Зошкин дом (часть 2)
Марина.
И что? А ничего. Несчастный случай. Все. Никаких тебе ДНК экспертиз-хуиз, детективов, блядь. Вергунка, детка. После похорон зашли с Мариной в церковь, поставили свечку. Зоя в церкви не появлялась. Странно конечно, она их любит. На похоронах, понятно, я ее видел, вся в черном. Черная длинная юбка. Черная блузка. Платок черный. Только локоны белые из-под платка. Очень идет ей такой контраст. Сидела плакала. Ни разу в мою сторону не посмотрела. На поминках ей вообще плохо стало. Ее унесли. И вот, когда ее несли, нашли глаза встретились. На секунду подумал: хуй знает, может ей и правда грустно? Может быть, она не планировала все это, как мне вначале показалось. Ведь я - трус, я сразу самое плохое думаю, и о людях и вообще. Потому что боюсь этого. А может, она от души ему рассказала, чтобы хоть кому-нибудь рассказать? Мне, ведь, тоже иногда хоть кому-то рассказать хочется. Ну, вот, как сейчас. И реально рыдала ведь на похоронах. Как белуга, бля, с Ромкиной мамкой дуэтом. «Ой Ромочка любимый, господь всемогущиииии...ий! За что ты его у меня отняаааа..аал» Нет! Нет! Нет! Нет! Не верю ей ни разу. Она с четвертого класса записки от родителей подделывала. Такой вот у нее твердый, взрослый почерк уже тогда был. Бабушка, которая теска хуйнадцать раз умирала, когда Зошка с уроков отпрашивалась. А мне и про рак желудка заливала, и про язву с саркомой и про бесплодие. Не верю. Но все равно, грустно стало, я сразу и нажрался. Типа, мне можно, я же тоже пострадал. Денег матери Ромкиной давать начал. Она из Москвы приехала на похороны. Работает там маникюрщицей. Деньги не берет, плачет. Ты, - говорит, - Зое их отдай. Зое, блядь!
Я такой:
- Да нет, возьмите Вы. И тут мне смс от Зои приходит. Я аж протрезвел от охуевания. «Ромочка как поночка))))» три слова и скобочки. Мне все понятно стало. Слила пацана.
Подхожу к Марине. Говорю:
- Ты от Зои подальше держись. Увидишь ее - не подходи, а мне звони сразу.
Она: «Чо за хуйня? Шо такое? В чем дело? Объясняй!»
Я говорю, дескать, тронулась башкой она, думает, это я за Ромкой недосмотрел. Винит меня. Он же ко мне бухать шел на пасху. Смотри, чтобы тебе никакой хуйни не сделала в отместку. Ну, там не сглазила или еще чего.
Мне на сглаз похуй, но Марина в такие вещи крепко верит. Простая душа предлагает:
- Давай, я поговорю с ней, мы по-женски поймем друг друга.
Я ей:
- Ты, блин, если меня любишь, то пообещай, что вообще к ней не подойдешь, а если она к тебе подойдет, то уйдешь сразу. Убежишь сломя голову, как от чумы. И ничо не бери у нее из рук. Вообще не говори с ней! Поняла? И мне звони сразу, мне звони, сечешь?
Марина долго не сдавалась. «Почему? В чем дело? Объясни!».
Я говорю - вот так сделай и точка. Вообще, возьми завтра отпуск на работе за свой счет. Нахуй все это. Просто возьми отпуск и все. Или скажи, что больна.
Она уперлась, говорит, мол, шо ты пьяный несешь? Я тебе, конечно, позвоню, если Зошка заявится и шо-то предъявит, но неделю эту по-любому доработаю. Потому что скоро администратор Зина в декрет уйдет, а я давно хотела стать администратором, а Зошка нормальная, а ты, типа, ебанутый. В таком духе.
И я смотрю на нее, в глаза ее большие, темные, и чувство неприятное совершенно. Зошка нормальная у тебя, да? Говорю, - Нееет, малыш, ты завтра сходи и отпуск сразу возьми, или больной назовись.
А она - нет, шо ты гонишь! Я эту неделю отхожу. Надо и все, точка.
Вижу, не могу ее убедить. И чувствую это неприятное в животе, каким-то приятным становится. Как с Поночкой. Смотрю на ее ноги в джинсах черных, на сапоги, на водолазку черную, на крестик золотой. Она, конечно, тоже подпитая уже, качается, глаза полуприкрытые. Чувствую любопытство. Вот то самое любопытство, как когда смотришь на мышку, которую кошка вот-вот сцапает. Видишь, что не знает эта мышка ни о чем. Ты ей - сожрут тебя сейчас, а она - пи-пи-пи, я мышка норушка и все, судьба у меня такая. Хочется спросить ее, что ты чувствуешь? Каково это, быть такой тупой мышью? Ведь тебя сейчас с потрохами слопают, а я глазеть на это шоу буду.
