Из стихов Ильи Оказова: предки
Цикл печатался в "Общей тетради" летом 1984 года, многое из него вошло в "Избранное", а вот что не вошло.
ПИГМАЛИОН
У Пигмалиона мрамор
Мягкий под резцом.
В глубине душевных камер
Скульптор был певцом.
Ныне славных он славнее,
Чистая душа -
Не с того, что Галатея
Так уж хороша,
Не с того, что хуже мастер,
Скажем, Поликлет, -
Нет, он в мёртвый мрамор страсти
Врезал тёплый свет.
Ожила его скульптура,
Под венец пошла -
И без гения культура
Дальше зажила.
Он в сени своей хибары
Наплодил детей,
Позабыл с женою старой
Блеск былых страстей;
И рука резец забыла -
Не артист он, нет!
Режет плиты на могилы,
Но - не сеет свет.
Только песня бродит в мире,
Как влюбился он.
Мёртв в земле и жив в эфире
Наш Пигмалион.
ФИЕСТ
Помню: факелы горели чадно,
Чёрный дым под балки уходил,
Мясо я терзал зубами жадно,
Брату что-то весело твердил.
Только вдруг оконце потемнело,
Солнце двинулось по небу вспять -
Я ж глотал искромсанное тело,
Не пытаясь знаменья понять.
А когда мне подали в корзине
Две окровавленных головы,
Понял я, что не смогу отныне
Видеть солнца, неба и травы.
И когда плескался сумрак бурно,
Я покинул дедовский удел,
И один лишь жёлтый глаз Сатурна
Я неба равнодушно вслед глядел.
Я зачну ребёнка и уеду,
Не нужны мне больше власть и честь -
Путники, подайте людоеду
Хоть обол на праведную месть!
ГАННИБАЛ
Могучим быком одноглазым
Он шёл среди гор и полей,
Гонимый небесным приказом
И давнею клятвой своей.
Равнял он с землёю могилы,
И новых бойцов погребал,
И верил, что свежие силы
Дарует угрюмый Ваал.
Проклятие клятве, проклятье!
Он знал, что дойдёт лишь до стен,
Что сгинут в сражениях братья
И рухнет слоном Карфаген.
Но слово его невозвратно:
Бык, горем и гневом борим,
Бросался на красные пятна,
Которым название Рим.
А после - година покоя,
Чужбина, и жизнь ни к чему,
И собственной кровью густою
Пора отравиться ему.
БАРБАРОССА
Тяжёлые доспехи, нашитые кресты,
Измученные кони и пыльные щиты;
Железное забрало печёт усталый лоб -
Но едет император освобождать Господень гроб.
Как долго на чужбине азийский полдень длится!
Жаровней пышет солнце, земля - как черепица,
Грохочут неумолчно шаги железных стоп -
Но едет Барбаросса освобождать Господень гроб.
А стоило ли ехать, сжимая меч в руке,
Чтоб утонуть в протухшей неведомой реке?
Ошибок в жизни даже поболее, чем проб, -
Но должен рыжий кайзер освобождать Господень гроб.
И Фридрих возвратится к своей отчизне милой,
Германскую столицу почтит своей могилой -
Потомки не узнают, что утонул он, чтоб
Избавиться от долга освобождать Господень гроб.
ДОН КИХОТ
Приняв благородство, словно долю,
Бедный рыцарь на худом одре
Каторжников выпустил на волю
И побит был ими на заре.
Над долиной воздух - чад угарный,
От земли горячей трудно встать…
Каторжники так неблагодарны,
Стоило ли их освобождать?
Росинант бредёт, окутан пылью…
Благородство - хуже всех цепей.
Каторжник Алжира и Кастильи
Цепью заковал тебя своей.
В Гранаде, России и Леванте
Едет тощий призрак без дорог…
И не знает даже сам Сервантес
Этих странствий бесконечный срок.
ПИГМАЛИОН
У Пигмалиона мрамор
Мягкий под резцом.
В глубине душевных камер
Скульптор был певцом.
Ныне славных он славнее,
Чистая душа -
Не с того, что Галатея
Так уж хороша,
Не с того, что хуже мастер,
Скажем, Поликлет, -
Нет, он в мёртвый мрамор страсти
Врезал тёплый свет.
Ожила его скульптура,
Под венец пошла -
И без гения культура
Дальше зажила.
Он в сени своей хибары
Наплодил детей,
Позабыл с женою старой
Блеск былых страстей;
И рука резец забыла -
Не артист он, нет!
Режет плиты на могилы,
Но - не сеет свет.
Только песня бродит в мире,
Как влюбился он.
Мёртв в земле и жив в эфире
Наш Пигмалион.
ФИЕСТ
Помню: факелы горели чадно,
Чёрный дым под балки уходил,
Мясо я терзал зубами жадно,
Брату что-то весело твердил.
Только вдруг оконце потемнело,
Солнце двинулось по небу вспять -
Я ж глотал искромсанное тело,
Не пытаясь знаменья понять.
А когда мне подали в корзине
Две окровавленных головы,
Понял я, что не смогу отныне
Видеть солнца, неба и травы.
И когда плескался сумрак бурно,
Я покинул дедовский удел,
И один лишь жёлтый глаз Сатурна
Я неба равнодушно вслед глядел.
Я зачну ребёнка и уеду,
Не нужны мне больше власть и честь -
Путники, подайте людоеду
Хоть обол на праведную месть!
ГАННИБАЛ
Могучим быком одноглазым
Он шёл среди гор и полей,
Гонимый небесным приказом
И давнею клятвой своей.
Равнял он с землёю могилы,
И новых бойцов погребал,
И верил, что свежие силы
Дарует угрюмый Ваал.
Проклятие клятве, проклятье!
Он знал, что дойдёт лишь до стен,
Что сгинут в сражениях братья
И рухнет слоном Карфаген.
Но слово его невозвратно:
Бык, горем и гневом борим,
Бросался на красные пятна,
Которым название Рим.
А после - година покоя,
Чужбина, и жизнь ни к чему,
И собственной кровью густою
Пора отравиться ему.
БАРБАРОССА
Тяжёлые доспехи, нашитые кресты,
Измученные кони и пыльные щиты;
Железное забрало печёт усталый лоб -
Но едет император освобождать Господень гроб.
Как долго на чужбине азийский полдень длится!
Жаровней пышет солнце, земля - как черепица,
Грохочут неумолчно шаги железных стоп -
Но едет Барбаросса освобождать Господень гроб.
А стоило ли ехать, сжимая меч в руке,
Чтоб утонуть в протухшей неведомой реке?
Ошибок в жизни даже поболее, чем проб, -
Но должен рыжий кайзер освобождать Господень гроб.
И Фридрих возвратится к своей отчизне милой,
Германскую столицу почтит своей могилой -
Потомки не узнают, что утонул он, чтоб
Избавиться от долга освобождать Господень гроб.
ДОН КИХОТ
Приняв благородство, словно долю,
Бедный рыцарь на худом одре
Каторжников выпустил на волю
И побит был ими на заре.
Над долиной воздух - чад угарный,
От земли горячей трудно встать…
Каторжники так неблагодарны,
Стоило ли их освобождать?
Росинант бредёт, окутан пылью…
Благородство - хуже всех цепей.
Каторжник Алжира и Кастильи
Цепью заковал тебя своей.
В Гранаде, России и Леванте
Едет тощий призрак без дорог…
И не знает даже сам Сервантес
Этих странствий бесконечный срок.