С Днём Победы. Продолжение.
День Победы - это, как поётся в песне, праздник со слезами на глазах. И я в этот день проливаю слёзы самые разнообразные. Слёзы ведь разные бывают - слёзы любви и жалости к ушедшим друзьям, слезы печали по ним и слёзы бессильной злобы от мыслей, что ведь они могли бы и не погибнуть.
Я в этот день вспоминаю своих близких и друзей, тех, кто не вернулся с войны, и тех, кто вернулся с войны и после ещё прожил достойную жизнь, кто короткую, а кто дожил почти до старости. Но они все уже ушли, и я осталась последняя. Я в долгу перед ними и должна рассказать о них. Собственно, когда я начала вести этот ЖЖ, моей главной целью был рассказ о моих друзьях, о моём поколении. К одному из первых постов, в котором я объяснила свои цели и задачи, у меня было три эпиграфа. Первый эпиграф из пушкинского «Ориона»: «Нас было много на челне…». Как в пушкинском стихотворении, «нас было много на челне», и как в этом стихотворении, «погиб и кормщик, и пловец, лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою», - вот осталась лишь я. К сожалению, я не певец, как Пушкин, но рассказать о тех, кто был со мной на челне, я должна, а я до сих пор этого не сделала.
Второй эпиграф был из «Гамлета»: «Порвалась дней связующая нить, как мне концы её соединить?» Вот это тоже моя задача. Я уже писала, что чувствую себя связистом, который под огнём в двух руках держит концы перебитого провода и соединяет их. Пока он жив, пока его руки соединяют провод, информация из прошлого проходит в настоящее и, может быть, пройдёт в будущее. А когда его руки упадут, связь времён прервётся. Вот я чувствую себя таким связистом, но обязанности связиста выполняю как-то плоховато. Всё время отвлекают сегодняшние интересы, злоба дня и всякие страсти-мордасти, я раб своих страстей. Но в День Победы я, конечно же, думаю о своих друзьях и о своём времени, о котором я должна свидетельствовать.
Третий эпиграф был из Маяковского: «Профессор, снимите очки-велосипед! Я сам расскажу о времени и о себе». Я и пытаюсь рассказать, может быть, не столько о себе, сколько о своём времени. Но, как я уже сказала выше, всё что-то отвлекает и мешает продолжать рассказ. Я, правда, утешаю себя тем, что я настолько типичный, типичнейший представитель своего времени и своего поколения, что о чём бы я ни писала, о политике, о литературе, о кино и пр. - это всё равно взгляд человека моего времени, голос моего поколения. А вы сравните мою картинку со своей и поймёте, в чём разница между поколениями.
Я попытаюсь объяснить, почему мои воспоминания важны и их писать нужно. В какой-то французской книжке я прочла следующие рассуждения: «Если у вас есть автограф Наполеона и вы хотите его продать, и вам предложат за него 100 франков (в цифре я могу ошибаться), продайте его. Но если у вас есть расчётная книжка кухарки времён Наполеона, в которой она записывала все расходы, всё, что купила на рынке и за сколько, может быть, с её комментариями, и вам за эту книжку предложат 100 франков, не продавайте. И если вам за неё предложат 1.000 франков, не продавайте, вас хотят обмануть. Не продавайте её и на вес золота, этой книжке, этому источнику информации нет цены». Вот мои воспоминания ближе к расчётной книжке кухарки, чем к автографу Наполеона. Есть много мемуаров известных людей, но они написаны известными людьми, особенными, а я - рядовой человек, среднестатистический, и в этом отличие и ценность моих воспоминаний.
Я сейчас хотя бы перечислю моих родных и друзей, которых я вспоминаю в этот день. Я их просто назову и о каждом напишу только несколько слов. Это будет как бы тост за помин души. А вы сегодня, когда будете вспоминать своих ушедших, пить за них и молиться за них, вспомните и моих.
Я вспоминаю моего двоюродного брата Матвея, он моя первая любовь. Он был красавец и талант, играл на всех музыкальных инструментах, включая бандуру, и все эти инструменты были у него дома. Ему их дал во временное пользование Днепропетровский городской Дом пионеров. Его там очень любили, ценили, он там и в драмкружке играл. Дома на стене висела большая фотография Матвея в роли белого офицера - красавец в роскошной белогвардейской форме с приклеенными усиками. Матвей пошёл в военкомат в первый день войны, не дожидаясь повестки. Похоронки на него никто не получал, её некому и некуда было выслать. Дом Матвея оказался на оккупированной территории уже в первые месяцы войны. Я не сомневаюсь, что он погиб. Если не был убит в бою, то вместе с армией попал в окружение, а евреев в плен не брали, убивали на месте.