Думаю - нет, не пройдет. Так вот это именно Зошке и хочется. Ей надо, чтобы я был именно таким. Таким как она. Спросить Марину, вот от души, вот так, по пьяни - хочешь, Марина, чтобы вот такая у тебя судьба, значит, была: родилась, ходила в детский садик, папка-простофиля троллейбусы водит, а ты ему стишки рассказываешь, стоя на табуретке; потом в школу, с двумя бантами большими, фантики-хуянтики, анкеты, открыточки, пеналы, я видел фотки; потом в техникум экономический. Взрослая теперь да? Бабочку на пояснице своей нежной, худенькой набила, для чего? Звездочку на ножке, зачем? Ногти нарастила, да стразами украсила, чтобы что? Чтобы встать с утра, в один прекрасный день, накраситься, как куколка, надеть побрякушки, крестик с цепочкой, чтобы боженька не забыл о тебе, и пойти на работу в супермаркет, на кассу, и не для того чтобы всем там нравиться, и не для того чтобы администратором стать, а чтобы сожрали тебя живьем, только чтобы подохнуть. Цель твоей жизни. Нравится? Вот хочешь этого? Для этого ты жила? Мечтала об этом в детстве? Зошка о таком только и думала.
Нет! Нихуя я не такой. Говорю: «Я тебе, блядь, накрашусь» и как уебал кулаком ей прямо промеж глаз. Взял и уебал по физиономии.
Все, конечно, кинулись на меня, завалили на пол.
«Он пьяный! Он пьяный! Ты шо с ума сошел. Вообще ебанулся!»
Но я не от бессилия уебал. Я знаю, что с бланшем она точно на работу не пойдет, постесняется. Вот так и говорят: Бьет - значит любит.
С утра проснулся от стука в дверь. Натянул трусы, пошел, открыл - никого. Батяня говорит: не надо открывать, если никого нет. Плохая примета. Кстати, еще пару человек похожее заливали. Если там никого нет, это зло стучит. Дескать, откроешь двери - зло войдет и останется. Не выгонишь потом. Но у меня нет глазка, откуда я знаю, есть там зло или нет. А если там никого нет, то это дети балуются. Зло это когда милиция стучит. Но эти, когда захотят, через стену пройдут. Раньше я был скромный, орал через дверь: «Кто там?». Теперь я взрослый, люблю нахуй в лицо посылать. Поэтому я открываю двери. Пусть там с другой стороны очкуют, что двери откроются. Ну или вообще к дверям не подхожу, если сильно травой воняет в квартире. Открываю - никого. Не вижу зла.
Конечно, Марина у меня в тот день не осталась, но и на работу на следующий день не пошла. Куда с таким позором-то? Звонил ей извиняться - трубу не берет.
Ладно, думаю, может оно так и лучше. Дуреха простит, а я вещи соберу, потому что валить надо. Валить куда угодно. Лучше всего в Москву. Машина есть, буду таксовать. Города, правда, не знаю, но похуй, разберусь. Город большой, хрен меня кто найдет. А потом, может, и куда дальше. Шо-то я опять перекурил и на измену выпал звездец. Параноить начало.
Бац, приходит СМС от марины «видела твою сестренку припизженную.»
Я звоню, - Ну шо там как?
Голос взволнованный, дышит в трубку прерывисто, быстро. Как затараторила: «Вышла на улицу за хлебом, стою в очереди в стекляшке, оглядываюсь, короче, стоит сразу за мною, вся в черном, как тень, как не переодевалась с похорон, под глазами круги, и улыбается. Говорит: «Мариночка, цыпа, сердце мое, Рома, вот, мне к свадьбе сережки подарил, тебе хочу их отдать.»
Я - «А ты чо?»
