Иван Елагин "Тяжелые звезды"
Книги семьсот тридцатая - семьсот тридцать вторая
Иван Елагин "Тяжелые звезды"
Tenafly, NJ: Эрмитаж, 1986 г., 367 стр.
http://www.vtoraya-literatura.com/publ_851.html
а также:
Иван Елагин "Портрет Мадмуазель Таржи"
Мюнхен: , 1949 г., 36 стр.
https://vtoraya-literatura.com/publ_934.html
Иван Елагин "Курган"
Франкфурт-на Майне: Посев, 1987 г., 40 стр.
https://vtoraya-literatura.com/publ_1777.html
Евгений Витковский "Состоявшийся эмигрант"
https://litresp.ru/chitat/ru/В/vitkovskij-evgenij/protiv-entropii-statji-o-literature/21
В Перестройку, во второй половине 1980-х, было звездное время толстых литературных журналов - печаталось ранее запрещенное, выискивались в архивах забытые имена (не всегда запрещенные, просто не ко двору были), переводилась западная уже классика (к примеру, в один год в разных журналах вышли два перевода "Замка" Кафки), издавались писатели эмигранты - российские читатели открыли для себя Алданова и Газданова, Набокова и Сашу Соколова. Весь этот поток был праздником для читателя и походя прихлопнул современную русскую литературу - попробуй конкурировать с концентрированным потоком гениев! И в этом потоке в одном из номеров "Нового мира" за 1988 год была опубликована подборка стихов Ивана Елагина "Тяжелые звезды".
Разумеется, всего полдюжины стихотворений, не книга, но они выделялись на общем фоне и запомнились (впрочем, запомнилось имя и впечатление, что именно были за стихи, не помню). Спустя годы и десятилетия захотелось прочесть побольше стихов этого поэта, тем более что его называют лучшим поэтом второй волны русской эмиграции. Вторая волна - это во время второй мировой которая.
Итак, спустя много лет я возжелал поближе ознакомиться с этим автором. Тут надо отметить, что эмигрантская литература очень хорошо представлена в интернете, есть несколько онлайн-библиотек, на ней специализирующихся - в частности, https://vtoraya-literatura.com/, где я и нашел все книги Елагина. Также рекомендую к прочтению большую статью Евгения Витковского о нем, ссылка в начале поста.
Сборник "Тяжелые звезды" это наиболее представительное издание, в него вошли стихи из почти всех его книг. Но, прежде чем открыть его, я прочел небольшую книжечку "Портрет Мадмуазель Таржи". Это такой водевильчик про бедных художника и журналиста, снимающих чердак в Париже, и двух дам - какой же водевиль без любовной интриги, даже двух! Очень бодрое и радостное чтение. Кста, на ютубе есть очень неплохая постановка этой пьески: https://youtu.be/n2EMT0OZLkQ?si=RhSulfM9Zk3nJPjY
Немного о фамилии героини (в пьесе два персонажа этой семьи - она и ее отец, он же домовладелец), Таржи. Мне кажется очевидным, что оно выбрано созвучно имени писателя Анри Мюрже, автора книги "Сцены из жизни богемы", в которой как раз о бедных художниках, поэтах, журналистах и их возлюбленных, в основном кокотках. В юности это была книга, которую я прочел несколько раз (лет семь назад открыл полистал - лучше бы я этого не делал, ностальгия ее приукрашивает). Во Франции книга была очень популярна в середине XIX века, на русский переведена в 1963 году, через полтора десятка лет после написания "Мадемуазель Таржи", но книга Мюрже стала литературной основой для "Богемы" Пуччини и "Фиалки Монмартра" Кальмана, так что связь имен вполне реконструируема.
Из статьи Витковского я узнал об обстоятельствах написания этого водевиля (или как называется комедийная пьеса без песен? ее водевильный характер заставил постановщика ввести в нее пару номеров с музыкой и танцами, в тексте отсутствующих). Оказывается, он был написан в 1949 году в лагере DP, перемещенных лиц. В лагере, где они ждали, разрешат ли им уехать в США или выдадут в СССР. Не ГУЛАГ, конечно, но и не сахар тоже. В параллель вспомнился Гийом Дю Вентре, придуманный как раз в ГУЛАГе - автор тоже был молод, все-таки витальность молодости впечатляет.
Теперь перейдем к основному сборнику, к "Тяжелым звездам". Как я сказал, в него вошли стихи из всех его предыдущих сборников, и начну я с не совсем типичного для него стихотворения, навеянного рассказами Александра Грина. Вообще Елагин, как и большинство эмигрантов, законсервировал в себе срез русской культуры, в данном случае конца 1930-х. А тогда имя Грина гремело, да и позже тоже.
Отталкивался дым от папирос
И обволакивал изгибы кресел,
И медленно приподымаясь, рос
И облакам и комнату завесил.
Редели стены, ширился провал,
И море выросло посередине.
