась еще с одним товарищем за шрифтом. Наборщик жил в том же доме, где и Кремлёв. Подходим к дому, смотрим: какое-то необыкновенное оживление, извозчики. Подозрительно. Думаем, засыпался наш наборщик. Решили зайти к Кремлёву. Только подошли к калитке, попали в об"ятия городовых: "Пожалуйте".
Вводят нас в квартиру Кремлёва, обыск-то, оказывается, у него. Мигаю ему - мы не знакомы, и возмущённо обращаюсь к жандармскому офицеру:
- Что за нахальство такое, почему хватают с улицы людей и тащат к незнакомым людям?
- А вы не знакомы? - спрашивает опешивший жандарм.
- Впервые вижу.
Городовой, арестовавший нас, уверяет, что мы шли именно сюда.
- Ничего подобного, - утверждаю я. - Мы шли мимо, видим - стоят извозчики, думаем - свадьба, решили полюбопытствовать, посмотреть в окно, а городовой вцепился в нас.
Жандарма мой протест сбил с толку, и он растерянно поглядел на меня, на Кремлёва. Я, чтобы закончить сцену, наивно-пренаивно спросила: "А что здесь такое происходит?" Это окончательно убедило жандарма в том, что мы попали действительно по ошибке, и он, извиняясь, прикладывая руку к козырьку, открыл нам дверь. Мы чуть не заплясали от радости. У меня ещё хватило нахальства [10] выразить протест, что порядочных людей, как жуликов, ловят, но, выйдя, мы летели, не чуя ног под собой. А вдруг одумаются и вернут нас, а вдруг следят, а тут темнота, грязь по колено, еле ноги вытаскиваем. Всё же на душе весело. У Кремлёва ничего не найдут, шрифт в безопасности, мы не на замечании, иначе бы не выпустили, и над всей этим мысль - уцелели, работа пойдёт, и приятное чувство злорадства, что оставили в дураках жандарма.
Позже, когда я сидела в тюрьме, меня на допросе спросили, почему я скрыла своё знакомство с Кремлёвым на обыске у него. Я бойко ответила: "С единственной целью - уцелеть". Всё же этот обыск заставил нас насторожиться.
С Кремлёвым временно прекратили связь, с наборщиком условились, что шрифт он будет доставлять в другое место, у себя не оставляя. Во время обыска он тоже пережил немало волнений, ожидая, что и к нему заглянут. В квартире он спрятать шрифта не мог, а потому решил на верёвке спустить в отхожее место на дворе. Если к нему придут, он выйдет во двор и верёвку перережет. "Пускай уж лучше пропадет, чем отдавать жандармам". К нему не зашли, и ему, бедному, пришлось потом повозиться, чтобы отмыть "наслоение". Кто знал провинциальные отхожие места, которые очищались раз в полгода, тот представляет себе, что это была за работа.
Но всё хорошо, что хорошо кончается. Шрифт постепенно накоплялся, надо было разрешить вопрос о том, где поставить типографию. Было очевидно, что в Екатеринбурге этого сделать не удастся. Затем надо было [11] достать технические приспособления для ручного станка.
Я поехала в Питер. Заехала сначала в Самару. Там организовалась редакция: Санин, Циммерман, Румянцев, Португалов, Шлихтер. Решили на первых порах издать сборник, а затем, если работа развернётся, начать издавать краевую газету или журнал. Наметили статьи, распределили темы. Долго придумывали название сборника, сошлись на названии "Пролетарская борьба".
В Питере мне удалось найти нужных людей, знающих постановку типографского дела. Заказали все необходимые части, удалось достать ещё пуд шрифта, и я, набив небольшой чемодан драгоценным материалом, покатила обратно.
