Дневник Аверичевой Софьи Петровны: июль 1942
[1941]
июнь 1941
июль и август 1941
сентябрь и октябрь 1941
ноябрь и декабрь 1941
[1942]
январь, февраль и апрель 1942
май и июнь 1942
1 июля. Вот и долгожданный день. Получили обмундирование: брюки, гимнастерки, пояс и красно-желтые сапоги - подарок рабочих фабрики «Североход». Учимся скатывать шинель, навертывать портянки. Некоторым кажется, что это пустяки, а нам говорят: в боевой обстановке нет мелочей, нет пустяков.
Вместо винтовки выдали новенькие автоматы. Чистим их, отчищаем от масла. Такое ощущение, будто я получила что-то очень ценное. Оглянулась вокруг, и мне показалось: у всех такое же чувство.
Пришла в комнату. Девушки получили юбки, гимнастерки. Сидят, подшивают, подгоняют обмундирование по своим фигуркам.
2 июля. Сегодня первый большой поход с полной выкладкой. В походе весь батальон, кроме взвода девушек. Подняли нас ночью по тревоге. Смотрю на своих товарищей и не узнаю. Стоят подтянутые, строгие, настоящие бойцы. Что значит форма!
Я красноармеец Аверичева. Красноармеец. В этом есть что-то значительное. Даже сама себя зауважала.
Двинулись по костромской дороге. Все как в боевой обстановке. Шагаем молча. Шаг за шагом. Пробегают связные. Слышен голос командира батальона. Шаг за шагом, шаг за шагом. Начинает надоедать противогаз, особенно скат шинели, он натирает шею. Сгибаются плечи под тяжестью автомата и вещевого мешка. Все чаще раздается команда: «Подтянись!» Ноги гудят. А вдруг не дойду! Глупости! Дойдешь, дойдешь! Шире шаг, дыши глубже, ровнее.
Светает. Изумительное утро, теплое, солнечное, ясное. Где-то, не так уж далеко от нас, идет страшная война. Погибают люди. А здесь поют птицы, стрекочут кузнечики...
- Привал! - неожиданно прозвучала команда.
Батальон расположился на обочине дороги. Лежим - ноги кверху.
Я облегченно вздыхаю:
- Чудесно!
- Ну уж и чудесно. Все тело гудит. Вот они начались, прелести...
И вдруг как будто прорвало наших ребят.
- Первых трудностей испугался! Да это же легкая туристская прогулка!
- Сидел бы дома у маминой юбки!
- Если тебе даже трудно, не ной, - будь мужчиной!
- Ребята! - старался перекричать всех Высотский. - А по-моему, у нас все здорово складывается. Мы добились своей цели: скоро отправляемся на фронт.
- На пушечное мясо, - не унимался ворчун. Это был красноармеец Мельников.
- Так раньше говорили солдаты, когда гнали их воевать за царя-батюшку, а мы идем сами, добровольно, свою советскую власть защищать! - горячо доказывал Высотский.
Все дружно поддержали Высотского, а Мельников сконфуженно оправдывался: «Это я так, товарищи, от усталости».
Подошел командир батальона, капитан Сташкевич, присел около нас, закурил трубку.
- Ярославскую коммунистическую дивизию из-под Москвы бросили на Калининский фронт, в Смоленскую область, - сказал он. - Там она попала в сложные условия. Невыгодные позиции - болото, леса. Отрезана от всех коммуникаций, бездорожье. Немец сидит на шоссейных дорогах и высотах, со складами боеприпасов и продовольствием. А наши голодные, едят конину. Вместо хлеба - сырое зерно с неубранных полей. Немцы кричат: «Эй, бушлатники, ярославцы! Коммунисты! Сдавайтесь, все равно вам капут». Но ярославские коммунисты стоят насмерть. Тянут на себе по болотам пушки, боеприпасы, экономят каждый снаряд, каждый патрон и отвоевывают советскую землю - пядь за пядью.
Затаив дыхание, слушаем комбата. Ромка Перфильев - беленький, с голубыми глазами парнишка - вскочил:
- А мне, ребята, совсем не страшно. Вот честное слово! - прозвенел его чистый высокий голос.
Команда:
- Поднимайсь! Стройсь! Вперед - марш!
Зазвучала песня.
4 июля. Двадцать дней нашего боевого учения. В лагере оживление. К нам прибыли из Ярославля представители обкома партии, обкома комсомола, облвоенкомата... Выстроили весь батальон. Стоим в ярко-желтых сапогах, похожие друг на друга, как семеро из одной скорлупы. Принимаем присягу.
После церемонии ко мне подходит военком:
- Хотите в Ярославль? Попросите увольнительную на сутки, довезу до города.
В машине военкома мчусь в Ярославль. Может, последний раз вхожу в родной театр. За кулисами тишина. Репетиции закончены, в театре одни технические работники. Они встречают меня ласково, тепло. Серафима Михайловна Варламова, Симочка, как мы привыкли ее называть, потащила меня в костюмерный цех. Принесла из буфета чечевичный суп. Уплетаю с удовольствием. Тут же мне перешивают гимнастерку. Симочка молча глядит на меня, положив на стол маленькие руки. Ее муж, Володя Митрофанов, уже давно там, на фронте, в Ярославской коммунистической дивизии.
Распрощались... Я пошла по бульвару к Волге...
Увольнительная подходит к концу. Вот и кончился мой последний день мирной жизни.
Почти все девушки из батальона ушли прощаться с родными. В лагере идут последние приготовления. Батальон собирается на фронт.
5 июля. Ранним утром девушки и штаб батальона уехали на машинах с боеприпасами и продуктами. А за ними и весь батальон двинулся на станцию Всполье. Впереди наша первая комсомольская рота. Идем по костромской дороге. Проходим мимо театра Волкова. Красноармеец Людин заиграл на баяне, а Ларин, наш ротный запевала, звонким, чистым голосом запел: «Слушай, товарищ! Война началася, бросай свое дело, в поход собирайся». Сначала рота, а за нами и весь батальон подхватил: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и, как один, умрем в борьбе за это».
На улицах толпы народа.
- Господи, молоденькие какие!
- Возвращайтесь здоровенькими!
Смотрят на нас со всех сторон добрыми глазами, и от этих родных глаз на душе хорошо. Тут же, конечно, мальчишки - непременные свидетели и участники всех происшествий. Бегут за нами с серьезными лицами, пристраиваются рядом, стараясь шагать в ногу.
Эшелон в тупике. Когда стали разводить по вагонам, девушки увидели меня:
- Аверичева! Софья! Иди к нам!
Меня оставили с ними. Вагон разделен на две половины. Справа - командный состав, слева - все мы, женский пол. Место мое около окна. Рядом Тося Мишуто, Томка Красавина, Верочка Игнатьева. Неподалеку Валентина Лаврова. Гремит, расхаживая по вагону, Анна Сарычева. Смотрю с завистью на ее сильную подтянутую фигуру. Такую наверняка возьмут в боевое подразделение пулеметчиком, снайпером. А мой хилый вид будет вызывать недоверие.
Валюшке Лавровой на месте не сидится. Успела позвонить матери в село Михайловское, а сейчас волнуется, расспрашивает: остановится ли эшелон в Рыбинске. Почти всех провожают, только около меня никого нет. Может, это и лучше.
Девушки держатся стойко. Улыбаются, шутят, успокаивают родных. Тося Мишуто стоит, обнявшись с высокой статной женщиной, заслонив своими пушистыми косами ее лицо. Обе стоят молча, неподвижно, большие и сильные.
По перрону бежит растрепанная, со сбившимся на спину платком женщина. С криком: «Где здесь Вера Игнатьева? Игнатьеву мне! Верку мне!» - она врывается в наш вагон.
Маленькая Верочка с пылающим лицом и испуганными глазами забилась в дальний угол вагона. Девушки загородили ее. Но женщина, выкрикивая срывающимся голосом: «Обманывать родную мать! Да на что это похоже! Я вот тебе задам!» - растолкала всех и, неожиданно обхватив голову дочери шершавыми натруженными руками, стала гладить ее стриженые черные волосы. Верочка укоризненно смотрит на мать и молчит. А мать стонет и умоляет:
- Шла бы ты домой, доченька! Еще не поздно. Я поговорю с командирами...