Я вспоминаю Оську Заславского, студента Киевского политехнического института. Он был моим первым взрослым поклонником. Мне льстило, что за мной, восьмиклассницей, ухаживает студент, и в то же время меня это очень смущало. Он каждый день к концу уроков подходил к воротам нашей школы. Мои одноклассники, которые сидели в ряду у окна, кричали мне: «Линка, твой студент пришёл! Твой студент тебя уже ждёт!». Он так же, как мой брат Матвей, пошёл в военкомат в первый день войны, и я думаю, что судьба его была такой же, как судьба Матвея.
Я вспоминаю Александра Родина, главного друга всей моей жизни. Мы познакомились в конце 1945 года. Я тогда работала библиотекарем в Станиславской областной библиотеке, а он был читателем этой библиотеки. Саша попал в армию прямо со школьной скамьи и участвовал в самой страшной кампании - финской. Московский школьник из интеллигентной семьи, можно себе представить, как тяжело ему пришлось. И до самого конца войны, шесть лет, он практически был на передовой, с коротким перерывом на лёгкое ранение. Ему предлагали перейти в редакцию армейской газеты, но он согласился сделать это только после капитуляции Германии. Саша воевал героически. Он о войне никогда не рассказывал, и я составила его военную эпопею из его случайных отрывочных высказываний, проговорок и отговорок. Он был артиллеристом, кавалеристом и радистом. Артиллерия тогда была на конной тяге, а Саша в артиллерийской части был радистом. Всю войну он провёл в седле. Саша был очень хорошим радистом. Он с детства был радиолюбителем, сам собирал детекторные радиоприёмники, тогда приёмники были далеко не в каждом доме. В первые месяцы войны сашина часть попала в окружение, и только сашина рация работала. Он сумел установить связь с нашими по ту линию фронта и благодаря этой связи вывел часть из окружения. Командный состав был перебит и рассеялся, и в сущности часть подчинялась Саше. За вывод большой военной части из окружения Саша был представлен к званию Героя Советского Союза, но этого звания не получил. А орденов и медалей у него было много, когда по праздникам он надевал свой выходной пиджак, грудь сияла орденами.
Его послевоенная работа была продолжением и развитием его детского увлечения. После войны Саша закончил МЭИ и конструировал телевизоры, заведовал лабораторией в соответствующем НИИ. Советское цветное телевидение - это достижение сашиной лаборатории. Он написал об этом техническую книгу «Совмещение изображений в цветных трехлучевых кинескопах». А прозу Саша начал писать уже в армии и писал всю жизнь, но его долго не публиковали. Публиковать его начали только в конце 60-х, и вскоре после этого он стал членом Союза писателей. Мы с мужем были первыми читателями всех его произведений и первыми редакторами. Игорь Тареев уговорил Сашу написать военные воспоминания, убедил с большим трудом, убеждал долго, чуть ли не насильно заставил. Саша их написал, их опубликовал журнал «Знамя», и это был успех.
Вообще Саша о войне вспоминать не любил и написал, кажется, только один рассказ «Волга-Волга и Ока». Был такой случай… Лена рассказала Саше, как её и её подругу Галю остановил милиционер, они переходили улицу в неположенном месте. Был разговор с милиционером, он хотел их оштрафовать, но не оштрафовал. Они объяснили, что они такие рассеянные, потому что только что писали сочинение про Павку Корчагина. Саша из этого сделал рассказ. Его опубликовала, кажется, «Вечерняя Москва». Половину гонорара Саша по почте отправил Лене. Она в это время отдыхала в Коктебеле и была очень удивлена, получив гонорар от газеты. В этом поступке - весь Саша. За повесть «Записки Мартынова» Саша получил в Германии Пушкинскую премию. Вот у нас такой премии нет. У нас за литературу были Сталинские премии, Ленинские премии, сейчас есть «Русский Букер», «Большая книга», а у немцев есть Пушкинская премия, и они её присудили моему другу Саше. Впрочем, об этом и вообще о Саше я непременно напишу подробно. Вот 27-го июля у него день рождения, и в этот день я о нём напишу, если буду жива.
