Белые пятна “варяжского вопроса”
Одна из особенностей истории как науки состоит в том, что она движется преимущественно по накатанной колее. Историки предпочитают писать о том, о чём уже написано много и чем больше написано, тем охотнее историк берётся об этом писать. В итоге имеем парадоксальную ситуацию: одни темы “иписаны” вдоль и поперёк, имеют громадную историографию, по ним пишут и пишут… а рядом с ними лежат темы почти совершенно “целинные”, которые учёными практически не разрабатываются. И такая ситуация воспроизводится десятилетиями и даже столетиями.
Но есть ещё более глубокий парадокс. В рамках “популярных” тем движение тоже идёт по накатанной колее, в рамках круга одних и тех же вопросов и бесконечного повторения одних и тех же аргументов. Это очень удобный путь. А вокруг лежит целина и многие ключевые источниковедческие проблемы могут оставаться непроработанными в течении десятилетий. Соответственно, и вся “популярная тема” не смотря на всю свою “исписанность”, реально как была, так и остаётся проблемной и нерешённой в ключевых своих моментах. Качественного прогресса в её изучении практически не происходит, не смотря на накопление значительного количества посвящённых ей работ. Да и откуда ему взяться, если все пишут об одном и том же с бесконечным повторением одних и тех же аргументов?
Поясню сказанное на двух конкретных примерах, связанных с моей собственной работой. Вот есть так называемый “варяжский вопрос” (точнее, конечно, комплекс вопросов), представляющий собой один из наиболее популярных и “исписанных” историографических сюжетов. Казалось бы, сказано всё, что можно, выдвинуты все версии, какие только возможны и т.д. Однако, при внимательном взгляде становится очевидно, сколь… слабо на самом деле разработан в науке “варяжский вопрос”! Белые пятна в его изучении просто колоссальны, многие ключевые источниковедческие вопросы проработаны из рук вон плохо.
Пример номер один. Практически во всех работах, посвящённых “призванию варягов” (С.Н. Азбелев, Е.В. Пчелов, В.В. Фомин, Л.В. Войтович, В.И. Меркулов и т.д.) упоминается рассказ об этом событии приводимый французским путешественником и писателем XIX в. Ксавье Мармье, повествующий о мекленбургском происхождении Рюрика. При этом ситуация имеет парадоксальный характер - все известие Мармье поминают, но почти никто его реально не читал (прямо Пастернак какой-то), поскольку до 2017 года просто не существовало полноценного перевода очерков Мармье о путешествии в Мекленбург на русский язык. Только в 2017 году я подготовил и опубликовал полный научный перевод мекленбургских очерков Мармье (Xavier Marmier. Le Mecklembourg / Ксавье Мармье. Мекленбург (русский перевод Записок о путешествии Ксавье Мармье в Мекленбург) // Исторический формат. 2016. № 3. С. 9-61).
Попутно замечу, что известие Мармье о Рюрике (само по себе вторичное и взятое из книги Штудемунда, на которую он ссылается) является лишь частью общей проблемы достоверности/недостоверности мекленбургской генеалогической традиции. Тоже часто поминаемой и тоже практически не изученной и всерьёз не проработанной источниковедчески - ей посвящены лишь небольшие работы А.С. Мыльникова и В.И. Меркулова, а в последнее время А.А. Рыбалки - чего совершенно недостаточно для того, чтобы сделать какие-то надёжные выводы. Большинство памятников даже не введены нормально в научный оборот, т.к. не имеют научных изданий.
Пример номер два. Обычно споры идут о том, откуда пришёл Рюрик и немного в тени остаётся другой, не менее проблемный и загадочный вопрос - куда пришёл Рюрик.
Дело в том, что в летописях, наиболее авторитетных с точки зрения отражения в них начальных этапов русского летописания, Сказание о призвании варягов содержит существенное разночтение: если в том, что Трувор сел в Изборске, а Синеус стал князем белоозерским они едины, то в вопросе определения города, в котором вокняжился старший из варяжских братьев, Рюрик, решительно расходятся.