И голос женщины повествовал
О нелюдимом Александре Грине.
О гаванях, где каждый парус пьян,
Где родина несбывшаяся наша,
Где в бурной тьме безумствовал Аян
И Гнор ступил на побережье Аша.
Туда, к архипелагу непосед!
В страну задумчивых и окрыленных!
Привет переплывающим Кассет
На кораблях по горло нагруженных!
Идти, отстаивать за пядью пядь,
Бродяжничать и промышлять разбоем,
Наскучит - ветром паруса распять
И выйти в море с лоцманом Битт-Боем!
Когда ж на бриг обрушится норд-вест-
Бороться врукопашную с волнами,
И побеждать! И видеть Южный Крест,
Рукою Бога поднятый над нами!..
Если попробовать кратко охарактеризовать поэзию Елагина, то это четкий упругий ритм, особенно в более поздних стихотворениях. Всегда точные рифмы - во всем этом сборнике я нашел только одну диссонансную рифму (и это было так свежо!) и одну неточную (вру, это было в стихотворении, в данный сборник не вошедшем). Соблюдение размера. В одном из поздних стихотворений он говорит, что "сейчас модно писать без рифм и размера", но он уже стар учиться новым трюкам.
Слова, что камень - никогда не дрогнут,
Я их ваял, всю нежность соскребя.
Мой бедный стих! Ты наглухо застегнут.
Какие ветры распахнут тебя?
За то, что я прикинулся поэтом,
За то, что музу называл сестрой.
За то, что в мир ушел переодетым
В чужое платье, на чужой покрой -
Мой каждый слог мне ложем был Прокруста!
Мой каждый стих рождался чуть дыша!
Смирительной рубашкою искусства
Спеленута свободная душа.
Мой горизонт словами был заставлен.
Они все солнце заградили мне!
Затем чтоб стих был набело исправлен,
Вся жизнь моя заброшена вчерне.
Я предал жизнь! Обиду за обидой
Я наносил ей сам своей рукой!
Я приказал ей быть кариатидой,
Согнувшейся под каменной строкой.
Это тоже из ранних. Как и полагается поэту, он рефлексирует свое сочинительство. Ну, как получается, так и рефлексирует. Общее впечатление от автора по прочтении его стихов - я не назову его умным человеком. Я также не назову его глупым, отнюдь нет, но ум не сильная его сторона. Но его стихи звучат, это да. Вывод: поэтическая речь не является продуктом ума, это что-то другое, имеющее иной источник.
Снова дождь затеял стирку
Крыш, деревьев, кирпичей.
Дни ложатся под копирку
Антрацитовых ночей.
А во сне - в ночном походе, -
На путях каких - Бог весть,
День наш в сонном переводе
Мы пытаемся прочесть.
Ночью каменноугольной,
Ночью грузной и большой,
Пробираясь, точно штольней,
Нашей узкою душой.
Там в скитаньях непрестанных
На мгновенье зажжены
На мятущихся экранах
Зашифрованные сны.
Все удачи, все печали,
Все, что было позади,
Все, что за день настучали
Ундервуды и дожди.
Но рассвет, войдя в квартиру,
Выхватит издалека,
Возвратит дневному миру,
Сны срывая по пунктиру
Телефонного звонка.
Очень здорово здесь в последнее четверостишье добавлена еще одна строка, завершающая стихотворение, как сон пробуждением.
Позже длина стихотворений нарастает, он становится многословным. Интонация, я бы сказал, становится разнузданной, как в цыганских романсах.
Мой театр ослепительно умер
От разрыва суфлерской будки,
И в театре темно, как в трюме,
Только скрип раздается жуткий.
Это я, обанкротившись дочиста,
Уплываю в мое одиночество.
Но я обманываю время,
Еще я где-то в странной драме,
Со всеми ведьмами, со всеми
Шекспировскими королями,
Еще в костюме я и в гриме,
Еще я в молнии и громе,
А может быть, я в древнем Риме,
А может быть, я в желтом доме.
Надо мною небес многоплановость,
И как парус качается занавес.
Там на острове пальма кокосовая,
Перед островом - море розовое,
И сегодня с моею лирою
Перед пальмою я позирую.
Я восхищенно стану в позу,
Я руку вытяну вперед,
Как фокусник, который розу
Откуда-то из воздуха берет.
Я показываю фокус -
Только палочкой взмахну,
Моментально жизни окись
Превращаю в седину.
Я тоже иллюзионист.
Уже висок мой серебрист.
Я развлекаюсь в одиночку
В веселом обществе теней.
Художник, становись на бочку,
Чтоб быть видней.
Итак, представим мизансцену:
Мое окно выходит в стену.
Стена. Веревка для белья.
Окно. Стена. Веревка. Я.
Ритм его стихов как в барабан, я сначала даже думал, что он использует одни мужские рифмы. А вот и нет - в стихотворении выше большинство рифм женские и есть даже дактилические дочиста/одиночество, лирою/позирую и гипердактилическая кокосовая/розовое.