Я вспоминаю Эмиля Аркинда (литературный псевдоним В.Кардин). Меня с ним познакомил Саша Родин в начале 1946 года. Он тогда был майором и ответственным секретарём армейской газеты «За счастье Родины». А Саша, бравый старшина, был тогда корректором в этой газете. Эмиль и Саша - однокашники. Они учились в одной школе, Эмиль классом старше Саши. Саша был редактором школьной стенгазеты и опубликовал в ней карикатуру на Эмиля с подписью: «Мы почитаем всех нулями, а единицами себя». Очевидно, что Эмиль уже тогда чувствовал своё превосходство, и превосходство это действительно было и было разительным, но, к сожалению, Эмилю не удавалось это скрывать. С Эмилем я дружила до конца его жизни, правда, последние годы мы общались редко. После того, как не стало Игоря, я долгие годы была в депрессии и не хотела никого видеть. В нашем узком кругу Эмиль был главным авторитетом и вообще главным. Мы с ним советовались по всем вопросам, включая личные, бытовые и медицинские. И его решение было окончательным. Примерно такую роль играл Маркс в своём кружке.
В 60-е годы Эмиль был литературным и театральным критиком, самым популярным среди критически мыслящей интеллигенции. Это была эпоха, когда литературная критика стала главным литературным жанром. Она заменяла публицистику, которая практически была запрещена. Мыслители, философы, все выступали в жанре литературной критики. Читатели открывали толстые журналы сразу на разделе критики. Последние годы жизни Эмиль был одинок, он как-то не вписался в новое время, к тому же он болел. Он звонил мне, удивлялся, что я не звоню и не ищу встреч, говорил: «Нужно встречаться, нас так мало осталось. Ведь вы же совсем одна, вам не с кем разговаривать, вы, наверное, всё время молчите…». Я рассказала ему, что я в «Яблоке» и что у меня много друзей среди яблочной молодёжи. Он удивлялся, спрашивал: «О чём же вы с ними говорите? Ведь это папуасы…» Папуасы не были ему интересны, потому что он не был Миклухо-Маклаем как я. А Миклухо-Маклай преодолел десятки тысяч километров и сотни раз рисковал жизнью только для того, чтобы добраться до папуасов, пожить среди них и понять, кто они. Как и я.
Я вспоминаю Нору Футорян (литературный псевдоним Нора Аргунова), она тогда была женой Эмиля. Когда Саша меня с ней познакомил, меня поразила её красота. Я даже сказала Саше, что он должен был предупредить меня, что Нора такая красивая, я бы подготовилась. Но он не предупредил, и от неожиданной встречи с такой красотой у меня был шок. Нора и Эмиль тогда недавно поженились и переживали период острого счастья. Эмиль говорил Саше, что до сих пор не может поверить, что Нора его жена. Они жили в квартире при редакции, и мы виделись каждый день. Нора, как и Эмиль, до войны училась в ИФЛИ и, как и он, со студенческой скамьи добровольцем пошла в армию. В 1937 году её отец, дипломат, старый большевик и политкаторжанин, был репрессирован, также как и её мать. Нору тогда выселили из квартиры в наркоминдельском доме на Кузнецком мосту, и она какое-то время жила в своём подъезде под лестницей. Потом Сталин сказал знаменитые слова «сын за отца не отвечает», и Норе в её квартире дали 6-метровую комнату при кухне, и она даже смогла поступить в ИФЛИ. В этой комнате они с Эмилем прожили много лет, там ухитрялись принимать своих друзей, и я там бывала, там я познакомилась с поэтом Семёном Гудзенко, друзья называли его «Сарик». На войне Нора была пулемётчицей, таскала тяжеленный ручной пулемёт Дегтярёва. Про неё в какой-то газете писали: «Пули свистят, а она бежит со своим «Дегтярёвым». После войны она окончила Литинститут. Она писала, самое интересное в её творчестве - это рассказы о животных. Я когда-нибудь напишу о Норе подробнее и какой-нибудь её рассказ вам покажу.
Саша и Эмиль уговорили меня уйти из библиотеки и перейти на работу корректором к ним в редакцию. Директор библиотеки меня не отпускал, но ребята сказали, что я могу подать заявление об уходе и через две недели уйти и ничего не бояться. За самовольный уход мне ничего не будет, потому что они меня мобилизуют через военкомат. Но как раз в тот день, когда я не вышла на работу в библиотеку, военкоматы получили приказ о широкой демобилизации. Больше они не могли никого мобилизовывать, а могли только демобилизовывать. Поэтому меня судили и присудили к шести месяцам принудработ. Я всю эту смешную историю уже рассказывала в своём ЖЖ. В конце концов, я всё-таки стала корректором в газете 38-й армии Прикарпатского военного округа «За счастье Родины».
