Отношения к нравственности: буддийское, христианское и моё
Буддийский взгляд на нравственное поведение в принципе совпадает с общеиндийским: нравственность имеет смысл как средство к достижению в буддизме -- нирваны, в индуизме -- мокши, в йоге -- каивальи. Здесь не имеет смысла вдаваться в рассмотрение того, чем отличаются эти состояния, главное заметить одно: нравственность в этих учениях имеет инструментальный характер. Это значит, что надо быть нравственным не "просто так", не просто потому, что надо, а потому, что это ведёт к добыванию благой кармы и в конечном счёте -- к освобождению. На первый взгляд здесь нет ничего примечательного, но, если вдуматься, а ещё лучше пообщаться с некоторыми из тех, кто считает себя буддистами, становится видно, что это понимание оставляет место для следующего умозаключения: коль скоро нравственность есть лишь средство, то, вероятно, возможны и иные "пути", т. е. достигающие того же эффекта ("освобождения") только иным способом. И вот, оказывается, что такое учение как буддизм, основанное человеком, отказавшимся от дома, удовольствий, насилия, ходившего от селения к селению, прося милостыню, оказывается, что оно вовсе не противоречит ни войне, ни половому общению, ни обогащению, ибо всегда у человека всегда является оправдание в том, что это "его путь". Так, мне кажется, и родились тантризм с его повышенным вниманием ко всякой мистике и эзотерике, не признающий никаких моральных правил; и боевой дзэн: интересно, что именно буддизм, дзэн, были религией профессиональных головорезов Японии: самураев и ниндзя. Так происходило в буддизме уже с давних пор, с первых веков христианской эры, со времён появления махаяны. В наше время на Западе с приходом туда буддизма особое развитие и получила именно эта его часть. Христианство не устраивало умы западных людей, требовало от них слишком многого, и вот пришло учение, которое говорило, что праведная жизнь -- это вовсе и не главное, а главное -- это всевозможные мистические трансы, изменённые состояния сознания, которые человек может достигнуть путём формальной медитации (санскр. дхьяна), путём так называемых сексуальных практик (в тантризме), глубокими раздумьями над коанами (в дзэне); к этим же "путям" относится весьма популярное в 60-е годы употребление психоделических наркотиков в "духовных целях".
Христианский подход отличается от буддийского тем, что в нём нравственность, нравственный закон считаются самоценными, полученными от Бога, а потому не подлежащими никакому сомнению. Возможно, что человек "слаб" для выполнения каких-либо нравственных требований: требования безбрачия, нестяжательства, подвержен различным порокам, гневу и т. д., но это не означает, что "Закон" плох, а лишь то, что плох исполняющий его. Здесь опять-таки не нужно вдаваться в подробности, каким образом в христианстве примиряется "человеческая слабость" и требования "Закона", главное, что нужно осознать в отношении христианства, это абсолютность, неприложность нравственных требований. Считается, что человеку свойственно грешить, совершать гадкие поступки, но для спасения совершенно необходимы хоть малые мгновения, когда человеческая душа вдруг бросает взгляд "наверх" и понимает, чтО есть правда, а чтО ложь. Такое понимание нравственности, как чего-то абсолютного, вообще свойственное всем нам как людям христианской цивилизации (опыт государственного атеизма в СССР ни в коем случае этого не отменяет), хорошо выражено в учении И. Канта, в его понимании нравственности как категорического императива, требования, которое человек сознаёт в своей душе: "Не надо нравственные заповеди: не мстить, любить врагов, не блудить -- считать обязательными, потому что их дал Бог, а, напротив, надо считать их заповедями Божьми, потому что в душе мы чувствуем их для себя обязательными".
