Дневник Аверичевой Софьи Петровны: ноябрь 1942 часть 1
[1941]
июнь 1941
июль и август 1941
сентябрь и октябрь 1941
ноябрь и декабрь 1941
[1942]
январь, февраль и апрель 1942
май и июнь 1942
июль 1942 часть 1
июль 1942 часть 2
июль 1942 часть 3
август 1942 часть 1
август 1942 часть 2
сентябрь 1942 часть 1
сентябрь 1942 часть 2
сентябрь 1942 часть 3
сентябрь 1942 часть 4
октябрь 1942 часть 1
октябрь 1942 часть 2
1 ноября. Рота выстроилась около землянок, вдоль дороги. Бушлат у меня мокрый, я долго его отстирывала. А старшина другого бушлата не дает. Докукин подводит итоги боевых действий роты. Нас, женщин, ставит в пример бойцам.
- Наши девушки - это боевые разведчики, наши настоящие товарищи! И если кто посмеет выругаться при них, попадет в штрафную роту... Вот так!
- Товарищ лейтенант! - кричат ребята, а если это случится с вами?
- Пойду и я туда же!
6 ноября. Никулинский лес. Большие добротные землянки. Широкие нары, стол, котелки на полках выстроились в ряд. Они как разведчики в строю. Внизу, в стойке, вычищенные до блеска автоматы. Мне кажется, что уютнее и теплее нет жилища в целом мире.
Установлен порядок: обед готовят на всю роту, в общей кухне. Это облегчает нам жизнь, избавляет от возни с кастрюлями и котелками.
Сегодня замечательный вечер. Завтра - праздник, наш великий Октябрьский праздник. С наслаждением попарились в настоящей бане. Бойцы получили табак… и водочку. А главное - почта принесла много радостей. Письма, подарки из тыла. Все рассматривают носовые платочки, кисеты, шерстяные носки, варежки, сделанные нежными, заботливыми руками наших ярославских женщин и девушек.
Мы лежим на нарах. Льется широкая русская песня, широкая, как наш русский неоглядный простор, как наша русская, родная, добрая Волга. Миша Голубев запевает своим приятным тенорком:
Вниз по Волге-реке,
С Нижня-Новгорода,
Снаряжен стружок,
Как стрела, летит...
Над столом, покрытым чистой газетой, склонилось несколько бойцов, пишут письма. При свете гасика (так мы любовно называем лампу, сделанную из гильзы артиллерийского снаряда) и веселого пламени печурки хорошо видны лица разведчиков. Глаза - посветлевшие, мечтательные, сосредоточенные. Забыты на время кошмары войны, суровая, тяжкая солдатская жизнь. Песня ширится, песня растет, она наполняет всю землянку, ей уже становится тесно, она рвется на волжский простор:
Киньте, бросьте меня
В Волгу-матушку,
Утопите в ней
Грусть-тоску мою!..
Размечтались мои славные друзья.
Серега Соловьев: «Хорошая жизнь будет после войны!.. Хоть я и окончил сельскохозяйственный техникум, а пойду учиться в университет, на филологический факультет...»
Круглов (нараспев, окая): «А мне бы, паря, скорей к своей женке, ребятишкам, в свой колхоз. Трудно в колхозе одним женщинам, устали они. Скот поистощал. Коровы наши костромские, знаешь какие? Славятся на весь мир. Породистые! А сейчас вот пишут, на что они, коровы-то, похожи...»
Голубев: «Дружище! Да ты будешь председателем колхоза. Вот увидишь: ты будешь председателем!»
Круглов: «Брось, паря, я в начальство не гожусь. Истосковался по работе. Хочу работать в колхозе так, чтобы жилось в нем богато, чтоб по полям машины… комбайны, трактора, чтоб не гнули спины наши женки. А в центре Сусанина я вижу новый, весь в электрическом свете Дворец культуры, а во дворце я с женкой кадриль танцую...»
Я: «Ребята, представьте, конец войны... Отгремели победные залпы. Наша дивизия едет прямо с фронта эшелонами - в Ярославль, на парад. Едем такими, какими будем в последний день войны. Старенькие плащ-палатки, повидавшие виды автоматы. Весь Ярославль смотрит на нас. Вот они, воины Ярославской коммунистической дивизии. Вот шагают разведчики, впереди командир Докукин. Вся грудь в орденах».
