Как мы ходили в музеи.
По выходным мы иногда ходили в музеи.
Чаще всего в Кадриорг, в Художественный. Больше самого музея мне нравился музейный садик со скульптурами. какие-то истории я про них сочиняла про себя и еще вспоминала андерсеновскую Русалочку: "Другие сёстры украшали свой садик разными разностями, которые доставались им с затонувших кораблей, а она любила только свои яркие, как солнце, цветы да прекрасного белого мраморного мальчика, упавшего на дно моря с какого-то погибшего корабля." Теперь там сделали регулярный садик с симметричными клумбами и фонтанчиками и я, как заправская старорежимная дама, ворчливо считаю, что это не то. (Голосом бабушки Жени: "Понаделали уродства!")
Конечно, мысли про Русалочку приходили в голову, если учесть, что в нескольких метрах она и стоит. Почему-то, правда, без хвоста и с крестом, и вобще, не девушка, а военный корабль.
В самом Художественном мне ужасно нравились старинные зеркала, скрипучий паркет, страшная картинка на потолке, где рогатый юноша смотрел на голых купальщиц. Я знала, что рога у него оттого, что он уже начал превращаться и скоро станет оленем и погибнет! Инфа 100%, родители рассказали.
А вот портрет Николая Триика кисти Лайкмаа пугал по-настоящему, безо всяких историй. У него такие злые глазауси и странные разноцветные пятна по всему лицу. Про "Девочку с верблюдом" Вийральта я просто безо всяких церемоний считала, что это художник меня нарисовал. Репродукция, тем более, висела над моей кроваткой.
Как удивительно было увидеть эти почти домашние картины в музее дОрсе этой весной. Всё равно, что если бы в Париже развесили вдруг детские рисунки из садиковских времен, почти ковры с лебедями.
Кстати о лебедях. Походы в музеи чаще всего заканчивались в ресторане "Черный лебедь" или в кафе у входа в Кадриорг, того самого, описание которого я с радостным удивлением увидела в романе "Wickmanni poisid". Теперь этого кафе нету и в помине, а на его месте стоит жилой дом.
Музеи в старом городе были тоже почти домашними. Мама работала на Пикк, поэтому я в каникулы или после школы часто приходила к ней, закидывала портфель и шла в Музей природы, в музей Прикладного искусства или в Городской.
Когда-то давно мы останавливались в Лондоне у друзей, которые жили прямо напротив входа в музей Естествознания и как-то вечером услышали детский щебет. У входа гомонили дети со спальными мешками. Оказалось, что они собираются на ночевку. Эх, если бы можно было переночевать в детстве в каком-нибудь из наших! Засыпаешь так в мешке на полу, а на тебя добрыми стеклянными глазами смотрит чучело волка или медведя. Рромантика! Восторг!
Конечно, весь старый город целиком был музеем под открытым небом. Всех наших многочисленных гостей папа обязательно водил по городу и рассказывал про черноголовых, про датский флаг, про башни и ворота. "А это, кстати, средневековый туалет!" )) Если дело было зимой, то прогулка чаще всего заканчивалась в "Каролине". Написала слово и сразу вспомнила полумрак, запах горячего вина с пряностями и столики-бочки. Меня тоже угощали глоточком, а потом и стали покупать кружечку. Если бы мы не уехали, то наши дети были бы таллиннцами в пятом поколении, как я недавно подсчитала. Но мне кажется, что и Марк, и Лия считают себя таллиннцами в эксиле. По крайней мере, на их физиономиях я вижу то же выражение гордости и собственничества по отношению к маленькому нашему красавцу, которое чувсвтвую и в себе.
О! Чуть не забыла про "Рокка-аль-Маре". Окна нашей маленькой квартирки смотрели на море, а в хорошую погоду была видна красная крыша какого-то музейного административного здания. В один год море замерзло ровно и гладко и мы на коньках катались на тот берег. В музей, правда, не ходили. Конечно же, мы бывали в "Рокка-аль-маре" пару раз в год, минимум. Собирались туда основательно, с бутербродами и чаем в термосе. Кажется, в советское время там не было корчмы с эстонской кухней, как сейчас. Там есть огромный валун на берегу, у которого мы всегда фотографировались, одна из этих фотографий заставкой на нашем лептопе, так что я этот валун вижу каждый день.
Стоя на отвесном музейном берегу можно увидеть наш бывший дом. Так близко и так далеко он. Далеко, далеко, далеко.
