О Достоевском, случайности и чуде
Под конец своих рассуждений Ямпольский неожиданно обращается к Достоевскому и его критике рациональности, предпочитающей типичность случайности:
Реально только исключительное, а не типическое, - утверждает Достоевский. И именно здесь заключено глубинное ядро его критики ремесленничества, которое основано на знании правил, уставов, техник. Ремесленник не имеет дела с исключительным. Единственный уровень случайности, который ему открыт, - это «случайности быта», из которых полностью исключено идеальное. Идеальное же, по мнению Достоевского, заключено не в типическом, не в «видах», «родах» и прочих универсалиях, не в типах, которыми так дорожил Лесков, но в фантастическом, то есть в своего рода воображении, сила которого заключается в том, что оно схватывает истинность в исключениях, сингулярностях. Фантастическое эквивалентно «общей идее», которая «снимается» с «многообразия однородных жизненных явлений». Речь идёт о смысле, извлекаемом из многообразия жизненных проявлений в виде невероятной сингулярности. Многообразие существования (включающее и единообразие бытовых случайностей) до тех пор не имеет смысла, покуда оно не выходит за рамки жанрового, ремесленного описания, способного узреть в этом многообразии только проявление типического (что характерно для techne). Ткач владеет ремеслом в той мере, в какой он в состоянии подчинить разнообразие мира некой унифицирующей практике, устанавливающей порядок в мире. То же самое можно сказать и об иконописце, владеющем порядком производства образа как системой ненарушимых последовательностей. Достоевский не может представить себе епифанию, откровение истины как результат этого упорядочивающего «производства». Смысл, по его мнению, возникает из реальности, как нечто принципиально чуждое порядку, как «исключительность случайности» (с) Михаил Ямпольский "Ткач и визионер. Очерки истории репрезентации, или О материальном и идеальном в культуре"
В конечном итоге, впрочем, это критика не столько рациональности, сколько автоматизации. Достоевский последовательно выступает против любой расчисленности, математичности, опоры на нерушимые алгоритмы, справедливо полагая, что общих на все случаи алгоритмов в живой жизни попросту не существует и любая попытка создать их губительна по существу. Отсюда - его критика утопического социализма и социализма революционного, прогнозов, литературных типов и механического ремесленничества.
Это восприятие жизни как фантастики случая - через понятие уникального, неповторимого и через способность находить равновесие после новых и новых внедрений в систему случайных элементов. Жизнь как чудо, ага. Спрашивали, что для меня чудо, alwdis? Ну вот отвечаю: чудо - это событие, осознанное как уникальное, неповторимое, а потому и непредугадываемое, ставящее целый мир на кончик иглы, в объятья уже топчущихся там ангелов, - и поддерживающее, поддерживающее его там в равновесии, понять которое до конца человеческий разум не в состоянии.
Всё - чудо. Просто мы часто слепнем, смотря на это солнце в упор.
Реально только исключительное, а не типическое, - утверждает Достоевский. И именно здесь заключено глубинное ядро его критики ремесленничества, которое основано на знании правил, уставов, техник. Ремесленник не имеет дела с исключительным. Единственный уровень случайности, который ему открыт, - это «случайности быта», из которых полностью исключено идеальное. Идеальное же, по мнению Достоевского, заключено не в типическом, не в «видах», «родах» и прочих универсалиях, не в типах, которыми так дорожил Лесков, но в фантастическом, то есть в своего рода воображении, сила которого заключается в том, что оно схватывает истинность в исключениях, сингулярностях. Фантастическое эквивалентно «общей идее», которая «снимается» с «многообразия однородных жизненных явлений». Речь идёт о смысле, извлекаемом из многообразия жизненных проявлений в виде невероятной сингулярности. Многообразие существования (включающее и единообразие бытовых случайностей) до тех пор не имеет смысла, покуда оно не выходит за рамки жанрового, ремесленного описания, способного узреть в этом многообразии только проявление типического (что характерно для techne). Ткач владеет ремеслом в той мере, в какой он в состоянии подчинить разнообразие мира некой унифицирующей практике, устанавливающей порядок в мире. То же самое можно сказать и об иконописце, владеющем порядком производства образа как системой ненарушимых последовательностей. Достоевский не может представить себе епифанию, откровение истины как результат этого упорядочивающего «производства». Смысл, по его мнению, возникает из реальности, как нечто принципиально чуждое порядку, как «исключительность случайности» (с) Михаил Ямпольский "Ткач и визионер. Очерки истории репрезентации, или О материальном и идеальном в культуре"
В конечном итоге, впрочем, это критика не столько рациональности, сколько автоматизации. Достоевский последовательно выступает против любой расчисленности, математичности, опоры на нерушимые алгоритмы, справедливо полагая, что общих на все случаи алгоритмов в живой жизни попросту не существует и любая попытка создать их губительна по существу. Отсюда - его критика утопического социализма и социализма революционного, прогнозов, литературных типов и механического ремесленничества.
Это восприятие жизни как фантастики случая - через понятие уникального, неповторимого и через способность находить равновесие после новых и новых внедрений в систему случайных элементов. Жизнь как чудо, ага. Спрашивали, что для меня чудо, alwdis? Ну вот отвечаю: чудо - это событие, осознанное как уникальное, неповторимое, а потому и непредугадываемое, ставящее целый мир на кончик иглы, в объятья уже топчущихся там ангелов, - и поддерживающее, поддерживающее его там в равновесии, понять которое до конца человеческий разум не в состоянии.
Всё - чудо. Просто мы часто слепнем, смотря на это солнце в упор.