Она - «А мне вначале жалко стало ее очень, подумала, что она головой с горя совсем тронулась, вначале было у нее все, а теперь раз - и нет ничего, взять-то, думаю, не возьму, но может домой ее позвать чая попить с пустырником. А потом, вдруг, вспомнила, что ты сказал. Я ж ей никогда особо не нравилась, и не общались мы ни разу по-человечески, странно совпало. Короче, я, как ты сказал, в руки не брала, хотя сережки классные, с камушками, руки сами тянулись. Говорю ей, мне с тобой посоветоваться надо. А она - «Посоветуйся, милая. Посоветуйся, родная. Слушай мужика своего, и делай, как сама правильным считаешь. Раз хочешь, чтобы это так было - будет так...» Быстро-быстро, говорит я с трудом понимаю. Зубы заговаривает. И улыбается во весь рот добро так, как родная, а в глаза смотрит не добро. У меня аж голова закружилась, тошнить начало от ее глаз. Вот прямо сил нет вообще. Сознание теряю. А рука, прямо чувствую, сама к сережкам тянется. Я из очереди сразу вышла спиной, такая назад-назад и говорю: «Извини, шо-то мне хуево». Люди, такие: «Девушка с вами все в порядке? Шо пьяная или плохо, там скорую вызвать? Наркоманка?» Я говорю: «Воздуха мне мало! Задыхаюсь.» И давай из магазина. Зошка такая: «Давай домой тебя провожу, Мариночка, невестка моя будущая?» А я давай тебе звонить, ей промямлила типа: я, мол, сейчас позвоню за мной приедут. А она такая достает из-за пазухи кулончик какой-то с камушком мутным. Говорит: «Душа моя, сейчас тебе легче станет». Думала, она и его сейчас совать будет, или надеть предложит, а она его к глазу поднесла и подмигнула мне. И тогда, вроде, и правда, сразу мне полегчало, как отпустило, и я пошла оттуда и пошла… шо то блядь, я сама не пойму как сюда дошла....»
Я такой, - Где ты, блядь!? Марина! Марина!
Не отвечает.
- Домой иди! - кричу ей, - и не выходи никуда или вообще, просто стой на месте.
Все. Трубку бросила. Меня, конечно, затрясло. Как у пенсионера давление поднялось, в глазах потемнело.
Все, думаю, пизда.
Быстрее на такси. Под домом таксисты стоят знакомые. Шурик Перельман и Димон. Я к Шурику, он первый стоял, да и проще. Фамилия Шурика не Перельман. Лет 10 назад кто-то из пассажиров забыл в такси «Занимательную Физику» Перельмана и он подсел, так и погонялово прилипло. А у Димона забыли Кастанеду, и он о сверхчеловеке грузил. Первый раз норм, но когда одно и тоже по кругу, заебывает. Но Димон остался Димоном, а Шурика нет уже.
Короче, в такси - Жми, Шурик, у телки проблемы! Приезжаю. Нихуя никого нет там под стекляшкой. Куда она дошла? Где она была? По району бегать? Откуда звонила? Продавщица не бум бум. Лупает глазами тупая корова.
Я снова в такси. Домой к Марине. Шурику говорю, - Не уезжай, подожди.
Анна Сергевна.
Мамаша ее двери открывает, как обычно, в одной ночнушке. Постоянно в одной ночнушке ходит. Ночнушка полупрозрачная, при ярком свете все видно.
Думаю сейчас начнется. За бланш, за всю хуйню. Не люблю ее мамашу. Вечно со мной кокетничает. Звонишь ей такой вечером, потому что Марина сама звонить боится. Говоришь:
- Анна Сергевна, Марина сегодня у меня останется.
А она такая:
- Да, что Вы говорите, пусть домой едет немедленно.
- Домой пусть едет по ночи, чтобы ее там изнасиловали? Или трубу в подъезде отжали? Поспит у меня.
А она:
- Знаем, как она у тебя поспит. Вот поженитесь, тогда и поспит.
Ну что за ханжество? Что за вульгарные намеки? На Марину смотрю, а та улыбается, типа, ей это норм.
- Марина, - говорю - взрослая уже женщина. Уже два раза замужем была.
А она:
- Ха-ха, хо-хо, вот пока она здесь живет у меня, пусть дома ночует.
Поэтому Маринка у меня оставалась, только если мать ее в ночную смену выходила.
Так вот, открывает мне Анна Сергевна двери в ночнушке. Но ее походу это не парит вообще, все как обычно, томно. А чего ей париться? Жопа у нее классная, муж в Москве троллейбусы водит, доходяга. Смотрит на меня спокойно, с легкой насмешкой, типа «ну шо ты?». Никаких претензий. Но меня, естественно, от этого только больше параноить начало.
Захожу говорю:
- Анна Сергевна, Марина где? Видели ее? Домой заходила, хлеб принесла?
Она такая:
- Принесла, принесла, ты заходи.
Я смотрю - в зале пусто, на кухне никого нет. Стою в коридоре. Шо делать? Бежать дальше смотреть? В спальню? Разуваться? На улице грязюка.
Я говорю:
- Марина звонила, говорит, проблемы у нее. Там такси внизу ждет. Анна Сергевна, была она дома или нет?
Она проходит на диван садится медленно, спокойно, уверенно.
- Я, - говорит, - знала с утра, что беда сегодня случится. Еще только проснулась уже знала. В двери стучали. Я открыла, в глазок не посмотрела, а там - никого. В прошлый раз так было, когда первый муж Маринин погиб.
Но, как-то, по ее голосу чувствую, не волнуется она из-за беды, из-за мужа, из-за хуйни этой. Какое-то дерьмо намечается.