Чемодан везла с собой: в багаж боязно было сдавать. Берегла его пуще глазу, не обошлось без тревожных курьезов. Он был слишком тяжёл для своего размера, и носильщик, очень неодобрительно и подозрительно кряхтя, нёс его: " Чего это там у вас, точно железо?" Я его уверяла, что это книги. "Ну, да мне наплевать, два двугривенных - и ладно". Я поторговалась для вида, но при посадке уже предпочитала сама тащить его, делая вид, что он лёгок.
Один раз увязался за мной какой-то офицер ухаживать. Я, конечно, щедро расточала улыбки. Ведь это была такая прекрасная ширма для меня и моего чемодана. Но вот при пересадке он галантно ухватился за мой чемодан, желая мне помочь, и сразу осел:
- Однако, тяжеловат.
- Вот пустяки, я одной руке я его поднимаю, неужели вы такой слабый?
Тут ему пришлось сжать [12] челюсти и тащить, тоже делая вид, что для него это пустяки. Всё же сомнения и у него появились, но мой беспечный вид, кокетливая шляпа, а главное - весёлый смех и шутки разогнали сомнения. В Челябинске мы расстались, условились встретиться зимой в Питере. Счастливой дороги.
Был ещё один жуткий момент. У какой-то пассажирки пропали деньге, и она потребовала, чтобы у всех произвели обыск. Я подняла шум, вызвав общее сочувствие. Несчастная дама стала извиняться, что она и не думала совсем заподозрить нас. Проехало и на этот раз.
В Екатеринбурге меня встретили друзья, чемодан водворили в надёжное место и стали думать, где же устроить типографию. Кажется, Сыромолотов впервые произнёс фамилию Н.Н. Кудрина. Расспрашиваю, кто такой. Парень свой, надёжный, но не дурак выпить, любит жизнь. Кончил горное училище, очень способный, служит управляющим золотых приисков в Бишкиле, близ Челябинска.
Решаю ехать к нему. Приезжаю. Парень на вид довольно общительный и обязательный, но лицо упрямое, чувствуется сила, задор и масса неиспользованной энергии. Жизнь бьёт через край и некуда девать силу. И силы - непочатый край и какая-то дерзость и бравада в этой силе. Человек по тогдашнему времени недюжинный, но чувствуется преобладание физической силы над умственной, но человек толковый и смышлёный. Для рискованных предприятий вполне подходящий.
Обстановка для типографии идеальная: в пятнадцати верстах от железной дороги, управляющий большого прииска [13] живёт в большом отдельном доме, совершенно один, с рабочими в прекрасных отношениях. С ним в доме жила только кухарка, была к нему привязана, а главное - так далеко от политики, так наивна и не любопытна, что если бы мы бомбы делали, она бы не за интересовалась. В комнате его стояла громадная коллекция камней и, если эти камни вынуть, получалась прекрасная касса для шрифта. Я сразу загорелась желанием действовать и без прощупывания и подготовки поставила вопрос вплотную о постановке у него нелегальной типографии.
Потом он мне рассказывал, как его поразил мой приезд и предложения. Но идея типографии его тоже захватила, и мы сейчас же перешли к обсуждению деталей. Мы вернулись в Екатеринбург вместе, созвали товарищей и распределили работу. Работа закипела. Выяснили все детали, раздобыли бумагу, типографскую краску, заказали недостающие части. Н.Н. оказался прекрасным техником и в его руках всё спорилось. Наборщик, доставивший нам шрифт, согласился поехать оборудовать на месте дело. Предполагалось, что когда наладится работа, я буду только связующим звеном между типографией и редакцией, а работать постоянно будут Кудрин, Доменов и Варначёв.
Мне не хотелось отрываться от организационной работы, но тут произошёл провал почти всей организации, и оставаться в Екатеринбурге мне стало невозможно. Во время моего отсутствия у меня произвели обыск, устроили засаду, арестовали несколько рабочих, и было решено, что я временно скроюсь - уйду от организационной работы. Работа в типографии была не менее, важна, и я решила пока отсидеться в ней. [14]
Кудрин Николай Николаевич