Саша, Эмиль и Нора были первыми интеллигентными людьми, с которыми я встретилась в своей взрослой сознательной жизни. К началу войны мне только исполнилось 16 лет, а потом были 4 года жизни в колхозе среди колхозников в маленькой глухой деревне в Казахстане. Туда даже центральные газеты не попадали, там не было радио и средней школы. Всю войну мы не видели ни газет, ни журналов, ни книг. К счастью, у наших хозяев был псалтирь на церковно-славянском языке. Мы с братом его с наслаждением читали, овладели языком, что мне потом на филфаке пригодилось. Ещё в селе были «Мёртвые души» Гоголя, не целиком, а вторая половина. А люди, жившие в этом селе, никогда не видели даже двухэтажного дома, не говоря о многоэтажных. Некоторые и поезда не видели, до железной дороги, до станции Казахстан было 40 километров, и многие наши сельчане там не бывали. Так что за годы войны я сильно одичала, и, познакомившись с Сашей, Эмилем и Норой, вернулась в цивилизованное общество. И в какое общество! Людей лучше, чем они, более умных и интересных, я так и не встретила за всю свою последующую долгую жизнь.
Эти трое сыграли в моей судьбе определяющую роль. До редакции у меня был парень, Савка Щитников. Не знаю, любила ли я его, была ли это любовь, но он мне очень нравился, и это был первый парень, с которым я поцеловалась. Это было очень большое событие. И я была первой девушкой, которую он поцеловал. Он был старше меня на два года, а мне уже исполнилось 20, вот такие мы были. Савка демобилизовался и уехал домой в Ленинград, и мы договорились, что к вступительным экзаменам я приеду в Ленинград, поступлю в Ленинградский университет, и мы будем вместе. Но в Ленинград я не поехала. Саша, Эмиль и Нора убедили меня, что в нашей стране есть один город, в котором стоит жить, и этот город - Москва. И поступать нужно не в Ленинградский университет, а в Московский. Они были взрослые и умные, а я глупая девчонка, и я не могла их не послушаться. Так они перетащили меня в Москву. Я не сказала, что в 1947 году Саша демобилизовался и уехал домой, а Эмиля не демобилизовывали, и, чтобы вернуться в Москву, он поступил в Военно-политическую академию, которую и окончил. Если бы не они, я бы не оказалась в Москве, не встретила Игоря Тареева, и вся моя жизнь была бы другой.
И давайте в этот день прочтём балладу о дружбе Семёна Гудзенко. Мы с вами её уже читали, но она стоит того, чтобы прочесть её ещё раз, а без меня вы её не прочтёте.
Так
в блиндаже хранят уют
коптилки керосиновой.
Так
дыхание берегут,
когда ползут сквозь минный вой.
Так
раненые кровь хранят,
руками сжав культяпки ног.
...Был друг хороший у меня,
и дружбу молча я берег.
И дружбы не было нежней.
Пускай мой след
в снегах простыл,-
среди запутанных лыжней
мою
всегда он находил.
Он возвращался по ночам...
Услышав скрип его сапог,
я знал -
от стужи он продрог
или
от пота он промок.
Мы нашу дружбу
берегли,
как пехотинцы берегут
метр
окровавленной земли,
когда его в боях берут.
Но стал
и в нашем дележе
сна
и консервов на двоих
вопрос:
кому из нас двоих
остаться на войне в живых?
И он опять напомнил мне,
что ждет его в Тюмени сын.
Ну что скажу!
Ведь на войне
я в первый раз
побрил усы.
И, видно,
жизнь ему вдвойне
дороже и нужней,
чем мне.
Час
дал на сборы капитан.
Не малый срок,
не милый срок...
Я совестью себя пытал:
решил,
что дружбу зря берег.
Мне дьявольски хотелось жить,-
пусть даже врозь,
пусть не дружить.
Ну хорошо,
пусть мне идти,
пусть он останется в живых.
Поделит
с кем-нибудь в пути
и хлеб,
и дружбу
на двоих.
И я шагнул через порог...
Но было мне не суждено
погибнуть в переделке этой.
Твердя проклятие одно,
Приполз я на КП
к рассвету.
В землянке
рассказали мне,
что по моей лыжне ушел он.
Так это он
всю ночь
в огне
глушил их исступленно толом!
Так это он
из-за бугра
бил наповал из автомата!
Так это он
из всех наград
избрал одну -
любовь солдата!
Он не вернулся.
Мне в живых
считаться,
числиться по спискам.
Но с кем я буду на двоих
делить судьбу
с армейским риском?