Команда «по вагонам» - и сразу все заговорили, зашумели, задвигались. Последние рукопожатия, поцелуи, торопливые объятия. Гудок паровоза. Двинулись...
Стоят девушки в дверях вагона, прижались друг к другу, не отрывают глаз от родных лиц.
- Доченька! Доченька моя! Я приеду за тобой! - отчаянно кричит мама Верочки Игнатьевой.
А женщина, что стояла с Тосей, молча бежала за составом, крепко ухватившись за поручни вагона.
- Берегите себя! Не горюйте, все будет хорошо! - зашептала, бледнея, Тося.
Женщина оторвалась от вагона, кто-то ее подхватил, но она вырвалась и долго бежала по перрону с протянутыми вперед руками, как бы пытаясь остановить поезд, потом, обессилев, упала.
Промелькнули лица провожающих. В вагоне тишина. Ложимся на свои места, но не можем заснуть.
Нас всех растревожили сцены расставания девушек с мамами. Мы выражаем им свое сочувствие. А Валентина уже жалеет, что позвонила домой: «Что может быть тяжелее, чем прощание с матерью! Материнских слез не забыть вовек».
И тут мы узнаем, что Тосю Мишуто провожала не мать. У Тоси родных в Ярославле нет, она с Украины, из-под Киева, и вообще не уверена, остался ли кто в живых из ее семьи. Провожали ее подружки из трамвайного парка, где она работала и была секретарем комсомольской организации. А женщина, Анна Александровна Черемушкина, была ей вместо матери, они работали в одном вагоне.
Какое большое, доброе сердце должно быть у этой женщины! Так провожают матери...
Чего я только не услыхала за эту ночь и чего только не рассказала сама! И как наша мать умирала, а мы, маленькие, стояли перед ней в больнице. И как отец запил с горя. И про наш Ларинский поселок с красными шапками богульника на сопках. Вспомнила, как мы играли в тайге. Заводилой был брат Илларион, или Лорша, как мы его называли. Уходили ночью с факелами в самые дальние пещеры выручать свою королеву, а королева, Мария - моя сестра, погибала, замученная врагами. Мы приходили в пещеру, она лежала в белом платье, увитая дикими цветами - саранками, ирисом и хмелем, - и давала нам наказ отомстить за нее врагам. Мы плакали настоящими слезами, клялись отомстить...
Девушки просили еще что-нибудь рассказать. И я рассказывала и про снега, и про тайгу, и про горные лыжи, и про нашу собаку рыжую Дольку, с узенькой мордочкой. Вспоминала, как мы с братом Лоршей, забрав отцовское ружье и Дольку, потихоньку уходили из дому и бродили на лыжах по тайге. Как потом, когда мне было уже пятнадцать лет, я водила грузовую машину по снежным дорогам. Идет колонна автомашин. Впереди снегоочистители, тракторы. Собьется с колеи одна машина - встает вся колонна. Моторы застывают на ходу. Ветер, пурга, а ты вперед, вперед...
Вагоны стучат и стучат в ночи. Мы едем на фронт.
6 июля. А с дневником жаль расставаться. Ухитряюсь и здесь его вести. Буквы пляшут, а я пишу.
Светает. Остался позади Рыбинск. Наш эшелон долго стоял на товарной станции. К Валентине приходили прощаться мать, Мария Николаевна, и сестры Лиза и Августа. Сейчас Валя сидит молча, обхватив колени руками.
- Ты что, Валя?
- Понимаешь, мать перед глазами. Она у нас почти никогда не улыбалась, трудно было ей в жизни. Отец всегда больной, маме приходилось одной поднимать семью. И только встали мы на ноги - война! Ушел на фронт Михаил, за ним вот я... Мать у меня молодец! - встряхнула головой Валентина. - Ни единой слезинки не проронила. А как прощаться стала, говорит: «Ну, дочка, будь крепка духом!» И, понимаешь, улыбается. Я чуть не крикнула: «Не надо! Не улыбайся! Ведь я знаю, чего стоит тебе эта улыбка». Я тоже сквозь слезы ей улыбнулась.
7 июля. Мы третий день в пути. Эшелон остановился в лесу. Приказано готовить горячую пищу. С котелками и концентратами вываливаемся из вагонов. Мчимся в лес.
Вдруг меня останавливает Давид Моисеевич Манский - наш бывший главный режиссер. Он возвращается в дивизию из Ярославля. Едет с нами в одном эшелоне. Ему нужно поговорить со мной о чем-то очень важном.
Костры задымились, запылали. Уже закипела, заклокотала вода в котелках, как вдруг раздалась команда: «По вагонам! По вагонам!» Что-то, видно, произошло. Быстро погасили костры, погрузились в вагоны. Так и не удалось нам поесть горячего. Говорят, недалеко отсюда немцы бомбят эшелоны, идущие на фронт.
Разговор с Давидом Моисеевичем не состоялся.
8 июля. Проснулась, поезд стоит. Девушки спят, а Лавровой уже нет. Она убегает почти на всех остановках, ее интересует все, что происходит в других вагонах. Посмотрела я на своих новых подруг, и нежное чувство охватило меня. Тося дышит во сне тихо, спокойно. Сладко посапывает Верочка с припухшими, вытянутыми, как у ребенка, губами. У Томки нос кверху, а щеки горят пунцовым огнем. На мгновенье сжалось, заныло сердце. Наверно, так сжимаются сердца у матерей, когда они провожают своих детей на фронт.
Толчок, перестук буферов. Поезд двинулся. Валюха впрыгнула в вагон, помахала кому-то рукой. «Кто это, Валюша?» Она подошла и зашептала: «Это разведчик отдельной моторазведроты Ярославской дивизии Михаил Голубев. Докукинец, так зовут в дивизии бойцов этой роты. Командир у них Докукин - легендарный герой. Михаил обещал прийти к нам и рассказать о Докукине».
Я вспомнила, что недавно мы читали в газете о Михаиле Голубеве. Газета писала, что, блокируя дзот, рота залегла под пулеметным огнем. Разведчик Михаил Голубев подполз с правого фланга к амбразуре и, ухватившись за горячий ствол бьющего пулемета, выдернул его из амбразуры, а амбразуру забросал гранатами. После этого ворвался в дзот и захватил оглушенного гитлеровца.
Лаврова сдержала слово: привела Голубева в вагон. Просто не верилось, что этот худенький, голубоглазый красноармеец, совсем мальчишка, мог совершить такой подвиг. Мы окружили его. Голубев растерялся: столько девушек! Краснел, переминался с ноги на ногу. Но когда заговорил о роте, о Докукине, куда пропала застенчивость. В глазах появился дерзкий огонек. Рота Докукина молодежная, почти все комсомольцы. Под Москвой в дивизию из Подольского пехотного училища прибыл комсомолец лейтенант Докукин. В феврале 1941 года он принял роту. Разведчики во главе со своим командиром неожиданно появлялись в тылу противника и, сделав свое дерзкое дело, бесследно исчезали. Они громили склады с боеприпасами, брали в плен гитлеровцев, налетали на штабы противника. Гитлеровское командование оценило голову командира разведроты комсомольца Ивана Докукина в десять тысяч немецких марок. Но предателей не нашлось. Бойцы любят и берегут своего командира. Его знает вся прифронтовая полоса.
Мы слушали, затаив дыхание, и я решила: попрошусь в роту Докукина.
10 июля. Станция Торопово.
Поезд стоит уже несколько часов. Все наши на перроне.
Пишу в сумерках.
Только что закончился разговор с Давидом Моисеевичем. Он рассказал о наших актерах. Они работают в бригаде артистов при политотделе штаба дивизии. Здесь же, при политотделе, создан оркестр. Актеров в дивизии уважают, ценят. Они делают большое и нужное дело, выступают с концертами на переднем крае.
Давид Моисеевич предложил и мне перейти в бригаду.
Я сказала, что о бригаде актеров не может быть и речи. Зачем же мне тогда боевая подготовка и к чему были все эти долгие ожидания! Кончилось тем, что Давид Моисеевич обиделся. Сказал, что я не имею ни малейшего представления об армии. В армии не рассуждают и не обращают внимания на прихоти капризных барышень.
