"Лебядкина, канканировавшего соло", или снова кое-что к темпераменту слога, или о темпераментности
вообще.
...Остановившись у Достоевского в «Бесах» на Лебядкине, «канканировавшем соло», не мог не воскликнуть (и в который уже раз): каков слог!
Бойко он пишет, темпераментно и задорно, - не так, как заклятый враг его порядочно занудный Сирин, у которого я, читая «Даръ», порою добравшись до конца предложения уж не помнил, что там было в начале; и приходилось перечитывать…
Впрочем, нежно люблю обоих.
И вот кстати на тему «пушкинского наследства».
И тот и другой декларировали (и не однократно) преемственность свою с Пушкиным. Достоевский не уставал всю жизнь клясться в любви к царскосельскому гению, Сирин писал в том же «Даре»:
В течение всей весны продолжая тренировочный режим, он питался Пушкиным, вдыхал Пушкина, - у пушкинского читателя увеличиваются лёгкие в объёме. Учась меткости слов и предельной чистоте их сочетания, он доводил прозрачность прозы до ямба и затем преодолевал его, - живым примером служило: «Не приведи Бог видеть русский бунт бессмысленный и беспощадный». Закаляя мускулы музы, он как с железной палкой, ходил на прогулку с целыми страницами «Пугачева», выученными наизусть.
И однако, и о тому, и другому ставили на вид иные строгие критики (и ставили справедливо) совершенно не Пушкинский стиль. Нет мол прозрачности, аполлонической ясности, стройности… У Достоевского - «дионисизм», у Сирина - немецкая педантичность, подчас высушенность, искусственность, громоздкость….
Что же до меня, то думаю: нет большого греха в том, чтобы искренно являясь боготворителем Пушкина, не следовать ему в рассуждении слога. Эпигонство ещё никому не делало чести, а всякий великий писатель волен, вдохновляясь классиком, следовать уж своим путём.
И ежели закончить афоризмом: у слабых литераторов кумир непременно придавливает (как вот Шатов в «Бесах» был навек придавлен идеей*) писательский темперамент, у сильных же темперамент всегда берёт верх.
* Ср.: «Справиться с нею [с идеей - У.н.] они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и на половину совсем уже раздавившим их камнем». (1-я глава)
...Остановившись у Достоевского в «Бесах» на Лебядкине, «канканировавшем соло», не мог не воскликнуть (и в который уже раз): каков слог!
Бойко он пишет, темпераментно и задорно, - не так, как заклятый враг его порядочно занудный Сирин, у которого я, читая «Даръ», порою добравшись до конца предложения уж не помнил, что там было в начале; и приходилось перечитывать…
Впрочем, нежно люблю обоих.
И вот кстати на тему «пушкинского наследства».
И тот и другой декларировали (и не однократно) преемственность свою с Пушкиным. Достоевский не уставал всю жизнь клясться в любви к царскосельскому гению, Сирин писал в том же «Даре»:
В течение всей весны продолжая тренировочный режим, он питался Пушкиным, вдыхал Пушкина, - у пушкинского читателя увеличиваются лёгкие в объёме. Учась меткости слов и предельной чистоте их сочетания, он доводил прозрачность прозы до ямба и затем преодолевал его, - живым примером служило: «Не приведи Бог видеть русский бунт бессмысленный и беспощадный». Закаляя мускулы музы, он как с железной палкой, ходил на прогулку с целыми страницами «Пугачева», выученными наизусть.
И однако, и о тому, и другому ставили на вид иные строгие критики (и ставили справедливо) совершенно не Пушкинский стиль. Нет мол прозрачности, аполлонической ясности, стройности… У Достоевского - «дионисизм», у Сирина - немецкая педантичность, подчас высушенность, искусственность, громоздкость….
Что же до меня, то думаю: нет большого греха в том, чтобы искренно являясь боготворителем Пушкина, не следовать ему в рассуждении слога. Эпигонство ещё никому не делало чести, а всякий великий писатель волен, вдохновляясь классиком, следовать уж своим путём.
И ежели закончить афоризмом: у слабых литераторов кумир непременно придавливает (как вот Шатов в «Бесах» был навек придавлен идеей*) писательский темперамент, у сильных же темперамент всегда берёт верх.
* Ср.: «Справиться с нею [с идеей - У.н.] они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и на половину совсем уже раздавившим их камнем». (1-я глава)