Опускает руку лениво, а глаз с меня не спускает, берется за край ночнушки и начинает задирать ее медленно. Шо за хуйня! Поднимает выше. Я назад в коридор пятиться начал. Чо происходит-то!? Чо началось-то такое? Выше… выше подол... Ноги у нее нормальные, немного небритые, совсем чуть-чуть, короче нормальные. Поднимает до трусов почти. Но трусов то, думаю, у нее не будет. Всегда видно все через ночнушку. Но нихуя. До трусов не дотянула. Только высоко до бедер. Показывает мне, значит - сверху, на внутренней стороне бедер красное все, как раздражение, словно ожог. Я присмотрелся красные, как бы, полосы. Словно ее пять пальцев раскаленных с внутренней стороны бедер за левую и за правую ногу схватили.
- Утром в ванной увидела. Дьявол заходил.
Я, конечно охуел, чо, блядь за хуйня началась? Я вообще где? Стараюсь ей так спокойно, поувереннее:
- Анна Сергевна, Вам бы врачу показать это. Бо сильно на аллергию похоже.
А она мне:
- Ты лучше руки свои покажи.
Я:
- А шо с моими руками?
Она рассмеялась:
- От твоих рук ведь следы.
Я сглотнул, вообще пиздец предъява.
Говорю:
- Успокойтесь, отсюда вижу, что не от моих.
Она:
- Приложи руки вот и посмотрим.
И тут я вижу: под ногами ее провод телефонный дрыгается, а провод из спальни, в спальне свет горит.
Я спрашиваю:
- Кто у Вас там в спальне. Марина ты? - кричу.
А мамаша:
- Это ребенок играется. Ты иди сюда, руки приложи.
И смеется.
- Какой еще ребенок, - удивляюсь, - нет у Вас ребеночка.
Она такая:
- Машкин, от первого брака.
Марину она Машкой называет. Ку-ку вообще. Муж первый на машине разбился под Мариуполем. Друган его не стал мотоциклиста давить, а в сваю моста поехал. А мотоциклист в другую сваю поехал. Но Марина, как-то, не особо волновалась. То есть, мамаша, что-то совсем странное говорит.
А провод туда-сюда, туда-сюда. Я думаю, - да нихуя! Меня этим дерьмом не напугаешь. Я и не такое видел. Я, как-нибудь, расскажу, что такое, когда действительно, блядь, страшно. Хотя, это тоже жутко пиздец. Но опять же, не страшнее это, чем кошмары ночные. Есть же этому всему тупое объяснение?
Смотрю, говно на ботинках моих вообще ее не напрягает, ну, в смысле, грязь. Я прямо пошел по ковру, мимо мамаши в эту комнату. Там хуяк - свет выключается! Я, думаю, - шо за хуйня вообще началась? Что происходит-то? Потому что все больше и больше в направлении кошмара ночного.
А включатель, понятное дело, внутри комнаты.
Я отвертку из куртки достал. Ясен пень, я с отверткой пришел, мало ли что. Потому что с ножом если по городу ходить - примут сразу. Молоток тяжеловат. А отвертка нормально в руке лежит. Я достал отвертку, фонарик на мобильном включил.
Говорю:
- Сейчас я зайду и уебу.
А Сергевна дальше лыбится сидит, с ногами в разные стороны, гладит их.
Может, и зря я это сказал? Ну в смысле, прозвучало вообще не убедительно. Но я слово сдержу. Почему я не страшный? Все меня за лоха держат.
Шагаю в комнату, и слышу, сквозь мои шаги как-бы, чьи-то маленькие шажочки быстренько так. А может это паркет. Я не знаю. Я заглядываю фонариком в комнату. И вот, на секунду мне показалось, что возле окна, словно кто-то маленький стоит. Светом туда - ничего: стул, стол. Я включатель дергаю. Не работает. Перегорела лампа. Я фонариком вправо, влево, под ноги - никого. Смотрю ковер. На ковре мокрые следы. Ну, может, это уже я наследил. Но я, вроде, не проходил так далеко. Следы мокрые это очень хуево. Я начал назад пятиться, а эта курва у меня уже за спиной стоит, улыбается, аж сердце ёкнуло.
Говорит:
- Голодный? Борща будешь, давай покормлю тебя, пока Маринка не вернулась?
И тут я замечаю, что у нее сережки в ушах, которые Рома Зое дарил.
Она такая:
- Нравятся? Из-за них уши сегодня проколола.
Я, блядь, пиздец, спиной, спиной. Сломя голову оттуда нахуй. Пизда такая. Все же так нормально шло. В такси. Шурик подождал. Уже потемнело на улице.
Едем. Дороги пиздец. Насчет мокрых следов, маленьких ножек и детей. Я знаю, что детей у Марины не было. Только аборты. Но мне в голову сразу две вещи пришли: во-первых, я на потолок не светил, во-вторых, совсем другое вспомнилось.