Расстались мы сухо. Недовольные друг другом. Удивительно: Манский, умнейший человек, даже не попытался понять меня. Разговор с ним меня очень взволновал. Надо немедленно принимать меры. Сейчас допишу свои каракули в дневнике и составлю рапорт на имя командира дивизии Турьева. К рапорту приложу направление райвоенкомата. В нем прямо сказано: «Аверичева С. П. направляется в Ярославскую коммунистическую дивизию в качестве мотоциклиста-связиста или бойца-автоматчика в моторазведку».
Девушки уже набились в вагон. Они привыкли к моей писанине и не обращают на нее внимания. Запели. У Томки Красавиной неисчерпаемый запас частушек, одна другой залихватистей.
А все-таки испортил настроение Давид Моисеевич!
11 июля. Проснулась ночью. Поезд медленно движется. В окно увидела ракеты. Одни вспыхивали, поднимались, повисали в воздухе и гасли, другие загорались, очерчивали дугу и падали. «Ракета! Ложись!» - вспомнила я тактические занятия. Заскрежетали, запищали тормоза. Поезд остановился. Темно. Опять ракеты со всех сторон.
В темноте сквозь деревья проглядывает деревенька. Деревья рядом с железнодорожным полотном. Протяни руку - коснешься колючих еловых ветвей.
Выгружались на станции Ломоносове. Станция... Землянки да разбитые вагоны. Построили нас, и мы зашагали. Пришли в деревню Подвязье. Тишина. Ни одного выстрела. Неужели это фронт!..
Утром встретила Муру Рыпневскую. Сначала не узнала. В Ярославле она была брюнетка... Повела меня к себе. Чистенькая комната. Белоснежная постель. Я вынула из вещевого мешка лишние вещи и отдала Муре: ей в клубе все пригодится. Написала тут же еще два рапорта - начальнику по разведке Осьмаку и начальнику штаба дивизии Завадскому. У Муры уютно, но надо было спешить.
Около нашего батальона меня схватила за руку Лаврова, отвела в сторону и заговорила быстро:
- Ищу тебя всюду, где ты бродишь? Вот что, Софья! Давай начистоту, довольно нам с тобой играть в прятки. У тебя в направлении моторазведрота, я тоже туда пойду. Давай действовать вместе, сообща!..
И мы решили пойти прямо к командиру дивизии.
На поляне в окружении командиров стоял полковник. Лаврова шепнула: «Видишь, вон глыбина какая, - это и есть командир дивизии Турьев. А рядом с ним комиссар дивизии Михаил Павлович Смирнов, бывший секретарь Ярославского обкома партии».
У командиров шел оживленный разговор. Наверно, рады прибытию нашего батальона. Говорят, дивизия потрепана основательно. А тут четыреста бойцов, двести вооружены автоматами, а ППШ-2 - новинка в дивизии!
- Вон тот, видишь, лейтенант небольшого роста крепыш такой? Это Малков, он формирует учебный батальон. Наверняка заберет лучших! Он уже подходил к вашей роте, знакомился с ребятами, спрашивал: пойдете к нам в батальон? Поговаривают, что ему отдадут вашу первую роту целиком...
Валентина показала мне командира саперного батальона Федосеева и командира артиллерийского полка Золотарева.
- А это ПНШ по разведке - Осьмак! Видишь? - скороговоркой проговорила Валентина.
Осьмак отделился от общей группы и приближался к расположению нашего батальона. А мы пересекли ему дорогу и обратились, как положено, по всей форме.
Перед нами стоял красивый молодой лейтенант, с широкими плечами, узкой талией. Безукоризненной чистоты гимнастерка, выутюженные брюки, сапоги блестят. Объяснили нашу просьбу, подали рапорты. Лейтенант посмотрел на нас удивленно.
- Каждая секунда жизни разведчика связана с риском, - сказал Осьмак. - Рота действует в тылу врага. Нет! Девушек я туда допустить не имею права!.. - Лейтенант постукивал по сверкающему сапогу тоненьким прутиком и смотрел на нас карими решительными глазами. Мы поняли, что разговор окончен.
Потом мы обратились к начальнику штаба дивизии. Худой, высокий, смуглый. «Типичный штабной работник», - подумала я. Чувствовала: у него поддержки не жди. Но Валентина заявила: «Рискнем!»
- Разведка - не девичье дело! - услыхали мы лаконичный ответ начальника штаба.
Раздалась команда: «Стройсь!» К батальону приближался полковник Турьев с командирами. Капитан Сташкевич четким шагом пошел навстречу и отрапортовал:
- Пополнение из города Ярославля, присланное Ярославским областным комитетом партии, прибыло для участия в боях в составе Ярославской коммунистической дивизии!
Турьев поздравил нас с благополучным прибытием. Объяснил, что дивизия сейчас занимает жесткую оборону, но ведет активные боевые действия. «Мы вас очень ждали, мы рады вам!» Он рассказал о героях дивизии. Рота, состоявшая из студентов Костромского текстильного техникума, погибла, но не пропустила ни одного танка. Роту Докукина немцы боятся. Рассказал о героической гибели комиссара Щелокова, о зверски замученных комиссаре Гущине и комсомольце Петрове.
- А сейчас, - продолжал полковник, - начнется распределение по подразделениям. Командиры ждут вас, товарищи красноармейцы! - и вдруг спросил: - Может, у вас есть вопросы или просьбы ко мне?
Я поняла, что именно сейчас решается моя судьба. Подняла руку, вышла из строя.
- Товарищ полковник! Убедительно прошу вас направить меня в отдельную моторазведроту к лейтенанту Докукину! Вот рапорт и направление военкомата...
Турьев прочитал мой рапорт, задержался глазами на направлении.
- Мотоциклист, - проговорил он. - Ну что ж, идите в моторазведроту, к докукинцам. Только там мотоциклы единственной марки - одиннадцатый номер. Пока стоим в болотах, лесах, тут не до них. А мотоциклы нужно забрать у немцев! - добавил Турьев.
- Есть забрать у немцев!
- Товарищ полковник, разрешите и мне подать рапорт! - загремела Лаврова. Во всей ее фигуре, крепкой, сильной, была такая решимость, что Турьев, не читая рапорта, сказал: «Ну, что ж, идите, действуйте!»
Распределение продолжалось. Кроме нас с Валей и еще тринадцати разведчиков, наша комсомольская рота почти целиком ушла в учебный батальон. Девушек распределили по специальностям. Удивила нас Анна Сарычева: пошла официанткой к командиру дивизии. Вот это да! А я-то боялась, что она перебьет у меня место в разведке.
Михаил Голубев и почтальон Саня Травкин повели нас в деревню Никулино, где расположилась рота лейтенанта Докукина. По дороге мы расспрашивали о роте, главным образом о ее командире. Саня Травкин молчал, а наш старый знакомый Михаил Голубев подбадривал нас:
- Ничего, привыкнете! Докукин из любого красноармейца сделает настоящего разведчика!
12 июля. В низинке деревенька, окруженная лесом. Это и есть Никулино. Штаб и хозяйство роты разместились в домах, все остальные - на окраине села в больших сараях, у самой опушки леса. Вошли в сарай. Вдоль стен длинные нары. Полки под котелки. Пустые пирамиды для оружия. Стол, скамейки. Видно, давно ушли разведчики из своего жилища. На засаленном столе крошки, немытые котелки и ложки. Окурки, обрывки бумаги по всему сараю. На нарах, среди грязных клочков соломы и скомканных пыльных плащ-палаток, лежат разведчики, освобожденные Докукиным от задания. Как оказалось, Докукин с ротой и взвод диверсионной группы уже больше недели не были на базе. Оставшиеся ребята больны.
- Паша Савченко!
- Петр Пушнев!
Перед нами небольшого росточка красноармейцы, без сапог, без поясов. Воротнички гимнастерок расстегнуты. Савченко смотрит на нас широко открытыми, удивленными, смеющимися глазами. Девичье круглое лицо. Розовые щеки. Пушнев - худой, смуглый паренек, смотрит вниз и вертит голой пяткой лунку на земле.
- Сержант Марусин! - В сарай вошел толстый, розовощекий увалень. Он пыхтел и глуповато улыбался. За ним влетел широкоскулый, с узкими глазами парень.
- Варзанов! Ротный писарь и художник, - представился он.
Марусин хихикнул:
- Девиц и старушек рисует...
Все дружно рассмеялись. «Вы что же, больные?» - удивились мы. «Да, так, знаете», - неопределенно ответил Марусин.