Чаще всего в Кадриорг, в Художественный. Больше самого музея мне нравился музейный садик со скульптурами. какие-то истории я про них сочиняла про себя и еще вспоминала андерсеновскую Русалочку: "Другие сёстры украшали свой садик разными разностями, которые доставались им с затонувших кораблей, а она любила только свои яркие, как солнце, цветы да прекрасного белого мраморного мальчика, упавшего на дно моря с какого-то погибшего корабля." Теперь там сделали регулярный садик с симметричными клумбами и фонтанчиками и я, как заправская старорежимная дама, ворчливо считаю, что это не то. (Голосом бабушки Жени: "Понаделали уродства!")
Конечно, мысли про Русалочку приходили в голову, если учесть, что в нескольких метрах она и стоит. Почему-то, правда, без хвоста и с крестом, и вобще, не девушка, а военный корабль.
В самом Художественном мне ужасно нравились старинные зеркала, скрипучий паркет, страшная картинка на потолке, где рогатый юноша смотрел на голых купальщиц. Я знала, что рога у него оттого, что он уже начал превращаться и скоро станет оленем и погибнет! Инфа 100%, родители рассказали.
А вот портрет Николая Триика кисти Лайкмаа пугал по-настоящему, безо всяких историй. У него такие злые глазауси и странные разноцветные пятна по всему лицу. Про "Девочку с верблюдом" Вийральта я просто безо всяких церемоний считала, что это художник меня нарисовал. Репродукция, тем более, висела над моей кроваткой.
Как удивительно было увидеть эти почти домашние картины в музее дОрсе этой весной. Всё равно, что если бы в Париже развесили вдруг детские рисунки из садиковских времен, почти ковры с лебедями.
Кстати о лебедях. Походы в музеи чаще всего заканчивались в ресторане "Черный лебедь" или в кафе у входа в Кадриорг, того самого, описание которого я с радостным удивлением увидела в романе "Wickmanni poisid". Теперь этого кафе нету и в помине, а на его месте стоит жилой дом.
Музеи в старом городе были тоже почти домашними. Мама работала на Пикк, поэтому я в каникулы или после школы часто приходила к ней, закидывала портфель и шла в Музей природы, в музей Прикладного искусства или в Городской.
Когда-то давно мы останавливались в Лондоне у друзей, которые жили прямо напротив входа в музей Естествознания и как-то вечером услышали детский щебет. У входа гомонили дети со спальными мешками. Оказалось, что они собираются на ночевку. Эх, если бы можно было переночевать в детстве в каком-нибудь из наших! Засыпаешь так в мешке на полу, а на тебя добрыми стеклянными глазами смотрит чучело волка или медведя. Рромантика! Восторг!
Конечно, весь старый город целиком был музеем под открытым небом. Всех наших многочисленных гостей папа обязательно водил по городу и рассказывал про черноголовых, про датский флаг, про башни и ворота. "А это, кстати, средневековый туалет!" )) Если дело было зимой, то прогулка чаще всего заканчивалась в "Каролине". Написала слово и сразу вспомнила полумрак, запах горячего вина с пряностями и столики-бочки. Меня тоже угощали глоточком, а потом и стали покупать кружечку. Если бы мы не уехали, то наши дети были бы таллиннцами в пятом поколении, как я недавно подсчитала. Но мне кажется, что и Марк, и Лия считают себя таллиннцами в эксиле. По крайней мере, на их физиономиях я вижу то же выражение гордости и собственничества по отношению к маленькому нашему красавцу, которое чувсвтвую и в себе.
О! Чуть не забыла про "Рокка-аль-Маре". Окна нашей маленькой квартирки смотрели на море, а в хорошую погоду была видна красная крыша какого-то музейного административного здания. В один год море замерзло ровно и гладко и мы на коньках катались на тот берег. В музей, правда, не ходили. Конечно же, мы бывали в "Рокка-аль-маре" пару раз в год, минимум. Собирались туда основательно, с бутербродами и чаем в термосе. Кажется, в советское время там не было корчмы с эстонской кухней, как сейчас. Там есть огромный валун на берегу, у которого мы всегда фотографировались, одна из этих фотографий заставкой на нашем лептопе, так что я этот валун вижу каждый день.
Стоя на отвесном музейном берегу можно увидеть наш бывший дом. Так близко и так далеко он. Далеко, далеко, далеко.