И что? А ничего. Несчастный случай. Все. Никаких тебе ДНК экспертиз-хуиз, детективов, блядь. Вергунка, детка. После похорон зашли с Мариной в церковь, поставили свечку. Зоя в церкви не появлялась. Странно конечно, она их любит. На похоронах, понятно, я ее видел, вся в черном. Черная длинная юбка. Черная блузка. Платок черный. Только локоны белые из-под платка. Очень идет ей такой контраст. Сидела плакала. Ни разу в мою сторону не посмотрела. На поминках ей вообще плохо стало. Ее унесли. И вот, когда ее несли, нашли глаза встретились. На секунду подумал: хуй знает, может ей и правда грустно? Может быть, она не планировала все это, как мне вначале показалось. Ведь я - трус, я сразу самое плохое думаю, и о людях и вообще. Потому что боюсь этого. А может, она от души ему рассказала, чтобы хоть кому-нибудь рассказать? Мне, ведь, тоже иногда хоть кому-то рассказать хочется. Ну, вот, как сейчас. И реально рыдала ведь на похоронах. Как белуга, бля, с Ромкиной мамкой дуэтом. «Ой Ромочка любимый, господь всемогущиииии...ий! За что ты его у меня отняаааа..аал» Нет! Нет! Нет! Нет! Не верю ей ни разу. Она с четвертого класса записки от родителей подделывала. Такой вот у нее твердый, взрослый почерк уже тогда был. Бабушка, которая теска хуйнадцать раз умирала, когда Зошка с уроков отпрашивалась. А мне и про рак желудка заливала, и про язву с саркомой и про бесплодие. Не верю. Но все равно, грустно стало, я сразу и нажрался. Типа, мне можно, я же тоже пострадал. Денег матери Ромкиной давать начал. Она из Москвы приехала на похороны. Работает там маникюрщицей. Деньги не берет, плачет. Ты, - говорит, - Зое их отдай. Зое, блядь!
Я такой:
- Да нет, возьмите Вы. И тут мне смс от Зои приходит. Я аж протрезвел от охуевания. «Ромочка как поночка))))» три слова и скобочки. Мне все понятно стало. Слила пацана.
Подхожу к Марине. Говорю:
- Ты от Зои подальше держись. Увидишь ее - не подходи, а мне звони сразу.
Она: «Чо за хуйня? Шо такое? В чем дело? Объясняй!»
Я говорю, дескать, тронулась башкой она, думает, это я за Ромкой недосмотрел. Винит меня. Он же ко мне бухать шел на пасху. Смотри, чтобы тебе никакой хуйни не сделала в отместку. Ну, там не сглазила или еще чего.
Мне на сглаз похуй, но Марина в такие вещи крепко верит. Простая душа предлагает:
- Давай, я поговорю с ней, мы по-женски поймем друг друга.
Я ей:
- Ты, блин, если меня любишь, то пообещай, что вообще к ней не подойдешь, а если она к тебе подойдет, то уйдешь сразу. Убежишь сломя голову, как от чумы. И ничо не бери у нее из рук. Вообще не говори с ней! Поняла? И мне звони сразу, мне звони, сечешь?
Марина долго не сдавалась. «Почему? В чем дело? Объясни!».
Я говорю - вот так сделай и точка. Вообще, возьми завтра отпуск на работе за свой счет. Нахуй все это. Просто возьми отпуск и все. Или скажи, что больна.
Она уперлась, говорит, мол, шо ты пьяный несешь? Я тебе, конечно, позвоню, если Зошка заявится и шо-то предъявит, но неделю эту по-любому доработаю. Потому что скоро администратор Зина в декрет уйдет, а я давно хотела стать администратором, а Зошка нормальная, а ты, типа, ебанутый. В таком духе.
И я смотрю на нее, в глаза ее большие, темные, и чувство неприятное совершенно. Зошка нормальная у тебя, да? Говорю, - Нееет, малыш, ты завтра сходи и отпуск сразу возьми, или больной назовись.
А она - нет, шо ты гонишь! Я эту неделю отхожу. Надо и все, точка.
Вижу, не могу ее убедить. И чувствую это неприятное в животе, каким-то приятным становится. Как с Поночкой. Смотрю на ее ноги в джинсах черных, на сапоги, на водолазку черную, на крестик золотой. Она, конечно, тоже подпитая уже, качается, глаза полуприкрытые. Чувствую любопытство. Вот то самое любопытство, как когда смотришь на мышку, которую кошка вот-вот сцапает. Видишь, что не знает эта мышка ни о чем. Ты ей - сожрут тебя сейчас, а она - пи-пи-пи, я мышка норушка и все, судьба у меня такая. Хочется спросить ее, что ты чувствуешь? Каково это, быть такой тупой мышью? Ведь тебя сейчас с потрохами слопают, а я глазеть на это шоу буду.