- Располагайтесь, ребята! Нары свободны, а придут с задания, разберемся, - гостеприимно предложил Варзанов.
Мы смели с нар мусор и решили спать на досках, а завтра сделать капитальную уборку и постелить свежего сена или соломы.
Валентина облюбовала нам местечко на нарах около стены. На сем и кончился наш первый фронтовой день.
Фронтовой!.. Просто и не верится, что мы на фронте. Я думала: прибудем на фронт, и нас сразу из вагонов бросят в бой. А тут тишина. Чудесный воздух! И тихое похрапывание друзей. ...
13 июля. С утра мы, новички, с рвением принялись за уборку. Вытрясли грязные плащ-палатки, подмели нары и полы, принесли свежей соломы. Разожгли костер, нагрели воды. Выскоблили стол добела. С котелков, ведер чашек, ложек обдирали грязь камнями, травой, песком. Застелили стол газетой и даже поставили цветы - ромашки и васильки. А бывалые бойцы - докукинцы лежали около сарая (больные!) и посматривали на нас с удивлением и легким пренебрежением. Эх вы, мол, новички! Чем занимаетесь! Здесь же война, фронт!
Затем мы с Валентиной перестирали свое белье у ручья. Устроили себе прекрасную баню. Блаженство! А сейчас лежим на траве около сарая. Валентина и ребята слушают докукинцев, а я записываю впечатления двух дней и нет-нет, да и прислушиваюсь к их рассказам.
Вот к нашей группе подходит худощавый боец. Аккуратно застегнут на все пуговицы, на гимнастерке ни единой морщинки. Разведчики его представили. Это ординарец лейтенанта Докукина - Лева Маслов. Маслов скромно поздоровался, присоединился к нам.
Докукин! У ребят загораются глаза. Перебивая друг друга, они торопятся рассказать о Докукине все, что знают. Это не хвастовство, это скорее гордость за своего командира.
Докукин в первом же бою завоевал уважение бойцов. Он абсолютно бесстрашен. Очень хорошо натренирован, быстрее всех бегает, дальше всех бросает гранаты. Стреляет без промаха. В бою заражает всех своим темпераментом. Трусости не терпит. Малейшее сомнение, неуверенность бойца чувствует моментально и не берет такого в разведку, просто оставляет дома, на положении больного. Рота не только ведет разведку перед передним краем противника и в его тылах. «Докукинцы» выполняют диверсионные задания, участвуют в наступлении вместе с дивизией, действуют совместно с партизанами.
Партизаны! Взглянуть бы хоть на одного!
14 июля. Живем как трутни. С утра уборка, готовим пищу. Умываемся, бежим к ручью. Завтракаем. Читаем газеты. Чистим оружие, разбираем, собираем, вообще возимся с оружием с большим удовольствием. Автоматы собираем на скорость, задаем друг другу задачи на устранение порчи оружия. Потом готовим обед, греемся на солнышке, а к вечеру слушаем рассказы.
Узнаем новые фамилии разведчиков.
В роте двое Борисовых, оба Михаилы и оба помкомвзводы. Сержант Борисов - из Переславля-Залесского - небольшого роста, рыженький, веснушчатый, веселый баянист. Старший сержант Борисов - из Ярославля - высокий, стройный, лет сорока. Узкое длинное лицо, прямой нос, глубоко посаженные глаза смотрят исподлобья. Угрюмый, молчаливый. Сидит в стороне и думу думает. Смотрю на него, и кажется, что его грызет какая-то тоска. Может, от того, что в городе у него остались жена и дети?
В роте к Борисову относятся с уважением, но как к нему подойдешь, если он всегда такой сердитый. Мысленно называю его «страшным сержантом», хотя он страшен только для фашистов. Бойцам это друг. Строгий, беспощадный друг. Он всегда собран, особенно в боевой обстановке, и никогда не теряет головы. В этой собранности чувствуется закалка военной школы: он - кадровый военный.
Ребята рассказывают о боевых делах Дмитрия Ершова из Брейтовского района, Алексея Сотского из Ярославля, пятнадцатилетнего разведчика Васи Талдыкова из Пречистенского района Смоленской области, Владимира Чистякова и его друга, парашютиста Ефима Рудкина.
- В начале войны Рудкин был ранен и попал в ярославский госпиталь, - рассказывает разведчик Павел Савченко. - А после госпиталя его направили в Ярославскую коммунистическую дивизию.
От старшего сержанта Борисова мы услыхали о зверствах фашистов. Двести гитлеровцев ворвались в партизанские деревни Кирьяки, Кочерговку и Морново и сожгли их дотла. Застрелили, а потом изрубили на куски семь стариков, а женщин и детей загнали в хату и сожгли.
Разведчики заминировали дорогу противотанковыми минами, и ночью на минах подорвались танки и автомашины с немецкими солдатами. В эту же ночь разведчики налетели на деревню Кирьяки, где были фашисты, и отомстили за гибель наших советских людей.
15 июля. С утра старший сержант Борисов повел нас, новых разведчиков, на опушку леса. Там мы занимались стрельбой из автоматов. Потом он дал каждому бойцу по две, а мне и Валентине по три боевые гранаты. Лучшие результаты по прицельному огню из автоматов оказались у нас с Валентиной. Но это наших ярославских ребят не удивило. Они знали, что мы стреляли хорошо и раньше. Ну, а вторая половина дня, к сожалению, опять в бездействии.
16 июля. Перед рассветом проснулась от страшной брани.
- Дайте же пожрать, черти! - кричал боец. - Ну хоть корку! Два дня ничего не жрал. Да проснитесь же вы, лежебоки! -тормошил он то Савченко, то Пушнева, то Марусина.
Я достала хлеб, открыла консервную банку из собственного «НЗ».
- Ешьте!
Передо мной стоял высокий красноармеец, весь мокрый.
- Ох, ты! -удивился он. - Девушка? Откуда вы взялись?
- Ешьте! Я с новым пополнением к вам в роту... Софья Аверичева.
- Алексей Сотсков. - Он замолчал и с жадностью принялся уничтожать консервы.
- Откуда вы? - Я села с ним рядом на скамейку.
- От Докукина с донесением, да пулемет притащил, вывели его из строя фрицы, надо ремонтировать... Ох, и жарко было там сегодня! Нарвались на немецкие бронетранспортеры. Подорвали две машины, а остальные отошли, - рассказывал он.
Я пожелала Сотскову спокойного сна. Он улегся среди ребят, завернулся в плащ-палатку с головой и моментально захрапел, засвистел. А я до утра не могла уснуть. Скорее бы в дело! Скорее бы увидеть Докукина. Картина боя, только что рассказанная в трех фразах человеком, не успевшим остыть от схватки, впечатляла больше, чем рассказы разведчиков. Я представила, как ползут бойцы, как они бросают гранаты, как пылают подорванные машины...
Дождалась утра и пошла по деревне на свой ручеек. Неожиданно меня окликнули: «Хэлло! Их либэ дих, фрейляйн!» В дверях дома стоял статный боец. Из-под темных бровей насмешливо смотрели черные глаза. Я остановилась и ответила: «Цу фрю!» (Слишком рано). «Вы умеете по-немецки?» - спросил он удивленно. - «Айн бисхен» (немного), - и прошла. Он засмеялся. «Кто вы? Переводчик?» - спросил он, догоняя. - «Нет, разведчик! Прибыла с новым пополнением». - «Владимир Чистяков», - представился он. «Софья Аверичева», - ответила я. Он галантно поклонился и пожал мне руку. Подошли еще трое. «Ребята, знакомьтесь, у нас в роте новое пополнение: разведчик Софья Аверичева». - «Саша Семенов». - «Михаил Кукуев!»-«Георгий Гусев!» Все, как на подбор, высоченного роста. «До чего же хороши», - подумала я. Как будто специально Докукин подбирал их в свою роту. Это оказались разведчики диверсионной группы, только что прибывшие с задания. Разговорились. Владимир Чистяков окончил автотехникум, ярославец, живет возле театра Волкова. Дома остались мать и сестра. Михаил Кукуев женат. Давно нет писем из Ярославля. Беспокоится.
Рассказала о Ярославле, о театре, о нашей группе пополнения. Слушали внимательно, забросали вопросами. Расстались друзьями.