Вообще в слова играть у него получалось здорово:
Всегда откуда-то берется
Какое-нибудь сумасбродство.
Всегда откуда-то берутся
Какие-нибудь безрассудства.
Какая-нибудь околесица
Бог знает как в стихи заносится,
И оголтелая нескладица
Бог знает как в стихи повадится.
Тут я уже цитирую только начало стихотворения - дальше в том же духе, но без новых смыслов. Выше я уже говорил, что его стихи слишком длинны - звучит это отлично, но на одном звучании не уедешь.
Или вот, начало следующего стихотворения:
Стоит у дом а букинист.
- Прохожий, в книги окунись!
Остальные четыре десятка строк в этом стихотворении лишние. Или вот еще, тут финал стихотворения:
Говорят, что поэт - поет,
Да не верю я фразам дутым.
Говорю, что поэт - полет
С нераскрывшимся парашютом.
Или вот прекрасная половина стихотворения, действительно прекрасная:
Все города похожи на Толедо,
Когда глядишь на них с горы сквозь рощу,
Как будто входишь в полотно Эль Греко.
Сперва я это в Киеве заметил,
А много лет спустя увидел в Бронксе.
Теперь таким же показался Питсбург.
Таким же ты с горы увидишь город,
В котором я когда-то жил и умер.
У некоторых поэтов можно выбрать одно стихотворение и сказать: "вот его вершина, это лучшее из того, что он создал". Если это действительно так и вершина столь несомненна, то в предыдущей фразе слово "выбрать" лишнее - вершина самоочевидна. Это не говорит, что поэт плох, отнюдь (надеюсь, процитированные выше стихи это подтверждают). Просто такой всплеск, поднимающий над всем остальным, случился и был высок. Вот Иван Елагин из таких поэтов и у него есть одно стихотворение, которое кратно выше всех остальных - " Наплыв". Оно большое, поэтому я недавно постил его отдельным постом. Прочтите его, оно того стоит.
В этом стихотворении, с одной стороны, очень наглядно проявились все особенности поэзии Елагина: и энергичный ритм, и точные рифмы, любовь к рефренам, ну и просто величина - иные поэты сочинения такого объема называют поэмами. Тут, кстати, от шестистишия к шестистишию меняется схема рифмовки. Но гораздо важнее, что в этом стихотворении (оно повествовательно, настоящая поэма) проявляется важная тема поздней поэзии Елагина - смешение разных времен и мест. Евгений Витковский в своей статье заявляет, что строчка "во времени, а не в пространстве" является выражением эстетики Елагина. Не могу с ним вполне согласиться - для Елагина характерно смешение или скорее неразличение как географических пространств, так и времен. Еще один пример этого "все города похожи на Толедо" выше.
По мере чтения этого сборника я отметил, что привязка к географии и к окружающей жизни, скажем так, в масштабах страны, есть в какой-то мере только в ранних стихах. Дальше автор живет в какой-то стране, по сути, ее не замечая. Вернее, в его поэзии она не заметна - что это, США? Или просто место, где можно нормально жить, не особо обращая на него внимание? Пара стихов, конкретно привязанных к Америке, не назовешь удачными (исключая "Наплыв", разумеется). В поздних стихах он будет рефлексировать эту свою невписанность в окружающую жизнь, две трети жизни он прожил в США, но не знает жизни американцев и не может писать об их жизни. Елагин, как русский эмигрант, несет в себе законсервированную Россию конца 1930-х. И отношение у него к этой утраченной им России весьма и весьма негативное. Его отец был сначала сослан, а позже вторично арестован и расстрелян; мать оказалась в психушке, он сам какое-то время был беспризорником. Да, его негативное отношение к советской власти можно понять. Но с годами его образ России свелся к советской власти и ее вертухаям. Законсервированный образ времен репрессий вытеснил все остальное, здорово обеднив Россию в его памяти.
Зато своих (вполне обоснованных) обид он не забыл и никогда не забывал. И эту ненависть он выплеснул во многих хороших стихах (не помню точно, но, скорее всего, в новомирской подборке 1988 года были именно такие стихи). Елагин умер в феврале 1987 года, в том же году вышел его сборник "Курган", в котором собраны именно такие стихи - воспоминания об аресте отца (и это прекрасные стихи), его претензии и обиды на советскую власть. В 1980-х собрать это в отдельный сборник - то ли он лелеял свои обиды, не желая увидеть в России изменений, то ли так ему удружили его наследники, если это они составили сборник в этом случае это его погребальный курган, такое он ему сделали захоронение).
