История репрезентации
Поворачиваем к выводам. С точки зрения истории репрезентации Ямпольский выделяет четыре периода существования культуры:
1. Античность и Средние века. В оппозиции "ремесленничество - искусство (которое понимается гораздо уже современного смысла)" позитивный полюс закреплён за первым, негативный - за вторым. Подлинно и прекрасно лишь то, что имеет материальное воплощение; божество и человек воплощают идеи каждый на своём уровне, при этом второй подражает первому.
2. Ренессанс и Новое время - собственно, эпоха классической репрезентации. На первый план выходит искусство, создающее видимость присутствия отсутствующей модели (в первую очередь - живопись). Нарочито стирается граница между реальностью и воображаемым, второе предстаёт даже выгоднее за счёт ничем не ограниченной свободы действий художника. Секуляризация искусства сопровождается девальвацией религиозных представлений. Материальные продукты ремёсел постепенно теряют абсолютную ценность (деньги из драгметаллов заменяются на ассигнации, в массовом порядке копируются античные шедевры, а производство культурных продуктов ставится на поток). Утопические проекты оборачиваются подменой реальности на иллюзию прекрасного и упорядоченного мира: во власти, градостроительстве, литературе и проч.
3. XIX век (искусство романтизма и реализма) - критическая реакция на эпоху репрезентации. Искусство (в первую очередь - литература) начинает обличать видимость, иллюзию и (продолжающий бушевать в общественных теориях) утопизм. Совпадает с новым всплеском религиозности. "Критика репрезентации развёртывается в это время в категориях истинного и ложного. Репрезентация ложна, фальшива, пуста <...> нуждается в коррекции, в соотнесении с абсолютом, с истиной. Коррекция эта может вылиться в обращение к Богу как к гаранту истинности, к тому, что можно назвать поэтикой воплощённого слова" (Михаил Ямпольский "Ткач и визионер. Очерки истории репрезентации, или О материальном и идеальном в культуре"). Впрочем, истинность самого литературного слова постепенно уменьшается и из абсолютной становится весьма и весьма относительной. Важно, что отказ от репрезентации ведётся с сохранением веры в необходимость идеала - это период "критики репрезентации как поиска истины". Кризис этой веры маркирует границу XIX и ХХ веков.
4. ХХ век - модернизм (и неназванный Ямпольским постмодернизм*), который "разоблачает репрезентацию как ложную, но не противопоставляет ей стратегию истинности". Исчезают сами оппозиции "реальность - видимость" и "оригинал - подделка"; новую реальность, готовую распасться в любой момент, отличают свойства симулякра, более не разоблачаемого. Например, существенно изменяется смысловое наполнение так называемого петербургского текста русской литературы: Петербург модернистов "не описывается как иллюзия присутствия, замещающая отсутствие (репрезентация), но как видимость, в которой отсутствие и присутствие не находятся в категориях взаимоисключения". При этом новая иллюзия обращает себе на службу и ремесленничество - но это уже не традиционное ремесленничество, а вынужденная автономизация визионерства: "Информация предполагает глобальное зрение визионера (только визионер может постигать значение и течение событий, выходящих далеко за рамки индивидуального опыта), но упакованное в формы безличности, в которых исчезает сама фигура визионерствующего гения. При этом форма производства этих глобальных информационных фикций оказывается сугубо технологической, то есть, по существу, ремесленной".
Выход из этой ситуации возможен опять-таки в новый поиск истины и Бога, но, как и в XIX в. (и даже хуже), эта новая искренность, неореализм и прочие идеалы уже не будут являться всеобщими, представляя собой лишь одинокие островки сопротивления в мире тотальной иллюзии, окончательно приобретшей негативное значение**.
* Разница между модернизмом и постмодернизмом, судя по всему, тут заключается в том, что автор-модернист испытывает (явно или не явно выраженное) страдание от сложившейся картины мира, постмодернист же устал страдать и жестом весёлого цинизма вынул себя из страдающего мира.
** И совершенно зря, кстати. Сохранение и поляризация подобной оппозиции вынуждает нас снова и снова колебаться между антагонистическими идеями, вконец расшатывая собственные критерии верификации и практики разделённого опыта. Когда Гоголь (пусть безуспешно) старался отыскать конструктивный резерв в арабесках, он, право слово, был гораздо мудрее. Вместо того чтобы в отчаянии истощать почву, стоило бы восстанавливать её плодородие. Нет, правда.