Барышников: «Я организую ротный духовой оркестр, как у нас, на заводе. И мы будем идти под марш».
Бурунов: «А может, нас пригласят в Москву на парад. Пройдем мимо Мавзолея Ленина...»
Голубев: «После войны я пойду в военное училище, буду командиром, как наш Докукин!»
Внуков: «Вот удивил! Зачем тебе военное училище, ведь войн не будет больше. Это же последняя война!..
Уже полночь. В землянке сонная тишина. Храп. Свист. Спят мои товарищи. На столе стопки писем: прямоугольники, треугольники, ромбы. А мне не уснуть. В дневнике большие пробелы. Осторожно освобождаюсь из Анютиных объятий, соскальзываю с нар прямо на скамейку к столу.
В землянке жарко. Нет-нет да кто-нибудь проснется, зачерпнет воды из ведра, с жадностью выпьет, подойдет к столу: «Вот это да!», «Ого!» или «Сила!», осторожно поползет по нарам на свое место и тут же заснет.
Проснулся Ваня Козырев. Хороший это человек, спокойный, смелый разведчик. Он тоже идет к ведру (я только что принесла ведро ледяной воды), потом спрашивает: «Ты что не спишь?» - отвечаю: «Выспалась...» Он внимательно разглядывает письма, читает несколько адресов, восклицает: «Потрудились ребята!» и ползет по-пластунски по нарам...
14 ноября. Мы только вернулись из немецкого тыла.
А брать меня на задание не хотели. Когда шли через деревню Попково, где расположен штаб дивизии, увидал нас начальник штаба, полковник Завадский. Приказал: девушек на задание не брать.
Пока Докукин был в разведотделе, мы с Валентиной пошли прямо к командиру дивизии. Полковник Турьев сидел за столом перед горой блинов. Он тут же позвонил Завадскому и заступился за нас: «Они опытные разведчики». Комдив приказал выдать нам теплые шерстяные свитры. Разведчики к этому времени расположились в большом доме. Мы рассказали ребятам о нашем приключении. Ребята назвали нас простофилями за то, что мы растерялись и не отведали комдивских блинов. Мы и сами жалели об этом. Полковник нас очень приглашал к столу.
Наш взвод остается в Попкове и на рассвете выходит на задание, а остальные идут домой. Разведчики расстроились: хотели идти с Докукиным. Пока они собирались домой, я уснула. Сквозь сон слышу, тормошит меня Валентина. «Везет тебе. Идешь с Докукиным! Пока, Софья!» - «Подъем! подъем!» - Ребята гремят сапогами, разговоры, шутки. А я не могу подняться. Голова раскалывается, тело тяжелое. Докукин поглядел на меня, спрашивает: «Ты что, заболела?» Я с усилием улыбаюсь: «Что вы, это спросонья». Села на завалинку и чувствую, не встану. Ребята удивляются: «Что это Софья у нас притихла сегодня?» Я пытаюсь шутить: «Расстроилась, не поела блинов у комдива». Ребята смеются. Двигаюсь, как во сне. Что это со мной? Встаю. Надеюсь, что через часок-другой все пройдет.
Мы идем со специальным заданием в немецкий тыл. В вещевом мешке на десять суток продуктов и пятьсот штук патронов. Раньше я не замечала этой тяжести, а сегодня мешок гнет меня к земле, лямки режут плечи. Надо, надо, надо выдержать! Надо! Взять себя в руки, не поддаваться... Привал... Я падаю на землю, как убитая.
Около большака ребята находят немецкий провод и, думая, что это не действующий, старый провод, вытягивают его вместе с телефоном, чем осложняют дальнейшее наше продвижение, переход через большак.
Докукин решает сделать засаду прямо на высоте. Мы залегли в кустах. Вокруг меня столько ягод! С наслаждением мелю зубами холодную, сладкую, винную голубицу, прихваченную легким морозцем.
Лежим уже несколько часов, а немцы все не показываются. Я думаю: наверно, фрицы где-нибудь недалеко от нас вот также лежат, ожидая нашего появления. Солнце садится за горизонт. Под закатными лучами мох, раскинувшийся на километры, блестит, становится почти белым. На этой серебристо-белоснежной поверхности резко выделяются бронзовые сосны, ярко-желтая листва берез и красные шапки осин.