Любой эмигрант консервирует в себе образ своей родины, какой она была на момент расставания, и этот образ меняется трудно. Однако, если сравнить Елагина с эмигрантами первой волны, то вот у них сознание оказалось более гибким, они видели изменения в России/СССР, причем как отрицательные, так и положительные. Подозреваю, причиной тому явилась Вторая мировая война - им пришлось определиться, за кого они, за Россию/СССР (пусть даже под ненавистной им властью) или за германских нацистов.
Эмигранты второй волны - напоминаю, это те, кто как раз в результате войны оказался в западной зоне и захотел и смог остаться на западе. Елагин со своей женой уехал из Киева с отступающими немецкими войсками (его жена была наполовину немкой, т е фольксдойч, поэтому у них была такая возможность; это немцы не знали, что на вторую половину она была еврейкой - воистину, жизнь своими сюжетами более невероятна, чем плохая литература). Упрекать Елагина за решение уехать с немцами не стоит - в оккупированном Киеве он работал в роддоме, т е формально был коллаборационистом (не важно, что сугубо гражданский врач), так что после освобождения его ждал как минимум лагерь, а то и расстрел.
Но эти соображения заставили меня задуматься: а на чьей стороне был Елагин? Был ли он рад победе СССР или желал победы Германии? Перечитав его стихи под этим углом, я обнаружил весьма неожиданное. Нет, то, что он ни на той, ни на другой стороне, это не удивительно - в конце концов, "подите прочь, какое дело, поэту бедному до вас" сказал не он, но вполне позиция. Но все же в случае мировой войны такая позиция требует некоторого хотя бы психологического обоснования. И вот это обоснование и оказалось той самой неожиданностью.
Сначала - еще одно его стихотворение, из ранних:
Там небо приблизилось к самой земле,
Там дерево в небо кидалось с обвала,
И ласточка бурю несла на крыле,
И лестница руку Днепру подавала.
А в августе звезды летели за мост.
Успей! Пожелай!.. Загадай! Но о чем бы?
Проторенной легкой параболой звезд
Летели на город голодные бомбы.
"Летели на город голодные бомбы", запомним это. Аналогично в "Наплыве": "За городом без остановки / Переговаривались пушки". Что бомбы, что пушки это субъекты, они по своей воле летят, не люди стреляют, а пушки, то же и с бомбами. Вообще у Елагина война предстает стихийным бедствием, вполне обезличенным. Вот арест и расстрел отца это дело конкретных людей, представителей столь ненавидимой автором советской власти; а война это что-то происходящее само, как ураган, как землетрясение, как цунами. Стихийное бедствие. Желающие могут счесть ее исторической необходимостью - такая марксистская интерпретация истории Елагину не близка, но по силе обезличенности сравнима. В том же "Наплыве" он запараллеливает ветра на дороге из Чикаго с обстрелами в военном Киеве, где он был санитаром на скорой помощи. И последние строки прямо утверждают, что случайная авария на дороге и война суть одно: "А только есть одна дорога, / А на дороге катастрофы..."
Но из этого представления о войне как о стихийном бедствии следует неизбежный вывод: человек бессилен перед стихией и потому не имеет смысла его какое-либо в ней участие. От стихии можно только бежать или попытаться как-то в ней выжить, но бесполезно как противиться ей, так и содействовать. Позиция, прямо противоположная той, что выражена в "Я убит подо Ржевом" Симонова или "В этой роще березовой" Заболоцкого.
Если вам кажется, что я додумываю за Елагина, то нет, в его поздних стихах это проговорено прямым текстом:
Человек на дороге
В римской тоге
Иль в рыцарском панцыре,
Иль в гимнастерке,
Иль оборванцем
Убогим
В опорках...
По сторонам - пожарища,
Его провожающие.
Что это - Рим,
Подожженный Нероном,
Иль это мы горим
В Киеве обреченном?
Человек на пожаре.
Медный блеск облаков.
Написан сценарий
Для всех веков.
Кстати, тут то же смешение времен и мест, вернее, их неразличимость. Самое важное дальше:
Слышишь поступь солдата?
Крови сегодня течь.
Очередь автомата
Или короткий меч.
Много войною взято,
Да не велик итог.
Высится над солдатом
Крохотный бугорок.
Вот он - огромный, темный,
Головоломный провал.
Наверно, уже не помнит,
За что и с кем воевал.
Солдат, унесенный стихией войны, сорванный со своего места, не понимающий и не могущий понять ни ее смысла, ни найти свой смысл в ней - картина мира беженца. Кстати, в этом стихотворении истинный его герой как раз беженец, только в нем автор может найти человекосообразный смысл.
Грустно это. И мелко.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прочел эту книгу и задумался о творческой судьбе современных эмигрантов. Из тех, что уехали от ненавистной власти. Ни к каким выводам не пришел, но риск измельчания присутствует.
Кстати, а насколько представительна творческая судьба Елагина? Навскидку я не знаю других представителей второй волны эмиграции, т е которые во время и сразу после войны. Кто еще из эмигрировавших в 1940-х чем знаменит? Писатели, поэты, музыканты, кинематографисты? Было бы интересно сравнить.