Думаю - нет, не пройдет. Так вот это именно Зошке и хочется. Ей надо, чтобы я был именно таким. Таким как она. Спросить Марину, вот от души, вот так, по пьяни - хочешь, Марина, чтобы вот такая у тебя судьба, значит, была: родилась, ходила в детский садик, папка-простофиля троллейбусы водит, а ты ему стишки рассказываешь, стоя на табуретке; потом в школу, с двумя бантами большими, фантики-хуянтики, анкеты, открыточки, пеналы, я видел фотки; потом в техникум экономический. Взрослая теперь да? Бабочку на пояснице своей нежной, худенькой набила, для чего? Звездочку на ножке, зачем? Ногти нарастила, да стразами украсила, чтобы что? Чтобы встать с утра, в один прекрасный день, накраситься, как куколка, надеть побрякушки, крестик с цепочкой, чтобы боженька не забыл о тебе, и пойти на работу в супермаркет, на кассу, и не для того чтобы всем там нравиться, и не для того чтобы администратором стать, а чтобы сожрали тебя живьем, только чтобы подохнуть. Цель твоей жизни. Нравится? Вот хочешь этого? Для этого ты жила? Мечтала об этом в детстве? Зошка о таком только и думала.
Нет! Нихуя я не такой. Говорю: «Я тебе, блядь, накрашусь» и как уебал кулаком ей прямо промеж глаз. Взял и уебал по физиономии.
Все, конечно, кинулись на меня, завалили на пол.
«Он пьяный! Он пьяный! Ты шо с ума сошел. Вообще ебанулся!»
Но я не от бессилия уебал. Я знаю, что с бланшем она точно на работу не пойдет, постесняется. Вот так и говорят: Бьет - значит любит.
С утра проснулся от стука в дверь. Натянул трусы, пошел, открыл - никого. Батяня говорит: не надо открывать, если никого нет. Плохая примета. Кстати, еще пару человек похожее заливали. Если там никого нет, это зло стучит. Дескать, откроешь двери - зло войдет и останется. Не выгонишь потом. Но у меня нет глазка, откуда я знаю, есть там зло или нет. А если там никого нет, то это дети балуются. Зло это когда милиция стучит. Но эти, когда захотят, через стену пройдут. Раньше я был скромный, орал через дверь: «Кто там?». Теперь я взрослый, люблю нахуй в лицо посылать. Поэтому я открываю двери. Пусть там с другой стороны очкуют, что двери откроются. Ну или вообще к дверям не подхожу, если сильно травой воняет в квартире. Открываю - никого. Не вижу зла.
Конечно, Марина у меня в тот день не осталась, но и на работу на следующий день не пошла. Куда с таким позором-то? Звонил ей извиняться - трубу не берет.
Ладно, думаю, может оно так и лучше. Дуреха простит, а я вещи соберу, потому что валить надо. Валить куда угодно. Лучше всего в Москву. Машина есть, буду таксовать. Города, правда, не знаю, но похуй, разберусь. Город большой, хрен меня кто найдет. А потом, может, и куда дальше. Шо-то я опять перекурил и на измену выпал звездец. Параноить начало.
Бац, приходит СМС от марины «видела твою сестренку припизженную.»
Я звоню, - Ну шо там как?
Голос взволнованный, дышит в трубку прерывисто, быстро. Как затараторила: «Вышла на улицу за хлебом, стою в очереди в стекляшке, оглядываюсь, короче, стоит сразу за мною, вся в черном, как тень, как не переодевалась с похорон, под глазами круги, и улыбается. Говорит: «Мариночка, цыпа, сердце мое, Рома, вот, мне к свадьбе сережки подарил, тебе хочу их отдать.»
Я - «А ты чо?»
Она - «А мне вначале жалко стало ее очень, подумала, что она головой с горя совсем тронулась, вначале было у нее все, а теперь раз - и нет ничего, взять-то, думаю, не возьму, но может домой ее позвать чая попить с пустырником. А потом, вдруг, вспомнила, что ты сказал. Я ж ей никогда особо не нравилась, и не общались мы ни разу по-человечески, странно совпало. Короче, я, как ты сказал, в руки не брала, хотя сережки классные, с камушками, руки сами тянулись. Говорю ей, мне с тобой посоветоваться надо. А она - «Посоветуйся, милая. Посоветуйся, родная. Слушай мужика своего, и делай, как сама правильным считаешь. Раз хочешь, чтобы это так было - будет так...» Быстро-быстро, говорит я с трудом понимаю. Зубы заговаривает. И улыбается во весь рот добро так, как родная, а в глаза смотрит не добро. У меня аж голова закружилась, тошнить начало от ее глаз. Вот прямо сил нет вообще. Сознание теряю. А рука, прямо чувствую, сама к сережкам тянется. Я из очереди сразу вышла спиной, такая назад-назад и говорю: «Извини, шо-то мне хуево». Люди, такие: «Девушка с вами все в порядке? Шо пьяная или плохо, там скорую вызвать? Наркоманка?» Я говорю: «Воздуха мне мало! Задыхаюсь.» И давай из магазина. Зошка такая: «Давай домой тебя провожу, Мариночка, невестка моя будущая?» А я давай тебе звонить, ей промямлила типа: я, мол, сейчас позвоню за мной приедут. А она такая достает из-за пазухи кулончик какой-то с камушком мутным. Говорит: «Душа моя, сейчас тебе легче станет». Думала, она и его сейчас совать будет, или надеть предложит, а она его к глазу поднесла и подмигнула мне. И тогда, вроде, и правда, сразу мне полегчало, как отпустило, и я пошла оттуда и пошла… шо то блядь, я сама не пойму как сюда дошла....»
