Ответы на вопросы, оставленные в комментариях к посту «Жду вопросов». Часть четвёртая.
Вопрос: как Вы встретили войну, где Вы были, как к этому отнеслись? Помните ли Вы тот день 22 июня 1941 года?
Так началась война.
В песне поется: «22 июня ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война…» Так вот, самая первая бомба той войны разорвалась в одной трамвайной остановке от нашего дома. Она попала в киностудию им. Довженко (Киев, Брест-Литовское шоссе). Я не проснулась. Меня с трудом разбудили мама и младший брат (ему было 11 лет), который тормошил меня и восторженно кричал: «Линка, вставай! Война! Настоящая!» Потому что до этого было много учебных тревог, чуть не каждый день. Мы втроем пошли в бомбоубежище, но там было очень скучно, и я потихоньку улизнула. Бомбежки были ежедневные, почти непрерывные, но я в бомбоубежище больше не ходила. Не ходила в бомбоубежище и продавщица ближайшего (только шоссе перейти) продовольственного магазина.
Она боялась, что магазин обворуют. И я пользовалась воздушной тревогой, чтобы сбегать в магазин и купить все без очереди. А моя любимая школьная подруга так боялась бомбежек, что родителям пришлось сразу же отправить ее в Москву. Очень неприятно было ночью слушать звук моторов немецких самолетов. Моторы наших самолетов трещали очень похоже на моторы моторных лодок, а у немецких звук был низкий и прерывистый, зловещий. Ночью все жильцы нашего дома высыпали во двор и смотрели на небо. Кощунственно звучит, но военное небо изумительно интересное и красивое зрелище. Шарят прожектора, ищут самолеты, находят, и тут бьют зенитки. Собьют или не собьют? А воздушный бой!
Мы копали щели во дворе и накрывали их досками. Не знаю, зачем. Бомбоубежища хватало на всех. Говорили, от осколков, если бомба рядом упадет. А рядом, прямо за забором нашего двора, был зоопарк. Как мы беспокоились за животных! Потом нас отправили копать противотанковые рвы за городом в Голосеевском лесу. Интересно, остановили ли наши рвы хоть один танк? А между тем город эвакуировался. Уезжали предприятия, учреждения. Мама не захотела ехать с университетом, где работала, она не верила, что Киев сдадут. В Голосеевском лесу мы услышали артиллерийскую канонаду. Значит, немцы были совсем близко. Я бросила копать и «огородами-огородами» пошла домой. За ночь дошла и сказала маме, что уезжать надо немедленно, в Голосееве уже слышна артиллерия. Мама не поверила, отчитала меня, за то, что я ушла с копания рвов, которые явно были бесполезны, и их копали, потому что надо же было что-то делать и занять людей. Ночью во дворе артиллерию расслышал наш сосед. Утром мы взяли с собой вещи, то, что могли унести в руках, пошли на вокзал, сели в поезд и поехали. Но поехали мы недалеко, не туда, куда эвакуируются, а в город Нежин. Прекрасное место, там ведь в лицее Гоголь учился. И там жили мамины знакомые. Несколько дней мы провели у знакомых, поняли, что это не решение вопроса, мы стесняем знакомых. И мама предложила…вернуться в Киев. Она все еще ждала, что начнется братание. Многие в самом начале войны верили в то, что когда немецкие солдаты - они же немецкие рабочие - увидят русских солдат - тоже рабочих - они бросятся друг другу в объятия, а оружие повернут против фашистов. Ведь эпизоды братания действительно были в первую мировую войну. Словом, мы пришли в Нежине на вокзал и узнали, что поезда в Киев не ходят и от Киева не ходят, пассажирское сообщение вообще прервано. Идут только товарные поезда с военными грузами. На наше счастье у вокзала остановился бронепоезд, шедший на восток. И командир бронепоезда взял нас, не захотел оставить на верную гибель. Часов шесть мы ехали на бронепоезде, который был на радиосвязи с командованием и получил приказ поворачивать к фронту. Мы высадились в чистом поле. Мимо нас шли на восток товарные составы, а в этом месте был крутой подъем и поезда замедляли ход. На таком замедленном ходу мы забросили вещи и сами забрались на платформу, на которой стояли грузовики. В грузовиках мы доехали до Харькова, куда переместилась столица Украины. Мама пошла в Наркомпрос просить назначение в какую-нибудь школу на учительскую работу. Ей дали направление в Луганск, тогда он был Ворошиловград. Когда мы шли на вокзал, чтобы сесть на поезд в Луганск, мы проходили мимо эвакопункта и заглянули в него. Там в пустых комнатах и длинных коридорах, пропахших креозотом, множество семей, некоторые из мест, уже захваченных немцами, расположились на полу на своих постелях и ждали эшелона на восток. И только тут, поглядев на этих людей, мама поняла, не до конца, конечно, чем будет эта война. Мы не поехали в Луганск, а остались на эвакопункте. Через несколько дней подали эшелон, очень длинный, составленный из самых разных вагонов. Мы попали в вагон такой, как в теперешних электричках. Места только сидячие, никаких багажных полок, народу набилось как в метро в час пик. Тем не менее, люди жили, знакомились друг с другом, перемещались в давке по вагону и из вагона в вагон в поисках знакомых. Мама, сказала мне, что возможно мы окажемся в таком месте, где не будет школы-десятилетки (а я окончила 8 классов) и на время войны мне придется прервать учебу. Она договорить не успела, как у меня слезы полились в три ручья. Я очень любила учиться, любила школу, и не представляла, как можно жить, не узнавая каждый день что-нибудь новое. Но в наш вагон забрел парнишка из другого вагона. Их семья эвакуировалась из Польши, причем не из Восточной, а из Познани. Там этот паренек, Адам его звали, учился в гимназии, и знал кроме польского языка еще и французский и латынь. По-русски он тоже хорошо говорил с очень милым акцентом. Мы с ним разговорились и я спросила: «Будешь учить меня языкам?» Он с удовольствием согласился, и я сразу успокоилась. Если за войну я изучу три языка, то это время не будет потеряно.