Теперь скажу несколько слов о том, как я отношусь к этому вопросу. Как человек, принадлежащий к христианской цивилизации, вне зависимости, разделяю ли я метафизические основы христианства, его учение о Боге (я их не разделяю), я тем не менее не могу не признавать справедливость слов Канта, отражающих самоё суть христианства, по крайней мере, в отношении морали: для меня немыслимо, каким образом безнравственная жизнь, жизнь, из которой вообще изъято само понятие нравственного, часто проповедуемая новоявленными пророками с Востока, западными материалистами и теми, кто, на мой взгляд, ложно понял дзэнские учения, каким образом такая жизнь может представлять ценность. Она даже просто немыслима для меня.
Но, признавая абсолютность нравственного закона для себя, я тем не менее, не могу не отрицать его положительного влияния на жизнь, и в этом согласен с инструментальным подходом буддистов. Нравственных заповедей можно выделить две: 1) это отказ от мести, от платы злом за зло, замещение его платой добром за зло, и 2) отказ от потворства своим страстям и в особенности самой злой из них -- половой страсти. Строго говоря, заповедь эта одна: "Любить и не делать ничего противного любви". Буддизм говорит, что человек, совершающий нравственные поступки, зарабатывает себе "благую карму". Я не хочу вдаваться здесь в какие-либо метафизические спекуляции по поводу этого, скажу лишь, что совершенно очевидно, что человек, умеющий сдержать себя, не ответить грубостью на грубость, воздержаться от порока пьянства, разврата там, где остальные не воздерживаются -- такой человек, совершенно очевидно, хоть на чуточку делает лучше тех людей, с которыми он живёт. А если люди вокруг тебя делаются лучше, то и к тебе они относятся лучше, а, значит, добро в конечном итоге ты делаешь и себе. Говоря о страстях, я ограничусь лишь половой, а об иных с некоторыми оговорками можно сказать то же самое. Половая страсть превращает другого человека в вещь, в средство для получения удовольствия. Происходит, что вместо восприятия другого как Человека мы смотрим на него как смотрит голодный на свой обед. Это кажется тем, что и нужно, но так ли это? Если вдуматься, что важнее для человека секс или любовь, то, конечно, любой хоть сколь-нибудь здравый человек скажет, что любовь. А любовь всегда, как мне кажется, предполагает в другом человеке нечто таинственное, неизвестное, манящее. А половое общение -- это уже как бы раскрытие если не всей, то огромной части её. Потому-то на самую сильную, чистую, верную любовь способен не тот, кто знал много женщин, а скорее именно тот, кто хранил себя в целомудрии, кто не утратил в себе святого отношения к женщине, не заменил его цинизмом половой похоти. Если спросить, наверное, у любой супружеской пары, когда они сильнее всего любили друг друга, то очевидно, что, если это вообще было, то именно ещё до того, как у них начались половые отношения... А потом всё постепенно начинает принимать форму расчёта: я даю тебе секс, ты даёшь мне деньги. И если это явно и не так, то в глубине любого конфликта между полами лежит именно этот эгоизм. Так отчего же, мой вопрос, не жить тою любовью, которой любишь в первый раз, не портить её? А для того, чтобы не делать этого, надо лишь перестать быть эгоистом, а, значит, отказаться от половых отношений. И здесь опять оказывается, что в конечном итоге благо ты делаешь себе -- ведь при тебе остаётся величайшее благо -- благо любви!
Христианский подход отличается от буддийского тем, что в нём нравственность, нравственный закон считаются самоценными, полученными от Бога, а потому не подлежащими никакому сомнению. Возможно, что человек "слаб" для выполнения каких-либо нравственных требований: требования безбрачия, нестяжательства, подвержен различным порокам, гневу и т. д., но это не означает, что "Закон" плох, а лишь то, что плох исполняющий его. Здесь опять-таки не нужно вдаваться в подробности, каким образом в христианстве примиряется "человеческая слабость" и требования "Закона", главное, что нужно осознать в отношении христианства, это абсолютность, неприложность нравственных требований. Считается, что человеку свойственно грешить, совершать гадкие поступки, но для спасения совершенно необходимы хоть малые мгновения, когда человеческая душа вдруг бросает взгляд "наверх" и понимает, чтО есть правда, а чтО ложь. Такое понимание нравственности, как чего-то абсолютного, вообще свойственное всем нам как людям христианской цивилизации (опыт государственного атеизма в СССР ни в коем случае этого не отменяет), хорошо выражено в учении И. Канта, в его понимании нравственности как категорического императива, требования, которое человек сознаёт в своей душе: "Не надо нравственные заповеди: не мстить, любить врагов, не блудить -- считать обязательными, потому что их дал Бог, а, напротив, надо считать их заповедями Божьми, потому что в душе мы чувствуем их для себя обязательными".