Я такой, - Где ты, блядь!? Марина! Марина!
Не отвечает.
- Домой иди! - кричу ей, - и не выходи никуда или вообще, просто стой на месте.
Все. Трубку бросила. Меня, конечно, затрясло. Как у пенсионера давление поднялось, в глазах потемнело.
Все, думаю, пизда.
Быстрее на такси. Под домом таксисты стоят знакомые. Шурик Перельман и Димон. Я к Шурику, он первый стоял, да и проще. Фамилия Шурика не Перельман. Лет 10 назад кто-то из пассажиров забыл в такси «Занимательную Физику» Перельмана и он подсел, так и погонялово прилипло. А у Димона забыли Кастанеду, и он о сверхчеловеке грузил. Первый раз норм, но когда одно и тоже по кругу, заебывает. Но Димон остался Димоном, а Шурика нет уже.
Короче, в такси - Жми, Шурик, у телки проблемы! Приезжаю. Нихуя никого нет там под стекляшкой. Куда она дошла? Где она была? По району бегать? Откуда звонила? Продавщица не бум бум. Лупает глазами тупая корова.
Я снова в такси. Домой к Марине. Шурику говорю, - Не уезжай, подожди.
Анна Сергевна.
Мамаша ее двери открывает, как обычно, в одной ночнушке. Постоянно в одной ночнушке ходит. Ночнушка полупрозрачная, при ярком свете все видно.
Думаю сейчас начнется. За бланш, за всю хуйню. Не люблю ее мамашу. Вечно со мной кокетничает. Звонишь ей такой вечером, потому что Марина сама звонить боится. Говоришь:
- Анна Сергевна, Марина сегодня у меня останется.
А она такая:
- Да, что Вы говорите, пусть домой едет немедленно.
- Домой пусть едет по ночи, чтобы ее там изнасиловали? Или трубу в подъезде отжали? Поспит у меня.
А она:
- Знаем, как она у тебя поспит. Вот поженитесь, тогда и поспит.
Ну что за ханжество? Что за вульгарные намеки? На Марину смотрю, а та улыбается, типа, ей это норм.
- Марина, - говорю - взрослая уже женщина. Уже два раза замужем была.
А она:
- Ха-ха, хо-хо, вот пока она здесь живет у меня, пусть дома ночует.
Поэтому Маринка у меня оставалась, только если мать ее в ночную смену выходила.
Так вот, открывает мне Анна Сергевна двери в ночнушке. Но ее походу это не парит вообще, все как обычно, томно. А чего ей париться? Жопа у нее классная, муж в Москве троллейбусы водит, доходяга. Смотрит на меня спокойно, с легкой насмешкой, типа «ну шо ты?». Никаких претензий. Но меня, естественно, от этого только больше параноить начало.
Захожу говорю:
- Анна Сергевна, Марина где? Видели ее? Домой заходила, хлеб принесла?
Она такая:
- Принесла, принесла, ты заходи.
Я смотрю - в зале пусто, на кухне никого нет. Стою в коридоре. Шо делать? Бежать дальше смотреть? В спальню? Разуваться? На улице грязюка.
Я говорю:
- Марина звонила, говорит, проблемы у нее. Там такси внизу ждет. Анна Сергевна, была она дома или нет?
Она проходит на диван садится медленно, спокойно, уверенно.
- Я, - говорит, - знала с утра, что беда сегодня случится. Еще только проснулась уже знала. В двери стучали. Я открыла, в глазок не посмотрела, а там - никого. В прошлый раз так было, когда первый муж Маринин погиб.
Но, как-то, по ее голосу чувствую, не волнуется она из-за беды, из-за мужа, из-за хуйни этой. Какое-то дерьмо намечается.