Продолжение следует...
июнь 1941
июль и август 1941
сентябрь и октябрь 1941
ноябрь и декабрь 1941
[1942]
январь, февраль и апрель 1942
май и июнь 1942
1 июля. Вот и долгожданный день. Получили обмундирование: брюки, гимнастерки, пояс и красно-желтые сапоги - подарок рабочих фабрики «Североход». Учимся скатывать шинель, навертывать портянки. Некоторым кажется, что это пустяки, а нам говорят: в боевой обстановке нет мелочей, нет пустяков.
Вместо винтовки выдали новенькие автоматы. Чистим их, отчищаем от масла. Такое ощущение, будто я получила что-то очень ценное. Оглянулась вокруг, и мне показалось: у всех такое же чувство.
Пришла в комнату. Девушки получили юбки, гимнастерки. Сидят, подшивают, подгоняют обмундирование по своим фигуркам.
2 июля. Сегодня первый большой поход с полной выкладкой. В походе весь батальон, кроме взвода девушек. Подняли нас ночью по тревоге. Смотрю на своих товарищей и не узнаю. Стоят подтянутые, строгие, настоящие бойцы. Что значит форма!
Я красноармеец Аверичева. Красноармеец. В этом есть что-то значительное. Даже сама себя зауважала.
Двинулись по костромской дороге. Все как в боевой обстановке. Шагаем молча. Шаг за шагом. Пробегают связные. Слышен голос командира батальона. Шаг за шагом, шаг за шагом. Начинает надоедать противогаз, особенно скат шинели, он натирает шею. Сгибаются плечи под тяжестью автомата и вещевого мешка. Все чаще раздается команда: «Подтянись!» Ноги гудят. А вдруг не дойду! Глупости! Дойдешь, дойдешь! Шире шаг, дыши глубже, ровнее.
Светает. Изумительное утро, теплое, солнечное, ясное. Где-то, не так уж далеко от нас, идет страшная война. Погибают люди. А здесь поют птицы, стрекочут кузнечики...
- Привал! - неожиданно прозвучала команда.
Батальон расположился на обочине дороги. Лежим - ноги кверху.
Я облегченно вздыхаю:
- Чудесно!
- Ну уж и чудесно. Все тело гудит. Вот они начались, прелести...
И вдруг как будто прорвало наших ребят.
- Первых трудностей испугался! Да это же легкая туристская прогулка!
- Сидел бы дома у маминой юбки!
- Если тебе даже трудно, не ной, - будь мужчиной!
- Ребята! - старался перекричать всех Высотский. - А по-моему, у нас все здорово складывается. Мы добились своей цели: скоро отправляемся на фронт.
- На пушечное мясо, - не унимался ворчун. Это был красноармеец Мельников.
- Так раньше говорили солдаты, когда гнали их воевать за царя-батюшку, а мы идем сами, добровольно, свою советскую власть защищать! - горячо доказывал Высотский.
Все дружно поддержали Высотского, а Мельников сконфуженно оправдывался: «Это я так, товарищи, от усталости».
Подошел командир батальона, капитан Сташкевич, присел около нас, закурил трубку.
- Ярославскую коммунистическую дивизию из-под Москвы бросили на Калининский фронт, в Смоленскую область, - сказал он. - Там она попала в сложные условия. Невыгодные позиции - болото, леса. Отрезана от всех коммуникаций, бездорожье. Немец сидит на шоссейных дорогах и высотах, со складами боеприпасов и продовольствием. А наши голодные, едят конину. Вместо хлеба - сырое зерно с неубранных полей. Немцы кричат: «Эй, бушлатники, ярославцы! Коммунисты! Сдавайтесь, все равно вам капут». Но ярославские коммунисты стоят насмерть. Тянут на себе по болотам пушки, боеприпасы, экономят каждый снаряд, каждый патрон и отвоевывают советскую землю - пядь за пядью.
Затаив дыхание, слушаем комбата. Ромка Перфильев - беленький, с голубыми глазами парнишка - вскочил:
- А мне, ребята, совсем не страшно. Вот честное слово! - прозвенел его чистый высокий голос.
Команда:
- Поднимайсь! Стройсь! Вперед - марш!
Зазвучала песня.
4 июля. Двадцать дней нашего боевого учения. В лагере оживление. К нам прибыли из Ярославля представители обкома партии, обкома комсомола, облвоенкомата... Выстроили весь батальон. Стоим в ярко-желтых сапогах, похожие друг на друга, как семеро из одной скорлупы. Принимаем присягу.
После церемонии ко мне подходит военком:
- Хотите в Ярославль? Попросите увольнительную на сутки, довезу до города.
В машине военкома мчусь в Ярославль. Может, последний раз вхожу в родной театр. За кулисами тишина. Репетиции закончены, в театре одни технические работники. Они встречают меня ласково, тепло. Серафима Михайловна Варламова, Симочка, как мы привыкли ее называть, потащила меня в костюмерный цех. Принесла из буфета чечевичный суп. Уплетаю с удовольствием. Тут же мне перешивают гимнастерку. Симочка молча глядит на меня, положив на стол маленькие руки. Ее муж, Володя Митрофанов, уже давно там, на фронте, в Ярославской коммунистической дивизии.
Распрощались... Я пошла по бульвару к Волге...
Увольнительная подходит к концу. Вот и кончился мой последний день мирной жизни.
Почти все девушки из батальона ушли прощаться с родными. В лагере идут последние приготовления. Батальон собирается на фронт.
5 июля. Ранним утром девушки и штаб батальона уехали на машинах с боеприпасами и продуктами. А за ними и весь батальон двинулся на станцию Всполье. Впереди наша первая комсомольская рота. Идем по костромской дороге. Проходим мимо театра Волкова. Красноармеец Людин заиграл на баяне, а Ларин, наш ротный запевала, звонким, чистым голосом запел: «Слушай, товарищ! Война началася, бросай свое дело, в поход собирайся». Сначала рота, а за нами и весь батальон подхватил: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и, как один, умрем в борьбе за это».
На улицах толпы народа.
- Господи, молоденькие какие!
- Возвращайтесь здоровенькими!
Смотрят на нас со всех сторон добрыми глазами, и от этих родных глаз на душе хорошо. Тут же, конечно, мальчишки - непременные свидетели и участники всех происшествий. Бегут за нами с серьезными лицами, пристраиваются рядом, стараясь шагать в ногу.
Эшелон в тупике. Когда стали разводить по вагонам, девушки увидели меня:
- Аверичева! Софья! Иди к нам!
Меня оставили с ними. Вагон разделен на две половины. Справа - командный состав, слева - все мы, женский пол. Место мое около окна. Рядом Тося Мишуто, Томка Красавина, Верочка Игнатьева. Неподалеку Валентина Лаврова. Гремит, расхаживая по вагону, Анна Сарычева. Смотрю с завистью на ее сильную подтянутую фигуру. Такую наверняка возьмут в боевое подразделение пулеметчиком, снайпером. А мой хилый вид будет вызывать недоверие.
Валюшке Лавровой на месте не сидится. Успела позвонить матери в село Михайловское, а сейчас волнуется, расспрашивает: остановится ли эшелон в Рыбинске. Почти всех провожают, только около меня никого нет. Может, это и лучше.
Девушки держатся стойко. Улыбаются, шутят, успокаивают родных. Тося Мишуто стоит, обнявшись с высокой статной женщиной, заслонив своими пушистыми косами ее лицо. Обе стоят молча, неподвижно, большие и сильные.
По перрону бежит растрепанная, со сбившимся на спину платком женщина. С криком: «Где здесь Вера Игнатьева? Игнатьеву мне! Верку мне!» - она врывается в наш вагон.
Маленькая Верочка с пылающим лицом и испуганными глазами забилась в дальний угол вагона. Девушки загородили ее. Но женщина, выкрикивая срывающимся голосом: «Обманывать родную мать! Да на что это похоже! Я вот тебе задам!» - растолкала всех и, неожиданно обхватив голову дочери шершавыми натруженными руками, стала гладить ее стриженые черные волосы. Верочка укоризненно смотрит на мать и молчит. А мать стонет и умоляет:
- Шла бы ты домой, доченька! Еще не поздно. Я поговорю с командирами...