Параллельно нашему эшелону по соседним рельсам шел эшелон с высылаемыми немцами Поволжья. И об этом я хочу рассказать особо. Мы все время говорим: как несправедливо, что их насильственно эвакуировали и что им дали 20 минут на сборы и вообще с ними поступили жестоко и несправедливо. Я видела другое. Они ехали не в каких попало вагонах, как мы, а в теплушках, было тепло, широкие двери теплушек были раскатаны и мы видели, что внутри теплушек были устроены очень удобные просторные жилища, а все потолки и стены были увешаны окороками и колбасами, даже на ходу поезда до нас, голодных, доносился головокружительный запах этих копченостей. В дверях теплушек стояли и кривлялись подростки и выкрикивали что-то по-немецки в сторону нашего эшелона. Моя мама знала немецкий и слушала с изумлением. Она сказала только нам с братом, что эти ребята выкрикивают гитлеровские лозунги, кричат, что скоро они здесь будут хозяевами, а мы рабами. Этой кричащей и кривляющейся молодежью были заполнены двери всех теплушек. Это было так. Я сама это видела и слышала и готова подписаться под каждым, словом хоть кровью. Теперь представим себе, что их бы не выслали, и во время Сталинградской битвы, когда все висело на волоске, они находились бы в тылу этой битвы, совсем близко. Исход битвы мог бы быть другим, а если бы пал Сталинград, то и исход войны. Как говорил гениальный профессор Ю.Лотман: «История - процесс случайный». Иногда, уже на территории Казахстана, на платформе выставляли столы с едой, в основном с вареной морковкой, немножко картошки и капусты, бесплатно, конечно. Мы с мамой ни разу не попытались выйти к этим столам. А моему брату раз удалось поесть. Ему помогли два больших мальчика. Один спросил у другого: «Что ты возишься с этим пацаном?» Второй ответил: «А ты видел его сестру?- Цимес!» Брат вернулся в вагон и спросил у мамы, не знает ли она, что такое цимес. Мама сказала, что это морковный соус. Брат ответил, что этого не может быть, потому что парнишка сказал, что наша Лина-цимес. Так, благодаря тому, что я понравилась парнишке-попутчику, мой брат досыта наелся вареных овощей.
После того, как пересекли границу Казахстана, от эшелона стали постепенно отцеплять вагоны. Делали это ночью. Утром мы замечали, что эшелон стал короче. Отцепили и вагон, в котором ехал Адам - плакали мои языки. А однажды утром мы увидели, что наш вагон стоит один в пустой степи на маленьком полустанке «Казахстан», похожем на Буранный полустанок из романа Чингиза Айтматова. Недалеко от полустанка мы увидели элеватор, окруженный подводами с привезенным на элеватор зерном. Мы все пошли к элеватору и спросили у подводчиков, не возьмут ли нас на работу в колхоз. Все охотно согласились, потому что из колхоза много людей ушло на фронт, и работать было некому. Колхозы были русские и казахские, и села русские и казахские. Я не встречала казахской семьи в русском селе и наоборот. Первыми русскими семьями в казахских сёлах были эвакуированные. Подводчики из казахских сел их гостеприимно приглашали, и кто принял такое приглашение, не прогадал. Казахи делились с беженцами едой. Мы поехали в поселок Приуральный, в колхоз «На страже». Там я записалась учеником в тракторную бригаду. Дальше см. пост «Первая любовь». Мне бы очень хотелось рассказать о Казахстане, за который я судьбе благодарна навек. Я надеюсь, что еще расскажу.