Опускает руку лениво, а глаз с меня не спускает, берется за край ночнушки и начинает задирать ее медленно. Шо за хуйня! Поднимает выше. Я назад в коридор пятиться начал. Чо происходит-то!? Чо началось-то такое? Выше… выше подол... Ноги у нее нормальные, немного небритые, совсем чуть-чуть, короче нормальные. Поднимает до трусов почти. Но трусов то, думаю, у нее не будет. Всегда видно все через ночнушку. Но нихуя. До трусов не дотянула. Только высоко до бедер. Показывает мне, значит - сверху, на внутренней стороне бедер красное все, как раздражение, словно ожог. Я присмотрелся красные, как бы, полосы. Словно ее пять пальцев раскаленных с внутренней стороны бедер за левую и за правую ногу схватили.
- Утром в ванной увидела. Дьявол заходил.
Я, конечно охуел, чо, блядь за хуйня началась? Я вообще где? Стараюсь ей так спокойно, поувереннее:
- Анна Сергевна, Вам бы врачу показать это. Бо сильно на аллергию похоже.
А она мне:
- Ты лучше руки свои покажи.
Я:
- А шо с моими руками?
Она рассмеялась:
- От твоих рук ведь следы.
Я сглотнул, вообще пиздец предъява.
Говорю:
- Успокойтесь, отсюда вижу, что не от моих.
Она:
- Приложи руки вот и посмотрим.
И тут я вижу: под ногами ее провод телефонный дрыгается, а провод из спальни, в спальне свет горит.
Я спрашиваю:
- Кто у Вас там в спальне. Марина ты? - кричу.
А мамаша:
- Это ребенок играется. Ты иди сюда, руки приложи.
И смеется.
- Какой еще ребенок, - удивляюсь, - нет у Вас ребеночка.
Она такая:
- Машкин, от первого брака.
Марину она Машкой называет. Ку-ку вообще. Муж первый на машине разбился под Мариуполем. Друган его не стал мотоциклиста давить, а в сваю моста поехал. А мотоциклист в другую сваю поехал. Но Марина, как-то, не особо волновалась. То есть, мамаша, что-то совсем странное говорит.
А провод туда-сюда, туда-сюда. Я думаю, - да нихуя! Меня этим дерьмом не напугаешь. Я и не такое видел. Я, как-нибудь, расскажу, что такое, когда действительно, блядь, страшно. Хотя, это тоже жутко пиздец. Но опять же, не страшнее это, чем кошмары ночные. Есть же этому всему тупое объяснение?
Смотрю, говно на ботинках моих вообще ее не напрягает, ну, в смысле, грязь. Я прямо пошел по ковру, мимо мамаши в эту комнату. Там хуяк - свет выключается! Я, думаю, - шо за хуйня вообще началась? Что происходит-то? Потому что все больше и больше в направлении кошмара ночного.
А включатель, понятное дело, внутри комнаты.
Я отвертку из куртки достал. Ясен пень, я с отверткой пришел, мало ли что. Потому что с ножом если по городу ходить - примут сразу. Молоток тяжеловат. А отвертка нормально в руке лежит. Я достал отвертку, фонарик на мобильном включил.
Говорю:
- Сейчас я зайду и уебу.
А Сергевна дальше лыбится сидит, с ногами в разные стороны, гладит их.
Может, и зря я это сказал? Ну в смысле, прозвучало вообще не убедительно. Но я слово сдержу. Почему я не страшный? Все меня за лоха держат.
Шагаю в комнату, и слышу, сквозь мои шаги как-бы, чьи-то маленькие шажочки быстренько так. А может это паркет. Я не знаю. Я заглядываю фонариком в комнату. И вот, на секунду мне показалось, что возле окна, словно кто-то маленький стоит. Светом туда - ничего: стул, стол. Я включатель дергаю. Не работает. Перегорела лампа. Я фонариком вправо, влево, под ноги - никого. Смотрю ковер. На ковре мокрые следы. Ну, может, это уже я наследил. Но я, вроде, не проходил так далеко. Следы мокрые это очень хуево. Я начал назад пятиться, а эта курва у меня уже за спиной стоит, улыбается, аж сердце ёкнуло.
Говорит:
- Голодный? Борща будешь, давай покормлю тебя, пока Маринка не вернулась?
И тут я замечаю, что у нее сережки в ушах, которые Рома Зое дарил.
Она такая:
- Нравятся? Из-за них уши сегодня проколола.
Я, блядь, пиздец, спиной, спиной. Сломя голову оттуда нахуй. Пизда такая. Все же так нормально шло. В такси. Шурик подождал. Уже потемнело на улице.
Едем. Дороги пиздец. Насчет мокрых следов, маленьких ножек и детей. Я знаю, что детей у Марины не было. Только аборты. Но мне в голову сразу две вещи пришли: во-первых, я на потолок не светил, во-вторых, совсем другое вспомнилось.