С наступлением темноты переходим большак. Все у нас подтянуто, уложено, ничто не зазвенит, не заскрипит. Под ногами ни один сучок не хрустнет. Ступаем осторожно, проваливаясь в мягкий мох. В абсолютной темноте Докукин ведет нас уверенно, а мы, чтобы не потерять друг друга, как всегда, кладем гнилушку на вещевой мешок впереди идущего товарища.
Агентурная разведка донесла о подходе танковой дивизии. Немецкий большак, постоянно контролируемый нашей дивизией, не обеспечивает противнику спокойного передвижения. Немцы строят новые коммуникации по дорогам Батуринского района с выходом на Духовщину и Ярцево. Наша задача - разведать, правдивы ли донесения агентурной разведки. Кроме того, необходимо уточнить районы строительства новых дорог.
Подходим к деревне. Непрерывно поднимаются в небо немецкие ракеты. Пулеметы прочесывают лес. Патрулирующие солдаты перекликаются с часовыми. В деревне скопление машин с артиллерией, несколько танков. С рассветом они двинулись в сторону города Белого, а по шоссейной дороге, за деревней, идут и идут машины в том же направлении.
Днем отползаем в глубину леса. Расставляем посты, спим по очереди. С наступлением темноты опять пробираемся сквозь лес. Вот мы уже в новом пункте. Немец и здесь не спокоен. Ракета за ракетой, ракета за ракетой.
А на рассвете из домов выскакивают немецкие солдаты, совсем юнцы: бегают, возятся, так безобразничают, что становится противно. Из крайнего дома выходит огромный детина, как видно, немецкий фельдфебель, и загоняет их по домам. Надо думать, что это только что прибывшее подразделение. Машины, танки продолжают продвижение по шоссе в сторону Белого.
Мы получили нужные сведения и, благополучно миновав большак, возвращаемся в роту. От моей болезни остался только легкий «чмур» в голове. Рейд по вражеским тылам, кажется, вылечил меня.
Продолжение следует...
июнь 1941
июль и август 1941
сентябрь и октябрь 1941
ноябрь и декабрь 1941
[1942]
январь, февраль и апрель 1942
май и июнь 1942
июль 1942 часть 1
июль 1942 часть 2
июль 1942 часть 3
август 1942 часть 1
август 1942 часть 2
сентябрь 1942 часть 1
сентябрь 1942 часть 2
сентябрь 1942 часть 3
сентябрь 1942 часть 4
октябрь 1942 часть 1
октябрь 1942 часть 2
1 ноября. Рота выстроилась около землянок, вдоль дороги. Бушлат у меня мокрый, я долго его отстирывала. А старшина другого бушлата не дает. Докукин подводит итоги боевых действий роты. Нас, женщин, ставит в пример бойцам.
- Наши девушки - это боевые разведчики, наши настоящие товарищи! И если кто посмеет выругаться при них, попадет в штрафную роту... Вот так!
- Товарищ лейтенант! - кричат ребята, а если это случится с вами?
- Пойду и я туда же!
6 ноября. Никулинский лес. Большие добротные землянки. Широкие нары, стол, котелки на полках выстроились в ряд. Они как разведчики в строю. Внизу, в стойке, вычищенные до блеска автоматы. Мне кажется, что уютнее и теплее нет жилища в целом мире.
Установлен порядок: обед готовят на всю роту, в общей кухне. Это облегчает нам жизнь, избавляет от возни с кастрюлями и котелками.
Сегодня замечательный вечер. Завтра - праздник, наш великий Октябрьский праздник. С наслаждением попарились в настоящей бане. Бойцы получили табак… и водочку. А главное - почта принесла много радостей. Письма, подарки из тыла. Все рассматривают носовые платочки, кисеты, шерстяные носки, варежки, сделанные нежными, заботливыми руками наших ярославских женщин и девушек.
Мы лежим на нарах. Льется широкая русская песня, широкая, как наш русский неоглядный простор, как наша русская, родная, добрая Волга. Миша Голубев запевает своим приятным тенорком:
Вниз по Волге-реке,
С Нижня-Новгорода,
Снаряжен стружок,
Как стрела, летит...