Иван Елагин "Тяжелые звезды"
Tenafly, NJ: Эрмитаж, 1986 г., 367 стр.
http://www.vtoraya-literatura.com/publ_851.html
а также:
Иван Елагин "Портрет Мадмуазель Таржи"
Мюнхен: , 1949 г., 36 стр.
https://vtoraya-literatura.com/publ_934.html
Иван Елагин "Курган"
Франкфурт-на Майне: Посев, 1987 г., 40 стр.
https://vtoraya-literatura.com/publ_1777.html
Евгений Витковский "Состоявшийся эмигрант"
https://litresp.ru/chitat/ru/В/vitkovskij-evgenij/protiv-entropii-statji-o-literature/21
В Перестройку, во второй половине 1980-х, было звездное время толстых литературных журналов - печаталось ранее запрещенное, выискивались в архивах забытые имена (не всегда запрещенные, просто не ко двору были), переводилась западная уже классика (к примеру, в один год в разных журналах вышли два перевода "Замка" Кафки), издавались писатели эмигранты - российские читатели открыли для себя Алданова и Газданова, Набокова и Сашу Соколова. Весь этот поток был праздником для читателя и походя прихлопнул современную русскую литературу - попробуй конкурировать с концентрированным потоком гениев! И в этом потоке в одном из номеров "Нового мира" за 1988 год была опубликована подборка стихов Ивана Елагина "Тяжелые звезды".
Разумеется, всего полдюжины стихотворений, не книга, но они выделялись на общем фоне и запомнились (впрочем, запомнилось имя и впечатление, что именно были за стихи, не помню). Спустя годы и десятилетия захотелось прочесть побольше стихов этого поэта, тем более что его называют лучшим поэтом второй волны русской эмиграции. Вторая волна - это во время второй мировой которая.
Итак, спустя много лет я возжелал поближе ознакомиться с этим автором. Тут надо отметить, что эмигрантская литература очень хорошо представлена в интернете, есть несколько онлайн-библиотек, на ней специализирующихся - в частности, https://vtoraya-literatura.com/, где я и нашел все книги Елагина. Также рекомендую к прочтению большую статью Евгения Витковского о нем, ссылка в начале поста.
Сборник "Тяжелые звезды" это наиболее представительное издание, в него вошли стихи из почти всех его книг. Но, прежде чем открыть его, я прочел небольшую книжечку "Портрет Мадмуазель Таржи". Это такой водевильчик про бедных художника и журналиста, снимающих чердак в Париже, и двух дам - какой же водевиль без любовной интриги, даже двух! Очень бодрое и радостное чтение. Кста, на ютубе есть очень неплохая постановка этой пьески: https://youtu.be/n2EMT0OZLkQ?si=RhSulfM9Zk3nJPjY
Немного о фамилии героини (в пьесе два персонажа этой семьи - она и ее отец, он же домовладелец), Таржи. Мне кажется очевидным, что оно выбрано созвучно имени писателя Анри Мюрже, автора книги "Сцены из жизни богемы", в которой как раз о бедных художниках, поэтах, журналистах и их возлюбленных, в основном кокотках. В юности это была книга, которую я прочел несколько раз (лет семь назад открыл полистал - лучше бы я этого не делал, ностальгия ее приукрашивает). Во Франции книга была очень популярна в середине XIX века, на русский переведена в 1963 году, через полтора десятка лет после написания "Мадемуазель Таржи", но книга Мюрже стала литературной основой для "Богемы" Пуччини и "Фиалки Монмартра" Кальмана, так что связь имен вполне реконструируема.
Из статьи Витковского я узнал об обстоятельствах написания этого водевиля (или как называется комедийная пьеса без песен? ее водевильный характер заставил постановщика ввести в нее пару номеров с музыкой и танцами, в тексте отсутствующих). Оказывается, он был написан в 1949 году в лагере DP, перемещенных лиц. В лагере, где они ждали, разрешат ли им уехать в США или выдадут в СССР. Не ГУЛАГ, конечно, но и не сахар тоже. В параллель вспомнился Гийом Дю Вентре, придуманный как раз в ГУЛАГе - автор тоже был молод, все-таки витальность молодости впечатляет.
Теперь перейдем к основному сборнику, к "Тяжелым звездам". Как я сказал, в него вошли стихи из всех его предыдущих сборников, и начну я с не совсем типичного для него стихотворения, навеянного рассказами Александра Грина. Вообще Елагин, как и большинство эмигрантов, законсервировал в себе срез русской культуры, в данном случае конца 1930-х. А тогда имя Грина гремело, да и позже тоже.
Отталкивался дым от папирос
И обволакивал изгибы кресел,
И медленно приподымаясь, рос
И облакам и комнату завесил.
Редели стены, ширился провал,
И море выросло посередине.
И голос женщины повествовал
О нелюдимом Александре Грине.