Команда «по вагонам» - и сразу все заговорили, зашумели, задвигались. Последние рукопожатия, поцелуи, торопливые объятия. Гудок паровоза. Двинулись...
Стоят девушки в дверях вагона, прижались друг к другу, не отрывают глаз от родных лиц.
- Доченька! Доченька моя! Я приеду за тобой! - отчаянно кричит мама Верочки Игнатьевой.
А женщина, что стояла с Тосей, молча бежала за составом, крепко ухватившись за поручни вагона.
- Берегите себя! Не горюйте, все будет хорошо! - зашептала, бледнея, Тося.
Женщина оторвалась от вагона, кто-то ее подхватил, но она вырвалась и долго бежала по перрону с протянутыми вперед руками, как бы пытаясь остановить поезд, потом, обессилев, упала.
Промелькнули лица провожающих. В вагоне тишина. Ложимся на свои места, но не можем заснуть.
Нас всех растревожили сцены расставания девушек с мамами. Мы выражаем им свое сочувствие. А Валентина уже жалеет, что позвонила домой: «Что может быть тяжелее, чем прощание с матерью! Материнских слез не забыть вовек».
И тут мы узнаем, что Тосю Мишуто провожала не мать. У Тоси родных в Ярославле нет, она с Украины, из-под Киева, и вообще не уверена, остался ли кто в живых из ее семьи. Провожали ее подружки из трамвайного парка, где она работала и была секретарем комсомольской организации. А женщина, Анна Александровна Черемушкина, была ей вместо матери, они работали в одном вагоне.
Какое большое, доброе сердце должно быть у этой женщины! Так провожают матери...
Чего я только не услыхала за эту ночь и чего только не рассказала сама! И как наша мать умирала, а мы, маленькие, стояли перед ней в больнице. И как отец запил с горя. И про наш Ларинский поселок с красными шапками богульника на сопках. Вспомнила, как мы играли в тайге. Заводилой был брат Илларион, или Лорша, как мы его называли. Уходили ночью с факелами в самые дальние пещеры выручать свою королеву, а королева, Мария - моя сестра, погибала, замученная врагами. Мы приходили в пещеру, она лежала в белом платье, увитая дикими цветами - саранками, ирисом и хмелем, - и давала нам наказ отомстить за нее врагам. Мы плакали настоящими слезами, клялись отомстить...
Девушки просили еще что-нибудь рассказать. И я рассказывала и про снега, и про тайгу, и про горные лыжи, и про нашу собаку рыжую Дольку, с узенькой мордочкой. Вспоминала, как мы с братом Лоршей, забрав отцовское ружье и Дольку, потихоньку уходили из дому и бродили на лыжах по тайге. Как потом, когда мне было уже пятнадцать лет, я водила грузовую машину по снежным дорогам. Идет колонна автомашин. Впереди снегоочистители, тракторы. Собьется с колеи одна машина - встает вся колонна. Моторы застывают на ходу. Ветер, пурга, а ты вперед, вперед...
Вагоны стучат и стучат в ночи. Мы едем на фронт.
6 июля. А с дневником жаль расставаться. Ухитряюсь и здесь его вести. Буквы пляшут, а я пишу.
Светает. Остался позади Рыбинск. Наш эшелон долго стоял на товарной станции. К Валентине приходили прощаться мать, Мария Николаевна, и сестры Лиза и Августа. Сейчас Валя сидит молча, обхватив колени руками.
- Ты что, Валя?
- Понимаешь, мать перед глазами. Она у нас почти никогда не улыбалась, трудно было ей в жизни. Отец всегда больной, маме приходилось одной поднимать семью. И только встали мы на ноги - война! Ушел на фронт Михаил, за ним вот я... Мать у меня молодец! - встряхнула головой Валентина. - Ни единой слезинки не проронила. А как прощаться стала, говорит: «Ну, дочка, будь крепка духом!» И, понимаешь, улыбается. Я чуть не крикнула: «Не надо! Не улыбайся! Ведь я знаю, чего стоит тебе эта улыбка». Я тоже сквозь слезы ей улыбнулась.
7 июля. Мы третий день в пути. Эшелон остановился в лесу. Приказано готовить горячую пищу. С котелками и концентратами вываливаемся из вагонов. Мчимся в лес.
Вдруг меня останавливает Давид Моисеевич Манский - наш бывший главный режиссер. Он возвращается в дивизию из Ярославля. Едет с нами в одном эшелоне. Ему нужно поговорить со мной о чем-то очень важном.
Костры задымились, запылали. Уже закипела, заклокотала вода в котелках, как вдруг раздалась команда: «По вагонам! По вагонам!» Что-то, видно, произошло. Быстро погасили костры, погрузились в вагоны. Так и не удалось нам поесть горячего. Говорят, недалеко отсюда немцы бомбят эшелоны, идущие на фронт.
Разговор с Давидом Моисеевичем не состоялся.
8 июля. Проснулась, поезд стоит. Девушки спят, а Лавровой уже нет. Она убегает почти на всех остановках, ее интересует все, что происходит в других вагонах. Посмотрела я на своих новых подруг, и нежное чувство охватило меня. Тося дышит во сне тихо, спокойно. Сладко посапывает Верочка с припухшими, вытянутыми, как у ребенка, губами. У Томки нос кверху, а щеки горят пунцовым огнем. На мгновенье сжалось, заныло сердце. Наверно, так сжимаются сердца у матерей, когда они провожают своих детей на фронт.
Толчок, перестук буферов. Поезд двинулся. Валюха впрыгнула в вагон, помахала кому-то рукой. «Кто это, Валюша?» Она подошла и зашептала: «Это разведчик отдельной моторазведроты Ярославской дивизии Михаил Голубев. Докукинец, так зовут в дивизии бойцов этой роты. Командир у них Докукин - легендарный герой. Михаил обещал прийти к нам и рассказать о Докукине».
Я вспомнила, что недавно мы читали в газете о Михаиле Голубеве. Газета писала, что, блокируя дзот, рота залегла под пулеметным огнем. Разведчик Михаил Голубев подполз с правого фланга к амбразуре и, ухватившись за горячий ствол бьющего пулемета, выдернул его из амбразуры, а амбразуру забросал гранатами. После этого ворвался в дзот и захватил оглушенного гитлеровца.
Лаврова сдержала слово: привела Голубева в вагон. Просто не верилось, что этот худенький, голубоглазый красноармеец, совсем мальчишка, мог совершить такой подвиг. Мы окружили его. Голубев растерялся: столько девушек! Краснел, переминался с ноги на ногу. Но когда заговорил о роте, о Докукине, куда пропала застенчивость. В глазах появился дерзкий огонек. Рота Докукина молодежная, почти все комсомольцы. Под Москвой в дивизию из Подольского пехотного училища прибыл комсомолец лейтенант Докукин. В феврале 1941 года он принял роту. Разведчики во главе со своим командиром неожиданно появлялись в тылу противника и, сделав свое дерзкое дело, бесследно исчезали. Они громили склады с боеприпасами, брали в плен гитлеровцев, налетали на штабы противника. Гитлеровское командование оценило голову командира разведроты комсомольца Ивана Докукина в десять тысяч немецких марок. Но предателей не нашлось. Бойцы любят и берегут своего командира. Его знает вся прифронтовая полоса.
Мы слушали, затаив дыхание, и я решила: попрошусь в роту Докукина.
10 июля. Станция Торопово.
Поезд стоит уже несколько часов. Все наши на перроне.
Пишу в сумерках.
Только что закончился разговор с Давидом Моисеевичем. Он рассказал о наших актерах. Они работают в бригаде артистов при политотделе штаба дивизии. Здесь же, при политотделе, создан оркестр. Актеров в дивизии уважают, ценят. Они делают большое и нужное дело, выступают с концертами на переднем крае.
Давид Моисеевич предложил и мне перейти в бригаду.
Я сказала, что о бригаде актеров не может быть и речи. Зачем же мне тогда боевая подготовка и к чему были все эти долгие ожидания! Кончилось тем, что Давид Моисеевич обиделся. Сказал, что я не имею ни малейшего представления об армии. В армии не рассуждают и не обращают внимания на прихоти капризных барышень.