Над столом, покрытым чистой газетой, склонилось несколько бойцов, пишут письма. При свете гасика (так мы любовно называем лампу, сделанную из гильзы артиллерийского снаряда) и веселого пламени печурки хорошо видны лица разведчиков. Глаза - посветлевшие, мечтательные, сосредоточенные. Забыты на время кошмары войны, суровая, тяжкая солдатская жизнь. Песня ширится, песня растет, она наполняет всю землянку, ей уже становится тесно, она рвется на волжский простор:
Киньте, бросьте меня
В Волгу-матушку,
Утопите в ней
Грусть-тоску мою!..
Размечтались мои славные друзья.
Серега Соловьев: «Хорошая жизнь будет после войны!.. Хоть я и окончил сельскохозяйственный техникум, а пойду учиться в университет, на филологический факультет...»
Круглов (нараспев, окая): «А мне бы, паря, скорей к своей женке, ребятишкам, в свой колхоз. Трудно в колхозе одним женщинам, устали они. Скот поистощал. Коровы наши костромские, знаешь какие? Славятся на весь мир. Породистые! А сейчас вот пишут, на что они, коровы-то, похожи...»
Голубев: «Дружище! Да ты будешь председателем колхоза. Вот увидишь: ты будешь председателем!»
Круглов: «Брось, паря, я в начальство не гожусь. Истосковался по работе. Хочу работать в колхозе так, чтобы жилось в нем богато, чтоб по полям машины… комбайны, трактора, чтоб не гнули спины наши женки. А в центре Сусанина я вижу новый, весь в электрическом свете Дворец культуры, а во дворце я с женкой кадриль танцую...»
Я: «Ребята, представьте, конец войны... Отгремели победные залпы. Наша дивизия едет прямо с фронта эшелонами - в Ярославль, на парад. Едем такими, какими будем в последний день войны. Старенькие плащ-палатки, повидавшие виды автоматы. Весь Ярославль смотрит на нас. Вот они, воины Ярославской коммунистической дивизии. Вот шагают разведчики, впереди командир Докукин. Вся грудь в орденах».
Барышников: «Я организую ротный духовой оркестр, как у нас, на заводе. И мы будем идти под марш».
Бурунов: «А может, нас пригласят в Москву на парад. Пройдем мимо Мавзолея Ленина...»
Голубев: «После войны я пойду в военное училище, буду командиром, как наш Докукин!»
Внуков: «Вот удивил! Зачем тебе военное училище, ведь войн не будет больше. Это же последняя война!..
Уже полночь. В землянке сонная тишина. Храп. Свист. Спят мои товарищи. На столе стопки писем: прямоугольники, треугольники, ромбы. А мне не уснуть. В дневнике большие пробелы. Осторожно освобождаюсь из Анютиных объятий, соскальзываю с нар прямо на скамейку к столу.
В землянке жарко. Нет-нет да кто-нибудь проснется, зачерпнет воды из ведра, с жадностью выпьет, подойдет к столу: «Вот это да!», «Ого!» или «Сила!», осторожно поползет по нарам на свое место и тут же заснет.
Проснулся Ваня Козырев. Хороший это человек, спокойный, смелый разведчик. Он тоже идет к ведру (я только что принесла ведро ледяной воды), потом спрашивает: «Ты что не спишь?» - отвечаю: «Выспалась...» Он внимательно разглядывает письма, читает несколько адресов, восклицает: «Потрудились ребята!» и ползет по-пластунски по нарам...
14 ноября. Мы только вернулись из немецкого тыла.
А брать меня на задание не хотели. Когда шли через деревню Попково, где расположен штаб дивизии, увидал нас начальник штаба, полковник Завадский. Приказал: девушек на задание не брать.
Пока Докукин был в разведотделе, мы с Валентиной пошли прямо к командиру дивизии. Полковник Турьев сидел за столом перед горой блинов. Он тут же позвонил Завадскому и заступился за нас: «Они опытные разведчики». Комдив приказал выдать нам теплые шерстяные свитры. Разведчики к этому времени расположились в большом доме. Мы рассказали ребятам о нашем приключении. Ребята назвали нас простофилями за то, что мы растерялись и не отведали комдивских блинов. Мы и сами жалели об этом. Полковник нас очень приглашал к столу.