Не зря мы дружбу берегли,
как пехотинцы берегут
метр
окровавленной земли,
когда его в боях берут.
1942-1943
Окончание следует.
Я в этот день вспоминаю своих близких и друзей, тех, кто не вернулся с войны, и тех, кто вернулся с войны и после ещё прожил достойную жизнь, кто короткую, а кто дожил почти до старости. Но они все уже ушли, и я осталась последняя. Я в долгу перед ними и должна рассказать о них. Собственно, когда я начала вести этот ЖЖ, моей главной целью был рассказ о моих друзьях, о моём поколении. К одному из первых постов, в котором я объяснила свои цели и задачи, у меня было три эпиграфа. Первый эпиграф из пушкинского «Ориона»: «Нас было много на челне…». Как в пушкинском стихотворении, «нас было много на челне», и как в этом стихотворении, «погиб и кормщик, и пловец, лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою», - вот осталась лишь я. К сожалению, я не певец, как Пушкин, но рассказать о тех, кто был со мной на челне, я должна, а я до сих пор этого не сделала.
Второй эпиграф был из «Гамлета»: «Порвалась дней связующая нить, как мне концы её соединить?» Вот это тоже моя задача. Я уже писала, что чувствую себя связистом, который под огнём в двух руках держит концы перебитого провода и соединяет их. Пока он жив, пока его руки соединяют провод, информация из прошлого проходит в настоящее и, может быть, пройдёт в будущее. А когда его руки упадут, связь времён прервётся. Вот я чувствую себя таким связистом, но обязанности связиста выполняю как-то плоховато. Всё время отвлекают сегодняшние интересы, злоба дня и всякие страсти-мордасти, я раб своих страстей. Но в День Победы я, конечно же, думаю о своих друзьях и о своём времени, о котором я должна свидетельствовать.
Третий эпиграф был из Маяковского: «Профессор, снимите очки-велосипед! Я сам расскажу о времени и о себе». Я и пытаюсь рассказать, может быть, не столько о себе, сколько о своём времени. Но, как я уже сказала выше, всё что-то отвлекает и мешает продолжать рассказ. Я, правда, утешаю себя тем, что я настолько типичный, типичнейший представитель своего времени и своего поколения, что о чём бы я ни писала, о политике, о литературе, о кино и пр. - это всё равно взгляд человека моего времени, голос моего поколения. А вы сравните мою картинку со своей и поймёте, в чём разница между поколениями.
Я попытаюсь объяснить, почему мои воспоминания важны и их писать нужно. В какой-то французской книжке я прочла следующие рассуждения: «Если у вас есть автограф Наполеона и вы хотите его продать, и вам предложат за него 100 франков (в цифре я могу ошибаться), продайте его. Но если у вас есть расчётная книжка кухарки времён Наполеона, в которой она записывала все расходы, всё, что купила на рынке и за сколько, может быть, с её комментариями, и вам за эту книжку предложат 100 франков, не продавайте. И если вам за неё предложат 1.000 франков, не продавайте, вас хотят обмануть. Не продавайте её и на вес золота, этой книжке, этому источнику информации нет цены». Вот мои воспоминания ближе к расчётной книжке кухарки, чем к автографу Наполеона. Есть много мемуаров известных людей, но они написаны известными людьми, особенными, а я - рядовой человек, среднестатистический, и в этом отличие и ценность моих воспоминаний.
Я сейчас хотя бы перечислю моих родных и друзей, которых я вспоминаю в этот день. Я их просто назову и о каждом напишу только несколько слов. Это будет как бы тост за помин души. А вы сегодня, когда будете вспоминать своих ушедших, пить за них и молиться за них, вспомните и моих.
Я вспоминаю моего двоюродного брата Матвея, он моя первая любовь. Он был красавец и талант, играл на всех музыкальных инструментах, включая бандуру, и все эти инструменты были у него дома. Ему их дал во временное пользование Днепропетровский городской Дом пионеров. Его там очень любили, ценили, он там и в драмкружке играл. Дома на стене висела большая фотография Матвея в роли белого офицера - красавец в роскошной белогвардейской форме с приклеенными усиками. Матвей пошёл в военкомат в первый день войны, не дожидаясь повестки. Похоронки на него никто не получал, её некому и некуда было выслать. Дом Матвея оказался на оккупированной территории уже в первые месяцы войны. Я не сомневаюсь, что он погиб. Если не был убит в бою, то вместе с армией попал в окружение, а евреев в плен не брали, убивали на месте.