О гаванях, где каждый парус пьян,
Где родина несбывшаяся наша,
Где в бурной тьме безумствовал Аян
И Гнор ступил на побережье Аша.
Туда, к архипелагу непосед!
В страну задумчивых и окрыленных!
Привет переплывающим Кассет
На кораблях по горло нагруженных!
Идти, отстаивать за пядью пядь,
Бродяжничать и промышлять разбоем,
Наскучит - ветром паруса распять
И выйти в море с лоцманом Битт-Боем!
Когда ж на бриг обрушится норд-вест-
Бороться врукопашную с волнами,
И побеждать! И видеть Южный Крест,
Рукою Бога поднятый над нами!..
Если попробовать кратко охарактеризовать поэзию Елагина, то это четкий упругий ритм, особенно в более поздних стихотворениях. Всегда точные рифмы - во всем этом сборнике я нашел только одну диссонансную рифму (и это было так свежо!) и одну неточную (вру, это было в стихотворении, в данный сборник не вошедшем). Соблюдение размера. В одном из поздних стихотворений он говорит, что "сейчас модно писать без рифм и размера", но он уже стар учиться новым трюкам.
Слова, что камень - никогда не дрогнут,
Я их ваял, всю нежность соскребя.
Мой бедный стих! Ты наглухо застегнут.
Какие ветры распахнут тебя?
За то, что я прикинулся поэтом,
За то, что музу называл сестрой.
За то, что в мир ушел переодетым
В чужое платье, на чужой покрой -
Мой каждый слог мне ложем был Прокруста!
Мой каждый стих рождался чуть дыша!
Смирительной рубашкою искусства
Спеленута свободная душа.
Мой горизонт словами был заставлен.
Они все солнце заградили мне!
Затем чтоб стих был набело исправлен,
Вся жизнь моя заброшена вчерне.
Я предал жизнь! Обиду за обидой
Я наносил ей сам своей рукой!
Я приказал ей быть кариатидой,
Согнувшейся под каменной строкой.
Это тоже из ранних. Как и полагается поэту, он рефлексирует свое сочинительство. Ну, как получается, так и рефлексирует. Общее впечатление от автора по прочтении его стихов - я не назову его умным человеком. Я также не назову его глупым, отнюдь нет, но ум не сильная его сторона. Но его стихи звучат, это да. Вывод: поэтическая речь не является продуктом ума, это что-то другое, имеющее иной источник.
Снова дождь затеял стирку
Крыш, деревьев, кирпичей.
Дни ложатся под копирку
Антрацитовых ночей.
А во сне - в ночном походе, -
На путях каких - Бог весть,
День наш в сонном переводе
Мы пытаемся прочесть.
Ночью каменноугольной,
Ночью грузной и большой,
Пробираясь, точно штольней,
Нашей узкою душой.
Там в скитаньях непрестанных
На мгновенье зажжены
На мятущихся экранах
Зашифрованные сны.
Все удачи, все печали,
Все, что было позади,
Все, что за день настучали
Ундервуды и дожди.
Но рассвет, войдя в квартиру,
Выхватит издалека,
Возвратит дневному миру,
Сны срывая по пунктиру
Телефонного звонка.
Очень здорово здесь в последнее четверостишье добавлена еще одна строка, завершающая стихотворение, как сон пробуждением.
Позже длина стихотворений нарастает, он становится многословным. Интонация, я бы сказал, становится разнузданной, как в цыганских романсах.
Мой театр ослепительно умер
От разрыва суфлерской будки,
И в театре темно, как в трюме,
Только скрип раздается жуткий.
Это я, обанкротившись дочиста,
Уплываю в мое одиночество.
Но я обманываю время,
Еще я где-то в странной драме,
Со всеми ведьмами, со всеми
Шекспировскими королями,
Еще в костюме я и в гриме,
Еще я в молнии и громе,
А может быть, я в древнем Риме,
А может быть, я в желтом доме.
Надо мною небес многоплановость,
И как парус качается занавес.
Там на острове пальма кокосовая,
Перед островом - море розовое,
И сегодня с моею лирою
Перед пальмою я позирую.
Я восхищенно стану в позу,
Я руку вытяну вперед,
Как фокусник, который розу
Откуда-то из воздуха берет.
Я показываю фокус -
Только палочкой взмахну,
Моментально жизни окись
Превращаю в седину.
Я тоже иллюзионист.
Уже висок мой серебрист.
Я развлекаюсь в одиночку
В веселом обществе теней.
Художник, становись на бочку,
Чтоб быть видней.
Итак, представим мизансцену:
Мое окно выходит в стену.
Стена. Веревка для белья.
Окно. Стена. Веревка. Я.
Ритм его стихов как в барабан, я сначала даже думал, что он использует одни мужские рифмы. А вот и нет - в стихотворении выше большинство рифм женские и есть даже дактилические дочиста/одиночество, лирою/позирую и гипердактилическая кокосовая/розовое.