Расстались мы сухо. Недовольные друг другом. Удивительно: Манский, умнейший человек, даже не попытался понять меня. Разговор с ним меня очень взволновал. Надо немедленно принимать меры. Сейчас допишу свои каракули в дневнике и составлю рапорт на имя командира дивизии Турьева. К рапорту приложу направление райвоенкомата. В нем прямо сказано: «Аверичева С. П. направляется в Ярославскую коммунистическую дивизию в качестве мотоциклиста-связиста или бойца-автоматчика в моторазведку».
Девушки уже набились в вагон. Они привыкли к моей писанине и не обращают на нее внимания. Запели. У Томки Красавиной неисчерпаемый запас частушек, одна другой залихватистей.
А все-таки испортил настроение Давид Моисеевич!
11 июля. Проснулась ночью. Поезд медленно движется. В окно увидела ракеты. Одни вспыхивали, поднимались, повисали в воздухе и гасли, другие загорались, очерчивали дугу и падали. «Ракета! Ложись!» - вспомнила я тактические занятия. Заскрежетали, запищали тормоза. Поезд остановился. Темно. Опять ракеты со всех сторон.
В темноте сквозь деревья проглядывает деревенька. Деревья рядом с железнодорожным полотном. Протяни руку - коснешься колючих еловых ветвей.
Выгружались на станции Ломоносове. Станция... Землянки да разбитые вагоны. Построили нас, и мы зашагали. Пришли в деревню Подвязье. Тишина. Ни одного выстрела. Неужели это фронт!..
Утром встретила Муру Рыпневскую. Сначала не узнала. В Ярославле она была брюнетка... Повела меня к себе. Чистенькая комната. Белоснежная постель. Я вынула из вещевого мешка лишние вещи и отдала Муре: ей в клубе все пригодится. Написала тут же еще два рапорта - начальнику по разведке Осьмаку и начальнику штаба дивизии Завадскому. У Муры уютно, но надо было спешить.
Около нашего батальона меня схватила за руку Лаврова, отвела в сторону и заговорила быстро:
- Ищу тебя всюду, где ты бродишь? Вот что, Софья! Давай начистоту, довольно нам с тобой играть в прятки. У тебя в направлении моторазведрота, я тоже туда пойду. Давай действовать вместе, сообща!..
И мы решили пойти прямо к командиру дивизии.
На поляне в окружении командиров стоял полковник. Лаврова шепнула: «Видишь, вон глыбина какая, - это и есть командир дивизии Турьев. А рядом с ним комиссар дивизии Михаил Павлович Смирнов, бывший секретарь Ярославского обкома партии».
У командиров шел оживленный разговор. Наверно, рады прибытию нашего батальона. Говорят, дивизия потрепана основательно. А тут четыреста бойцов, двести вооружены автоматами, а ППШ-2 - новинка в дивизии!
- Вон тот, видишь, лейтенант небольшого роста крепыш такой? Это Малков, он формирует учебный батальон. Наверняка заберет лучших! Он уже подходил к вашей роте, знакомился с ребятами, спрашивал: пойдете к нам в батальон? Поговаривают, что ему отдадут вашу первую роту целиком...
Валентина показала мне командира саперного батальона Федосеева и командира артиллерийского полка Золотарева.
- А это ПНШ по разведке - Осьмак! Видишь? - скороговоркой проговорила Валентина.
Осьмак отделился от общей группы и приближался к расположению нашего батальона. А мы пересекли ему дорогу и обратились, как положено, по всей форме.
Перед нами стоял красивый молодой лейтенант, с широкими плечами, узкой талией. Безукоризненной чистоты гимнастерка, выутюженные брюки, сапоги блестят. Объяснили нашу просьбу, подали рапорты. Лейтенант посмотрел на нас удивленно.
- Каждая секунда жизни разведчика связана с риском, - сказал Осьмак. - Рота действует в тылу врага. Нет! Девушек я туда допустить не имею права!.. - Лейтенант постукивал по сверкающему сапогу тоненьким прутиком и смотрел на нас карими решительными глазами. Мы поняли, что разговор окончен.
Потом мы обратились к начальнику штаба дивизии. Худой, высокий, смуглый. «Типичный штабной работник», - подумала я. Чувствовала: у него поддержки не жди. Но Валентина заявила: «Рискнем!»
- Разведка - не девичье дело! - услыхали мы лаконичный ответ начальника штаба.
Раздалась команда: «Стройсь!» К батальону приближался полковник Турьев с командирами. Капитан Сташкевич четким шагом пошел навстречу и отрапортовал:
- Пополнение из города Ярославля, присланное Ярославским областным комитетом партии, прибыло для участия в боях в составе Ярославской коммунистической дивизии!
Турьев поздравил нас с благополучным прибытием. Объяснил, что дивизия сейчас занимает жесткую оборону, но ведет активные боевые действия. «Мы вас очень ждали, мы рады вам!» Он рассказал о героях дивизии. Рота, состоявшая из студентов Костромского текстильного техникума, погибла, но не пропустила ни одного танка. Роту Докукина немцы боятся. Рассказал о героической гибели комиссара Щелокова, о зверски замученных комиссаре Гущине и комсомольце Петрове.
- А сейчас, - продолжал полковник, - начнется распределение по подразделениям. Командиры ждут вас, товарищи красноармейцы! - и вдруг спросил: - Может, у вас есть вопросы или просьбы ко мне?
Я поняла, что именно сейчас решается моя судьба. Подняла руку, вышла из строя.
- Товарищ полковник! Убедительно прошу вас направить меня в отдельную моторазведроту к лейтенанту Докукину! Вот рапорт и направление военкомата...
Турьев прочитал мой рапорт, задержался глазами на направлении.
- Мотоциклист, - проговорил он. - Ну что ж, идите в моторазведроту, к докукинцам. Только там мотоциклы единственной марки - одиннадцатый номер. Пока стоим в болотах, лесах, тут не до них. А мотоциклы нужно забрать у немцев! - добавил Турьев.
- Есть забрать у немцев!
- Товарищ полковник, разрешите и мне подать рапорт! - загремела Лаврова. Во всей ее фигуре, крепкой, сильной, была такая решимость, что Турьев, не читая рапорта, сказал: «Ну, что ж, идите, действуйте!»
Распределение продолжалось. Кроме нас с Валей и еще тринадцати разведчиков, наша комсомольская рота почти целиком ушла в учебный батальон. Девушек распределили по специальностям. Удивила нас Анна Сарычева: пошла официанткой к командиру дивизии. Вот это да! А я-то боялась, что она перебьет у меня место в разведке.
Михаил Голубев и почтальон Саня Травкин повели нас в деревню Никулино, где расположилась рота лейтенанта Докукина. По дороге мы расспрашивали о роте, главным образом о ее командире. Саня Травкин молчал, а наш старый знакомый Михаил Голубев подбадривал нас:
- Ничего, привыкнете! Докукин из любого красноармейца сделает настоящего разведчика!
12 июля. В низинке деревенька, окруженная лесом. Это и есть Никулино. Штаб и хозяйство роты разместились в домах, все остальные - на окраине села в больших сараях, у самой опушки леса. Вошли в сарай. Вдоль стен длинные нары. Полки под котелки. Пустые пирамиды для оружия. Стол, скамейки. Видно, давно ушли разведчики из своего жилища. На засаленном столе крошки, немытые котелки и ложки. Окурки, обрывки бумаги по всему сараю. На нарах, среди грязных клочков соломы и скомканных пыльных плащ-палаток, лежат разведчики, освобожденные Докукиным от задания. Как оказалось, Докукин с ротой и взвод диверсионной группы уже больше недели не были на базе. Оставшиеся ребята больны.
- Паша Савченко!
- Петр Пушнев!
Перед нами небольшого росточка красноармейцы, без сапог, без поясов. Воротнички гимнастерок расстегнуты. Савченко смотрит на нас широко открытыми, удивленными, смеющимися глазами. Девичье круглое лицо. Розовые щеки. Пушнев - худой, смуглый паренек, смотрит вниз и вертит голой пяткой лунку на земле.
- Сержант Марусин! - В сарай вошел толстый, розовощекий увалень. Он пыхтел и глуповато улыбался. За ним влетел широкоскулый, с узкими глазами парень.
- Варзанов! Ротный писарь и художник, - представился он.
Марусин хихикнул:
- Девиц и старушек рисует...
Все дружно рассмеялись. «Вы что же, больные?» - удивились мы. «Да, так, знаете», - неопределенно ответил Марусин.