Я вспоминаю Оську Заславского, студента Киевского политехнического института. Он был моим первым взрослым поклонником. Мне льстило, что за мной, восьмиклассницей, ухаживает студент, и в то же время меня это очень смущало. Он каждый день к концу уроков подходил к воротам нашей школы. Мои одноклассники, которые сидели в ряду у окна, кричали мне: «Линка, твой студент пришёл! Твой студент тебя уже ждёт!». Он так же, как мой брат Матвей, пошёл в военкомат в первый день войны, и я думаю, что судьба его была такой же, как судьба Матвея.
Я вспоминаю Александра Родина, главного друга всей моей жизни. Мы познакомились в конце 1945 года. Я тогда работала библиотекарем в Станиславской областной библиотеке, а он был читателем этой библиотеки. Саша попал в армию прямо со школьной скамьи и участвовал в самой страшной кампании - финской. Московский школьник из интеллигентной семьи, можно себе представить, как тяжело ему пришлось. И до самого конца войны, шесть лет, он практически был на передовой, с коротким перерывом на лёгкое ранение. Ему предлагали перейти в редакцию армейской газеты, но он согласился сделать это только после капитуляции Германии. Саша воевал героически. Он о войне никогда не рассказывал, и я составила его военную эпопею из его случайных отрывочных высказываний, проговорок и отговорок. Он был артиллеристом, кавалеристом и радистом. Артиллерия тогда была на конной тяге, а Саша в артиллерийской части был радистом. Всю войну он провёл в седле. Саша был очень хорошим радистом. Он с детства был радиолюбителем, сам собирал детекторные радиоприёмники, тогда приёмники были далеко не в каждом доме. В первые месяцы войны сашина часть попала в окружение, и только сашина рация работала. Он сумел установить связь с нашими по ту линию фронта и благодаря этой связи вывел часть из окружения. Командный состав был перебит и рассеялся, и в сущности часть подчинялась Саше. За вывод большой военной части из окружения Саша был представлен к званию Героя Советского Союза, но этого звания не получил. А орденов и медалей у него было много, когда по праздникам он надевал свой выходной пиджак, грудь сияла орденами.
Его послевоенная работа была продолжением и развитием его детского увлечения. После войны Саша закончил МЭИ и конструировал телевизоры, заведовал лабораторией в соответствующем НИИ. Советское цветное телевидение - это достижение сашиной лаборатории. Он написал об этом техническую книгу «Совмещение изображений в цветных трехлучевых кинескопах». А прозу Саша начал писать уже в армии и писал всю жизнь, но его долго не публиковали. Публиковать его начали только в конце 60-х, и вскоре после этого он стал членом Союза писателей. Мы с мужем были первыми читателями всех его произведений и первыми редакторами. Игорь Тареев уговорил Сашу написать военные воспоминания, убедил с большим трудом, убеждал долго, чуть ли не насильно заставил. Саша их написал, их опубликовал журнал «Знамя», и это был успех.
Вообще Саша о войне вспоминать не любил и написал, кажется, только один рассказ «Волга-Волга и Ока». Был такой случай… Лена рассказала Саше, как её и её подругу Галю остановил милиционер, они переходили улицу в неположенном месте. Был разговор с милиционером, он хотел их оштрафовать, но не оштрафовал. Они объяснили, что они такие рассеянные, потому что только что писали сочинение про Павку Корчагина. Саша из этого сделал рассказ. Его опубликовала, кажется, «Вечерняя Москва». Половину гонорара Саша по почте отправил Лене. Она в это время отдыхала в Коктебеле и была очень удивлена, получив гонорар от газеты. В этом поступке - весь Саша. За повесть «Записки Мартынова» Саша получил в Германии Пушкинскую премию. Вот у нас такой премии нет. У нас за литературу были Сталинские премии, Ленинские премии, сейчас есть «Русский Букер», «Большая книга», а у немцев есть Пушкинская премия, и они её присудили моему другу Саше. Впрочем, об этом и вообще о Саше я непременно напишу подробно. Вот 27-го июля у него день рождения, и в этот день я о нём напишу, если буду жива.