1. Античность и Средние века. В оппозиции "ремесленничество - искусство (которое понимается гораздо уже современного смысла)" позитивный полюс закреплён за первым, негативный - за вторым. Подлинно и прекрасно лишь то, что имеет материальное воплощение; божество и человек воплощают идеи каждый на своём уровне, при этом второй подражает первому.
2. Ренессанс и Новое время - собственно, эпоха классической репрезентации. На первый план выходит искусство, создающее видимость присутствия отсутствующей модели (в первую очередь - живопись). Нарочито стирается граница между реальностью и воображаемым, второе предстаёт даже выгоднее за счёт ничем не ограниченной свободы действий художника. Секуляризация искусства сопровождается девальвацией религиозных представлений. Материальные продукты ремёсел постепенно теряют абсолютную ценность (деньги из драгметаллов заменяются на ассигнации, в массовом порядке копируются античные шедевры, а производство культурных продуктов ставится на поток). Утопические проекты оборачиваются подменой реальности на иллюзию прекрасного и упорядоченного мира: во власти, градостроительстве, литературе и проч.
3. XIX век (искусство романтизма и реализма) - критическая реакция на эпоху репрезентации. Искусство (в первую очередь - литература) начинает обличать видимость, иллюзию и (продолжающий бушевать в общественных теориях) утопизм. Совпадает с новым всплеском религиозности. "Критика репрезентации развёртывается в это время в категориях истинного и ложного. Репрезентация ложна, фальшива, пуста <...> нуждается в коррекции, в соотнесении с абсолютом, с истиной. Коррекция эта может вылиться в обращение к Богу как к гаранту истинности, к тому, что можно назвать поэтикой воплощённого слова" (Михаил Ямпольский "Ткач и визионер. Очерки истории репрезентации, или О материальном и идеальном в культуре"). Впрочем, истинность самого литературного слова постепенно уменьшается и из абсолютной становится весьма и весьма относительной. Важно, что отказ от репрезентации ведётся с сохранением веры в необходимость идеала - это период "критики репрезентации как поиска истины". Кризис этой веры маркирует границу XIX и ХХ веков.
4. ХХ век - модернизм (и неназванный Ямпольским постмодернизм*), который "разоблачает репрезентацию как ложную, но не противопоставляет ей стратегию истинности". Исчезают сами оппозиции "реальность - видимость" и "оригинал - подделка"; новую реальность, готовую распасться в любой момент, отличают свойства симулякра, более не разоблачаемого. Например, существенно изменяется смысловое наполнение так называемого петербургского текста русской литературы: Петербург модернистов "не описывается как иллюзия присутствия, замещающая отсутствие (репрезентация), но как видимость, в которой отсутствие и присутствие не находятся в категориях взаимоисключения". При этом новая иллюзия обращает себе на службу и ремесленничество - но это уже не традиционное ремесленничество, а вынужденная автономизация визионерства: "Информация предполагает глобальное зрение визионера (только визионер может постигать значение и течение событий, выходящих далеко за рамки индивидуального опыта), но упакованное в формы безличности, в которых исчезает сама фигура визионерствующего гения. При этом форма производства этих глобальных информационных фикций оказывается сугубо технологической, то есть, по существу, ремесленной".
Выход из этой ситуации возможен опять-таки в новый поиск истины и Бога, но, как и в XIX в. (и даже хуже), эта новая искренность, неореализм и прочие идеалы уже не будут являться всеобщими, представляя собой лишь одинокие островки сопротивления в мире тотальной иллюзии, окончательно приобретшей негативное значение**.
* Разница между модернизмом и постмодернизмом, судя по всему, тут заключается в том, что автор-модернист испытывает (явно или не явно выраженное) страдание от сложившейся картины мира, постмодернист же устал страдать и жестом весёлого цинизма вынул себя из страдающего мира.
** И совершенно зря, кстати. Сохранение и поляризация подобной оппозиции вынуждает нас снова и снова колебаться между антагонистическими идеями, вконец расшатывая собственные критерии верификации и практики разделённого опыта. Когда Гоголь (пусть безуспешно) старался отыскать конструктивный резерв в арабесках, он, право слово, был гораздо мудрее. Вместо того чтобы в отчаянии истощать почву, стоило бы восстанавливать её плодородие. Нет, правда.