Вообще в слова играть у него получалось здорово:
Всегда откуда-то берется
Какое-нибудь сумасбродство.
Всегда откуда-то берутся
Какие-нибудь безрассудства.
Какая-нибудь околесица
Бог знает как в стихи заносится,
И оголтелая нескладица
Бог знает как в стихи повадится.
Тут я уже цитирую только начало стихотворения - дальше в том же духе, но без новых смыслов. Выше я уже говорил, что его стихи слишком длинны - звучит это отлично, но на одном звучании не уедешь.
Или вот, начало следующего стихотворения:
Стоит у дом а букинист.
- Прохожий, в книги окунись!
Остальные четыре десятка строк в этом стихотворении лишние. Или вот еще, тут финал стихотворения:
Говорят, что поэт - поет,
Да не верю я фразам дутым.
Говорю, что поэт - полет
С нераскрывшимся парашютом.
Или вот прекрасная половина стихотворения, действительно прекрасная:
Все города похожи на Толедо,
Когда глядишь на них с горы сквозь рощу,
Как будто входишь в полотно Эль Греко.
Сперва я это в Киеве заметил,
А много лет спустя увидел в Бронксе.
Теперь таким же показался Питсбург.
Таким же ты с горы увидишь город,
В котором я когда-то жил и умер.
У некоторых поэтов можно выбрать одно стихотворение и сказать: "вот его вершина, это лучшее из того, что он создал". Если это действительно так и вершина столь несомненна, то в предыдущей фразе слово "выбрать" лишнее - вершина самоочевидна. Это не говорит, что поэт плох, отнюдь (надеюсь, процитированные выше стихи это подтверждают). Просто такой всплеск, поднимающий над всем остальным, случился и был высок. Вот Иван Елагин из таких поэтов и у него есть одно стихотворение, которое кратно выше всех остальных - " Наплыв". Оно большое, поэтому я недавно постил его отдельным постом. Прочтите его, оно того стоит.
В этом стихотворении, с одной стороны, очень наглядно проявились все особенности поэзии Елагина: и энергичный ритм, и точные рифмы, любовь к рефренам, ну и просто величина - иные поэты сочинения такого объема называют поэмами. Тут, кстати, от шестистишия к шестистишию меняется схема рифмовки. Но гораздо важнее, что в этом стихотворении (оно повествовательно, настоящая поэма) проявляется важная тема поздней поэзии Елагина - смешение разных времен и мест. Евгений Витковский в своей статье заявляет, что строчка "во времени, а не в пространстве" является выражением эстетики Елагина. Не могу с ним вполне согласиться - для Елагина характерно смешение или скорее неразличение как географических пространств, так и времен. Еще один пример этого "все города похожи на Толедо" выше.
По мере чтения этого сборника я отметил, что привязка к географии и к окружающей жизни, скажем так, в масштабах страны, есть в какой-то мере только в ранних стихах. Дальше автор живет в какой-то стране, по сути, ее не замечая. Вернее, в его поэзии она не заметна - что это, США? Или просто место, где можно нормально жить, не особо обращая на него внимание? Пара стихов, конкретно привязанных к Америке, не назовешь удачными (исключая "Наплыв", разумеется). В поздних стихах он будет рефлексировать эту свою невписанность в окружающую жизнь, две трети жизни он прожил в США, но не знает жизни американцев и не может писать об их жизни. Елагин, как русский эмигрант, несет в себе законсервированную Россию конца 1930-х. И отношение у него к этой утраченной им России весьма и весьма негативное. Его отец был сначала сослан, а позже вторично арестован и расстрелян; мать оказалась в психушке, он сам какое-то время был беспризорником. Да, его негативное отношение к советской власти можно понять. Но с годами его образ России свелся к советской власти и ее вертухаям. Законсервированный образ времен репрессий вытеснил все остальное, здорово обеднив Россию в его памяти.
Зато своих (вполне обоснованных) обид он не забыл и никогда не забывал. И эту ненависть он выплеснул во многих хороших стихах (не помню точно, но, скорее всего, в новомирской подборке 1988 года были именно такие стихи). Елагин умер в феврале 1987 года, в том же году вышел его сборник "Курган", в котором собраны именно такие стихи - воспоминания об аресте отца (и это прекрасные стихи), его претензии и обиды на советскую власть. В 1980-х собрать это в отдельный сборник - то ли он лелеял свои обиды, не желая увидеть в России изменений, то ли так ему удружили его наследники, если это они составили сборник в этом случае это его погребальный курган, такое он ему сделали захоронение).
Любой эмигрант консервирует в себе образ своей родины, какой она была на момент расставания, и этот образ меняется трудно. Однако, если сравнить Елагина с эмигрантами первой волны, то вот у них сознание оказалось более гибким, они видели изменения в России/СССР, причем как отрицательные, так и положительные. Подозреваю, причиной тому явилась Вторая мировая война - им пришлось определиться, за кого они, за Россию/СССР (пусть даже под ненавистной им властью) или за германских нацистов.