Я вспоминаю Эмиля Аркинда (литературный псевдоним В.Кардин). Меня с ним познакомил Саша Родин в начале 1946 года. Он тогда был майором и ответственным секретарём армейской газеты «За счастье Родины». А Саша, бравый старшина, был тогда корректором в этой газете. Эмиль и Саша - однокашники. Они учились в одной школе, Эмиль классом старше Саши. Саша был редактором школьной стенгазеты и опубликовал в ней карикатуру на Эмиля с подписью: «Мы почитаем всех нулями, а единицами себя». Очевидно, что Эмиль уже тогда чувствовал своё превосходство, и превосходство это действительно было и было разительным, но, к сожалению, Эмилю не удавалось это скрывать. С Эмилем я дружила до конца его жизни, правда, последние годы мы общались редко. После того, как не стало Игоря, я долгие годы была в депрессии и не хотела никого видеть. В нашем узком кругу Эмиль был главным авторитетом и вообще главным. Мы с ним советовались по всем вопросам, включая личные, бытовые и медицинские. И его решение было окончательным. Примерно такую роль играл Маркс в своём кружке.
В 60-е годы Эмиль был литературным и театральным критиком, самым популярным среди критически мыслящей интеллигенции. Это была эпоха, когда литературная критика стала главным литературным жанром. Она заменяла публицистику, которая практически была запрещена. Мыслители, философы, все выступали в жанре литературной критики. Читатели открывали толстые журналы сразу на разделе критики. Последние годы жизни Эмиль был одинок, он как-то не вписался в новое время, к тому же он болел. Он звонил мне, удивлялся, что я не звоню и не ищу встреч, говорил: «Нужно встречаться, нас так мало осталось. Ведь вы же совсем одна, вам не с кем разговаривать, вы, наверное, всё время молчите…». Я рассказала ему, что я в «Яблоке» и что у меня много друзей среди яблочной молодёжи. Он удивлялся, спрашивал: «О чём же вы с ними говорите? Ведь это папуасы…» Папуасы не были ему интересны, потому что он не был Миклухо-Маклаем как я. А Миклухо-Маклай преодолел десятки тысяч километров и сотни раз рисковал жизнью только для того, чтобы добраться до папуасов, пожить среди них и понять, кто они. Как и я.
Я вспоминаю Нору Футорян (литературный псевдоним Нора Аргунова), она тогда была женой Эмиля. Когда Саша меня с ней познакомил, меня поразила её красота. Я даже сказала Саше, что он должен был предупредить меня, что Нора такая красивая, я бы подготовилась. Но он не предупредил, и от неожиданной встречи с такой красотой у меня был шок. Нора и Эмиль тогда недавно поженились и переживали период острого счастья. Эмиль говорил Саше, что до сих пор не может поверить, что Нора его жена. Они жили в квартире при редакции, и мы виделись каждый день. Нора, как и Эмиль, до войны училась в ИФЛИ и, как и он, со студенческой скамьи добровольцем пошла в армию. В 1937 году её отец, дипломат, старый большевик и политкаторжанин, был репрессирован, также как и её мать. Нору тогда выселили из квартиры в наркоминдельском доме на Кузнецком мосту, и она какое-то время жила в своём подъезде под лестницей. Потом Сталин сказал знаменитые слова «сын за отца не отвечает», и Норе в её квартире дали 6-метровую комнату при кухне, и она даже смогла поступить в ИФЛИ. В этой комнате они с Эмилем прожили много лет, там ухитрялись принимать своих друзей, и я там бывала, там я познакомилась с поэтом Семёном Гудзенко, друзья называли его «Сарик». На войне Нора была пулемётчицей, таскала тяжеленный ручной пулемёт Дегтярёва. Про неё в какой-то газете писали: «Пули свистят, а она бежит со своим «Дегтярёвым». После войны она окончила Литинститут. Она писала, самое интересное в её творчестве - это рассказы о животных. Я когда-нибудь напишу о Норе подробнее и какой-нибудь её рассказ вам покажу.
Саша и Эмиль уговорили меня уйти из библиотеки и перейти на работу корректором к ним в редакцию. Директор библиотеки меня не отпускал, но ребята сказали, что я могу подать заявление об уходе и через две недели уйти и ничего не бояться. За самовольный уход мне ничего не будет, потому что они меня мобилизуют через военкомат. Но как раз в тот день, когда я не вышла на работу в библиотеку, военкоматы получили приказ о широкой демобилизации. Больше они не могли никого мобилизовывать, а могли только демобилизовывать. Поэтому меня судили и присудили к шести месяцам принудработ. Я всю эту смешную историю уже рассказывала в своём ЖЖ. В конце концов, я всё-таки стала корректором в газете 38-й армии Прикарпатского военного округа «За счастье Родины».