Теперь скажу несколько слов о том, как я отношусь к этому вопросу. Как человек, принадлежащий к христианской цивилизации, вне зависимости, разделяю ли я метафизические основы христианства, его учение о Боге (я их не разделяю), я тем не менее не могу не признавать справедливость слов Канта, отражающих самоё суть христианства, по крайней мере, в отношении морали: для меня немыслимо, каким образом безнравственная жизнь, жизнь, из которой вообще изъято само понятие нравственного, часто проповедуемая новоявленными пророками с Востока, западными материалистами и теми, кто, на мой взгляд, ложно понял дзэнские учения, каким образом такая жизнь может представлять ценность. Она даже просто немыслима для меня.
Но, признавая абсолютность нравственного закона для себя, я тем не менее, не могу не отрицать его положительного влияния на жизнь, и в этом согласен с инструментальным подходом буддистов. Нравственных заповедей можно выделить две: 1) это отказ от мести, от платы злом за зло, замещение его платой добром за зло, и 2) отказ от потворства своим страстям и в особенности самой злой из них -- половой страсти. Строго говоря, заповедь эта одна: "Любить и не делать ничего противного любви". Буддизм говорит, что человек, совершающий нравственные поступки, зарабатывает себе "благую карму". Я не хочу вдаваться здесь в какие-либо метафизические спекуляции по поводу этого, скажу лишь, что совершенно очевидно, что человек, умеющий сдержать себя, не ответить грубостью на грубость, воздержаться от порока пьянства, разврата там, где остальные не воздерживаются -- такой человек, совершенно очевидно, хоть на чуточку делает лучше тех людей, с которыми он живёт. А если люди вокруг тебя делаются лучше, то и к тебе они относятся лучше, а, значит, добро в конечном итоге ты делаешь и себе. Говоря о страстях, я ограничусь лишь половой, а об иных с некоторыми оговорками можно сказать то же самое. Половая страсть превращает другого человека в вещь, в средство для получения удовольствия. Происходит, что вместо восприятия другого как Человека мы смотрим на него как смотрит голодный на свой обед. Это кажется тем, что и нужно, но так ли это? Если вдуматься, что важнее для человека секс или любовь, то, конечно, любой хоть сколь-нибудь здравый человек скажет, что любовь. А любовь всегда, как мне кажется, предполагает в другом человеке нечто таинственное, неизвестное, манящее. А половое общение -- это уже как бы раскрытие если не всей, то огромной части её. Потому-то на самую сильную, чистую, верную любовь способен не тот, кто знал много женщин, а скорее именно тот, кто хранил себя в целомудрии, кто не утратил в себе святого отношения к женщине, не заменил его цинизмом половой похоти. Если спросить, наверное, у любой супружеской пары, когда они сильнее всего любили друг друга, то очевидно, что, если это вообще было, то именно ещё до того, как у них начались половые отношения... А потом всё постепенно начинает принимать форму расчёта: я даю тебе секс, ты даёшь мне деньги. И если это явно и не так, то в глубине любого конфликта между полами лежит именно этот эгоизм. Так отчего же, мой вопрос, не жить тою любовью, которой любишь в первый раз, не портить её? А для того, чтобы не делать этого, надо лишь перестать быть эгоистом, а, значит, отказаться от половых отношений. И здесь опять оказывается, что в конечном итоге благо ты делаешь себе -- ведь при тебе остаётся величайшее благо -- благо любви!