- Располагайтесь, ребята! Нары свободны, а придут с задания, разберемся, - гостеприимно предложил Варзанов.
Мы смели с нар мусор и решили спать на досках, а завтра сделать капитальную уборку и постелить свежего сена или соломы.
Валентина облюбовала нам местечко на нарах около стены. На сем и кончился наш первый фронтовой день.
Фронтовой!.. Просто и не верится, что мы на фронте. Я думала: прибудем на фронт, и нас сразу из вагонов бросят в бой. А тут тишина. Чудесный воздух! И тихое похрапывание друзей. ...
13 июля. С утра мы, новички, с рвением принялись за уборку. Вытрясли грязные плащ-палатки, подмели нары и полы, принесли свежей соломы. Разожгли костер, нагрели воды. Выскоблили стол добела. С котелков, ведер чашек, ложек обдирали грязь камнями, травой, песком. Застелили стол газетой и даже поставили цветы - ромашки и васильки. А бывалые бойцы - докукинцы лежали около сарая (больные!) и посматривали на нас с удивлением и легким пренебрежением. Эх вы, мол, новички! Чем занимаетесь! Здесь же война, фронт!
Затем мы с Валентиной перестирали свое белье у ручья. Устроили себе прекрасную баню. Блаженство! А сейчас лежим на траве около сарая. Валентина и ребята слушают докукинцев, а я записываю впечатления двух дней и нет-нет, да и прислушиваюсь к их рассказам.
Вот к нашей группе подходит худощавый боец. Аккуратно застегнут на все пуговицы, на гимнастерке ни единой морщинки. Разведчики его представили. Это ординарец лейтенанта Докукина - Лева Маслов. Маслов скромно поздоровался, присоединился к нам.
Докукин! У ребят загораются глаза. Перебивая друг друга, они торопятся рассказать о Докукине все, что знают. Это не хвастовство, это скорее гордость за своего командира.
Докукин в первом же бою завоевал уважение бойцов. Он абсолютно бесстрашен. Очень хорошо натренирован, быстрее всех бегает, дальше всех бросает гранаты. Стреляет без промаха. В бою заражает всех своим темпераментом. Трусости не терпит. Малейшее сомнение, неуверенность бойца чувствует моментально и не берет такого в разведку, просто оставляет дома, на положении больного. Рота не только ведет разведку перед передним краем противника и в его тылах. «Докукинцы» выполняют диверсионные задания, участвуют в наступлении вместе с дивизией, действуют совместно с партизанами.
Партизаны! Взглянуть бы хоть на одного!
14 июля. Живем как трутни. С утра уборка, готовим пищу. Умываемся, бежим к ручью. Завтракаем. Читаем газеты. Чистим оружие, разбираем, собираем, вообще возимся с оружием с большим удовольствием. Автоматы собираем на скорость, задаем друг другу задачи на устранение порчи оружия. Потом готовим обед, греемся на солнышке, а к вечеру слушаем рассказы.
Узнаем новые фамилии разведчиков.
В роте двое Борисовых, оба Михаилы и оба помкомвзводы. Сержант Борисов - из Переславля-Залесского - небольшого роста, рыженький, веснушчатый, веселый баянист. Старший сержант Борисов - из Ярославля - высокий, стройный, лет сорока. Узкое длинное лицо, прямой нос, глубоко посаженные глаза смотрят исподлобья. Угрюмый, молчаливый. Сидит в стороне и думу думает. Смотрю на него, и кажется, что его грызет какая-то тоска. Может, от того, что в городе у него остались жена и дети?
В роте к Борисову относятся с уважением, но как к нему подойдешь, если он всегда такой сердитый. Мысленно называю его «страшным сержантом», хотя он страшен только для фашистов. Бойцам это друг. Строгий, беспощадный друг. Он всегда собран, особенно в боевой обстановке, и никогда не теряет головы. В этой собранности чувствуется закалка военной школы: он - кадровый военный.
Ребята рассказывают о боевых делах Дмитрия Ершова из Брейтовского района, Алексея Сотского из Ярославля, пятнадцатилетнего разведчика Васи Талдыкова из Пречистенского района Смоленской области, Владимира Чистякова и его друга, парашютиста Ефима Рудкина.
- В начале войны Рудкин был ранен и попал в ярославский госпиталь, - рассказывает разведчик Павел Савченко. - А после госпиталя его направили в Ярославскую коммунистическую дивизию.
От старшего сержанта Борисова мы услыхали о зверствах фашистов. Двести гитлеровцев ворвались в партизанские деревни Кирьяки, Кочерговку и Морново и сожгли их дотла. Застрелили, а потом изрубили на куски семь стариков, а женщин и детей загнали в хату и сожгли.
Разведчики заминировали дорогу противотанковыми минами, и ночью на минах подорвались танки и автомашины с немецкими солдатами. В эту же ночь разведчики налетели на деревню Кирьяки, где были фашисты, и отомстили за гибель наших советских людей.
15 июля. С утра старший сержант Борисов повел нас, новых разведчиков, на опушку леса. Там мы занимались стрельбой из автоматов. Потом он дал каждому бойцу по две, а мне и Валентине по три боевые гранаты. Лучшие результаты по прицельному огню из автоматов оказались у нас с Валентиной. Но это наших ярославских ребят не удивило. Они знали, что мы стреляли хорошо и раньше. Ну, а вторая половина дня, к сожалению, опять в бездействии.
16 июля. Перед рассветом проснулась от страшной брани.
- Дайте же пожрать, черти! - кричал боец. - Ну хоть корку! Два дня ничего не жрал. Да проснитесь же вы, лежебоки! -тормошил он то Савченко, то Пушнева, то Марусина.
Я достала хлеб, открыла консервную банку из собственного «НЗ».
- Ешьте!
Передо мной стоял высокий красноармеец, весь мокрый.
- Ох, ты! -удивился он. - Девушка? Откуда вы взялись?
- Ешьте! Я с новым пополнением к вам в роту... Софья Аверичева.
- Алексей Сотсков. - Он замолчал и с жадностью принялся уничтожать консервы.
- Откуда вы? - Я села с ним рядом на скамейку.
- От Докукина с донесением, да пулемет притащил, вывели его из строя фрицы, надо ремонтировать... Ох, и жарко было там сегодня! Нарвались на немецкие бронетранспортеры. Подорвали две машины, а остальные отошли, - рассказывал он.
Я пожелала Сотскову спокойного сна. Он улегся среди ребят, завернулся в плащ-палатку с головой и моментально захрапел, засвистел. А я до утра не могла уснуть. Скорее бы в дело! Скорее бы увидеть Докукина. Картина боя, только что рассказанная в трех фразах человеком, не успевшим остыть от схватки, впечатляла больше, чем рассказы разведчиков. Я представила, как ползут бойцы, как они бросают гранаты, как пылают подорванные машины...
Дождалась утра и пошла по деревне на свой ручеек. Неожиданно меня окликнули: «Хэлло! Их либэ дих, фрейляйн!» В дверях дома стоял статный боец. Из-под темных бровей насмешливо смотрели черные глаза. Я остановилась и ответила: «Цу фрю!» (Слишком рано). «Вы умеете по-немецки?» - спросил он удивленно. - «Айн бисхен» (немного), - и прошла. Он засмеялся. «Кто вы? Переводчик?» - спросил он, догоняя. - «Нет, разведчик! Прибыла с новым пополнением». - «Владимир Чистяков», - представился он. «Софья Аверичева», - ответила я. Он галантно поклонился и пожал мне руку. Подошли еще трое. «Ребята, знакомьтесь, у нас в роте новое пополнение: разведчик Софья Аверичева». - «Саша Семенов». - «Михаил Кукуев!»-«Георгий Гусев!» Все, как на подбор, высоченного роста. «До чего же хороши», - подумала я. Как будто специально Докукин подбирал их в свою роту. Это оказались разведчики диверсионной группы, только что прибывшие с задания. Разговорились. Владимир Чистяков окончил автотехникум, ярославец, живет возле театра Волкова. Дома остались мать и сестра. Михаил Кукуев женат. Давно нет писем из Ярославля. Беспокоится.
Рассказала о Ярославле, о театре, о нашей группе пополнения. Слушали внимательно, забросали вопросами. Расстались друзьями.
Продолжение следует...