Эмигранты второй волны - напоминаю, это те, кто как раз в результате войны оказался в западной зоне и захотел и смог остаться на западе. Елагин со своей женой уехал из Киева с отступающими немецкими войсками (его жена была наполовину немкой, т е фольксдойч, поэтому у них была такая возможность; это немцы не знали, что на вторую половину она была еврейкой - воистину, жизнь своими сюжетами более невероятна, чем плохая литература). Упрекать Елагина за решение уехать с немцами не стоит - в оккупированном Киеве он работал в роддоме, т е формально был коллаборационистом (не важно, что сугубо гражданский врач), так что после освобождения его ждал как минимум лагерь, а то и расстрел.
Но эти соображения заставили меня задуматься: а на чьей стороне был Елагин? Был ли он рад победе СССР или желал победы Германии? Перечитав его стихи под этим углом, я обнаружил весьма неожиданное. Нет, то, что он ни на той, ни на другой стороне, это не удивительно - в конце концов, "подите прочь, какое дело, поэту бедному до вас" сказал не он, но вполне позиция. Но все же в случае мировой войны такая позиция требует некоторого хотя бы психологического обоснования. И вот это обоснование и оказалось той самой неожиданностью.
Сначала - еще одно его стихотворение, из ранних:
Там небо приблизилось к самой земле,
Там дерево в небо кидалось с обвала,
И ласточка бурю несла на крыле,
И лестница руку Днепру подавала.
А в августе звезды летели за мост.
Успей! Пожелай!.. Загадай! Но о чем бы?
Проторенной легкой параболой звезд
Летели на город голодные бомбы.
"Летели на город голодные бомбы", запомним это. Аналогично в "Наплыве": "За городом без остановки / Переговаривались пушки". Что бомбы, что пушки это субъекты, они по своей воле летят, не люди стреляют, а пушки, то же и с бомбами. Вообще у Елагина война предстает стихийным бедствием, вполне обезличенным. Вот арест и расстрел отца это дело конкретных людей, представителей столь ненавидимой автором советской власти; а война это что-то происходящее само, как ураган, как землетрясение, как цунами. Стихийное бедствие. Желающие могут счесть ее исторической необходимостью - такая марксистская интерпретация истории Елагину не близка, но по силе обезличенности сравнима. В том же "Наплыве" он запараллеливает ветра на дороге из Чикаго с обстрелами в военном Киеве, где он был санитаром на скорой помощи. И последние строки прямо утверждают, что случайная авария на дороге и война суть одно: "А только есть одна дорога, / А на дороге катастрофы..."
Но из этого представления о войне как о стихийном бедствии следует неизбежный вывод: человек бессилен перед стихией и потому не имеет смысла его какое-либо в ней участие. От стихии можно только бежать или попытаться как-то в ней выжить, но бесполезно как противиться ей, так и содействовать. Позиция, прямо противоположная той, что выражена в "Я убит подо Ржевом" Симонова или "В этой роще березовой" Заболоцкого.
Если вам кажется, что я додумываю за Елагина, то нет, в его поздних стихах это проговорено прямым текстом:
Человек на дороге
В римской тоге
Иль в рыцарском панцыре,
Иль в гимнастерке,
Иль оборванцем
Убогим
В опорках...
По сторонам - пожарища,
Его провожающие.
Что это - Рим,
Подожженный Нероном,
Иль это мы горим
В Киеве обреченном?
Человек на пожаре.
Медный блеск облаков.
Написан сценарий
Для всех веков.
Кстати, тут то же смешение времен и мест, вернее, их неразличимость. Самое важное дальше:
Слышишь поступь солдата?
Крови сегодня течь.
Очередь автомата
Или короткий меч.
Много войною взято,
Да не велик итог.
Высится над солдатом
Крохотный бугорок.
Вот он - огромный, темный,
Головоломный провал.
Наверно, уже не помнит,
За что и с кем воевал.
Солдат, унесенный стихией войны, сорванный со своего места, не понимающий и не могущий понять ни ее смысла, ни найти свой смысл в ней - картина мира беженца. Кстати, в этом стихотворении истинный его герой как раз беженец, только в нем автор может найти человекосообразный смысл.
Грустно это. И мелко.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прочел эту книгу и задумался о творческой судьбе современных эмигрантов. Из тех, что уехали от ненавистной власти. Ни к каким выводам не пришел, но риск измельчания присутствует.
Кстати, а насколько представительна творческая судьба Елагина? Навскидку я не знаю других представителей второй волны эмиграции, т е которые во время и сразу после войны. Кто еще из эмигрировавших в 1940-х чем знаменит? Писатели, поэты, музыканты, кинематографисты? Было бы интересно сравнить.