Саша, Эмиль и Нора были первыми интеллигентными людьми, с которыми я встретилась в своей взрослой сознательной жизни. К началу войны мне только исполнилось 16 лет, а потом были 4 года жизни в колхозе среди колхозников в маленькой глухой деревне в Казахстане. Туда даже центральные газеты не попадали, там не было радио и средней школы. Всю войну мы не видели ни газет, ни журналов, ни книг. К счастью, у наших хозяев был псалтирь на церковно-славянском языке. Мы с братом его с наслаждением читали, овладели языком, что мне потом на филфаке пригодилось. Ещё в селе были «Мёртвые души» Гоголя, не целиком, а вторая половина. А люди, жившие в этом селе, никогда не видели даже двухэтажного дома, не говоря о многоэтажных. Некоторые и поезда не видели, до железной дороги, до станции Казахстан было 40 километров, и многие наши сельчане там не бывали. Так что за годы войны я сильно одичала, и, познакомившись с Сашей, Эмилем и Норой, вернулась в цивилизованное общество. И в какое общество! Людей лучше, чем они, более умных и интересных, я так и не встретила за всю свою последующую долгую жизнь.
Эти трое сыграли в моей судьбе определяющую роль. До редакции у меня был парень, Савка Щитников. Не знаю, любила ли я его, была ли это любовь, но он мне очень нравился, и это был первый парень, с которым я поцеловалась. Это было очень большое событие. И я была первой девушкой, которую он поцеловал. Он был старше меня на два года, а мне уже исполнилось 20, вот такие мы были. Савка демобилизовался и уехал домой в Ленинград, и мы договорились, что к вступительным экзаменам я приеду в Ленинград, поступлю в Ленинградский университет, и мы будем вместе. Но в Ленинград я не поехала. Саша, Эмиль и Нора убедили меня, что в нашей стране есть один город, в котором стоит жить, и этот город - Москва. И поступать нужно не в Ленинградский университет, а в Московский. Они были взрослые и умные, а я глупая девчонка, и я не могла их не послушаться. Так они перетащили меня в Москву. Я не сказала, что в 1947 году Саша демобилизовался и уехал домой, а Эмиля не демобилизовывали, и, чтобы вернуться в Москву, он поступил в Военно-политическую академию, которую и окончил. Если бы не они, я бы не оказалась в Москве, не встретила Игоря Тареева, и вся моя жизнь была бы другой.
И давайте в этот день прочтём балладу о дружбе Семёна Гудзенко. Мы с вами её уже читали, но она стоит того, чтобы прочесть её ещё раз, а без меня вы её не прочтёте.
Так
в блиндаже хранят уют
коптилки керосиновой.
Так
дыхание берегут,
когда ползут сквозь минный вой.
Так
раненые кровь хранят,
руками сжав культяпки ног.
...Был друг хороший у меня,
и дружбу молча я берег.
И дружбы не было нежней.
Пускай мой след
в снегах простыл,-
среди запутанных лыжней
мою
всегда он находил.
Он возвращался по ночам...
Услышав скрип его сапог,
я знал -
от стужи он продрог
или
от пота он промок.
Мы нашу дружбу
берегли,
как пехотинцы берегут
метр
окровавленной земли,
когда его в боях берут.
Но стал
и в нашем дележе
сна
и консервов на двоих
вопрос:
кому из нас двоих
остаться на войне в живых?
И он опять напомнил мне,
что ждет его в Тюмени сын.
Ну что скажу!
Ведь на войне
я в первый раз
побрил усы.
И, видно,
жизнь ему вдвойне
дороже и нужней,
чем мне.
Час
дал на сборы капитан.
Не малый срок,
не милый срок...
Я совестью себя пытал:
решил,
что дружбу зря берег.
Мне дьявольски хотелось жить,-
пусть даже врозь,
пусть не дружить.
Ну хорошо,
пусть мне идти,
пусть он останется в живых.
Поделит
с кем-нибудь в пути
и хлеб,
и дружбу
на двоих.
И я шагнул через порог...
Но было мне не суждено
погибнуть в переделке этой.
Твердя проклятие одно,
Приполз я на КП
к рассвету.
В землянке
рассказали мне,
что по моей лыжне ушел он.
Так это он
всю ночь
в огне
глушил их исступленно толом!
Так это он
из-за бугра
бил наповал из автомата!
Так это он
из всех наград
избрал одну -
любовь солдата!
Он не вернулся.
Мне в живых
считаться,
числиться по спискам.
Но с кем я буду на двоих
делить судьбу
с армейским риском?
Не зря мы дружбу берегли,
как пехотинцы берегут
метр
окровавленной земли,
когда его в боях берут.
1942-1943
Окончание следует.