Наш взвод остается в Попкове и на рассвете выходит на задание, а остальные идут домой. Разведчики расстроились: хотели идти с Докукиным. Пока они собирались домой, я уснула. Сквозь сон слышу, тормошит меня Валентина. «Везет тебе. Идешь с Докукиным! Пока, Софья!» - «Подъем! подъем!» - Ребята гремят сапогами, разговоры, шутки. А я не могу подняться. Голова раскалывается, тело тяжелое. Докукин поглядел на меня, спрашивает: «Ты что, заболела?» Я с усилием улыбаюсь: «Что вы, это спросонья». Села на завалинку и чувствую, не встану. Ребята удивляются: «Что это Софья у нас притихла сегодня?» Я пытаюсь шутить: «Расстроилась, не поела блинов у комдива». Ребята смеются. Двигаюсь, как во сне. Что это со мной? Встаю. Надеюсь, что через часок-другой все пройдет.
Мы идем со специальным заданием в немецкий тыл. В вещевом мешке на десять суток продуктов и пятьсот штук патронов. Раньше я не замечала этой тяжести, а сегодня мешок гнет меня к земле, лямки режут плечи. Надо, надо, надо выдержать! Надо! Взять себя в руки, не поддаваться... Привал... Я падаю на землю, как убитая.
Около большака ребята находят немецкий провод и, думая, что это не действующий, старый провод, вытягивают его вместе с телефоном, чем осложняют дальнейшее наше продвижение, переход через большак.
Докукин решает сделать засаду прямо на высоте. Мы залегли в кустах. Вокруг меня столько ягод! С наслаждением мелю зубами холодную, сладкую, винную голубицу, прихваченную легким морозцем.
Лежим уже несколько часов, а немцы все не показываются. Я думаю: наверно, фрицы где-нибудь недалеко от нас вот также лежат, ожидая нашего появления. Солнце садится за горизонт. Под закатными лучами мох, раскинувшийся на километры, блестит, становится почти белым. На этой серебристо-белоснежной поверхности резко выделяются бронзовые сосны, ярко-желтая листва берез и красные шапки осин.
С наступлением темноты переходим большак. Все у нас подтянуто, уложено, ничто не зазвенит, не заскрипит. Под ногами ни один сучок не хрустнет. Ступаем осторожно, проваливаясь в мягкий мох. В абсолютной темноте Докукин ведет нас уверенно, а мы, чтобы не потерять друг друга, как всегда, кладем гнилушку на вещевой мешок впереди идущего товарища.
Агентурная разведка донесла о подходе танковой дивизии. Немецкий большак, постоянно контролируемый нашей дивизией, не обеспечивает противнику спокойного передвижения. Немцы строят новые коммуникации по дорогам Батуринского района с выходом на Духовщину и Ярцево. Наша задача - разведать, правдивы ли донесения агентурной разведки. Кроме того, необходимо уточнить районы строительства новых дорог.
Подходим к деревне. Непрерывно поднимаются в небо немецкие ракеты. Пулеметы прочесывают лес. Патрулирующие солдаты перекликаются с часовыми. В деревне скопление машин с артиллерией, несколько танков. С рассветом они двинулись в сторону города Белого, а по шоссейной дороге, за деревней, идут и идут машины в том же направлении.
Днем отползаем в глубину леса. Расставляем посты, спим по очереди. С наступлением темноты опять пробираемся сквозь лес. Вот мы уже в новом пункте. Немец и здесь не спокоен. Ракета за ракетой, ракета за ракетой.
А на рассвете из домов выскакивают немецкие солдаты, совсем юнцы: бегают, возятся, так безобразничают, что становится противно. Из крайнего дома выходит огромный детина, как видно, немецкий фельдфебель, и загоняет их по домам. Надо думать, что это только что прибывшее подразделение. Машины, танки продолжают продвижение по шоссе в сторону Белого.
Мы получили нужные сведения и, благополучно миновав большак, возвращаемся в роту. От моей болезни остался только легкий «чмур» в голове. Рейд по вражеским тылам, кажется, вылечил меня.
Продолжение следует...