Во всех списках Новгородской первой летописи младшего извода (НПЛ) городом, в котором обосновался Рюрик по своем приходе к словенам, назван Новгород. Вариант Повести временных лет (ПВЛ), отражённый в воспроизводящих общий протограф Лаврентьевской и утраченной Троицкой летописях, содержит пропуск названия города, в котором стал княжить Рюрик. Видимо, их общий источник в соответствующем месте был повреждён или содержал какой-то дефект. В близких между собой и отражающих общую традицию Ипатьевском и Хлебниковском, а равно в Радзивиловском и Московско-Академическом вариантах ПВЛ городом, в котором сел Рюрик, прибыв в землю словен, названа Ладога. В них же имеется пассаж, отсутствующий как в НПЛ, так и в редакциях ПВЛ по Лаврентьевскому и Троицкому спискам, рассказывающий о том, как после смерти Синеуса и Трувора, Рюрик из Ладоги перебрался к Ильменю, где основал Новгород.
Исследователи давно заметили данное противоречие и попытались разрешить его как на уровне текстологическом (какой вариант, “ладожский” или “новгородский”, в летописании появился раньше, а какой позже), так и собственно историческим (какой город, Ладога или Новгород, может претендовать на статус “первой столицы” северной группы восточных славян). Выводы при этом у них получились не просто разные, но взаимоисключающие.
При этом, со времён Н.М. Карамзина и М.П. Погодина и вплоть до недавних статей А.А. Гиппиуса и Т.Л. Вилкул разрешить новгородско-ладожскую альтернативу начального летописания учёные пытались на основе ограниченного круга летописных списков без серьёзных попыток его расширения, что с неизбежностью заводило дискуссию в тупик и приводило к бесконечному повторению одних и тех же аргументов.
В своей работе, посвящённой новгородско-ладожской альтернативе начального летописания (О соотношении «Новгородской» и «Ладожской» версий сказания о призвании варягов в начальном русском летописании // Вестник «Альянс-Архео». 2018. Вып. 24. С. 3-44) я впервые предпринял попытку выйти из указанного тупика и расширить круг источников, способных прояснить новгородско-ладожскую дилемму. Фронтальное рассмотрение всех вариантов варяжской легенды из летописей, опубликованных в рамках ПСРЛ, позволило выявить уникальный в текстовом отношении вариант сказания о призвании варягов, читающийся во Владимирском летописце и в Львовской летописи, демонстрирующий неповторимое сочетание текстологических признаков. Оба памятника уникальны тем, что: (1) городом, в котором садится Рюрик в них назван Новгород (как в НПЛ), но (2) при этом приводят с собой варяжские браться “всю русь” (как во всех древнейших списках ПВЛ). Ни в одной другой летописи, изданной в ПСРЛ, такого сочетания нет, при этом текст варяжской легенды в этих летописях (особенно во Владимирском летописце) полностью соответствует варианту Лаврентьевской летописи. Эти обстоятельства позволяет утверждать, что именно в данных летописях сохранилось чтение протографа (или его источника) Лаврентьевского и Троицкого списков, и по ним оно может быть надёжно восстановлено как “тарѣишии Рюрикъ сѣде в Новѣгороде”. В последующих переизданиях первого тома ПСРЛ (Лаврентьевская летопись) конъектуру «сѣде в Новѣгороде» следует дополнить примечанием с указанием соответствующих чтений Львовской летописи и Владимирского летописца.
Текстологический анализ Сказания о призвании варягов в НПЛ и древнейших списках ПВЛ также свидетельствует о том, что исходным в летописях был “новгородский” вариант вокняжения Рюрика. Именно он читался в древнейшей известной нам редакции ПВЛ (представленной полнее всего в Лаврентьевской летописи) и в предшествующем ПВЛ условном “Начальном” своде (как бы его ни понимать), вариант записи которого сохранила НПЛ. “Ладожская” версия появляется только на этапе создания более поздней редакции ПВЛ, представленной в Ипатьевской летописи, и, видимо, связана с неизвестным нам по имени летописцем, который рассказывает о своём посещении Ладоги. Таким образом, новгородско-ладожская альтернатива начального летописания должна быть решена в пользу Новгорода.
С точки зрения соответствия историческим реалиям середины IX в. предпочтение также должно быть отдано “новгородской” версии событий. Ладога, бывшая в то время полиэтничной неукреплённой торговой факторией, находившейся под политическим контролем славянской Любшанской крепости (укреплённое поселение всегда политически господствует над неукреплённым), никак не могла быть “столицей” земли словен и их соседей. Резиденцией Рюрика (или его исторического прототипа) стало Новгородское городище, расположенное в центре словенской земли, где археологически фиксируется яркая варяжская дружинная культура, связанная с циркумбалтийским регионом. Именно оно и фигурирует в летописной традиции о событиях второй половины IX в. как “Новгород”. Бытующие историографические мифы о Ладоге как “первой столице Руси” не имеют под собой никаких оснований. Версия о “столице” Рюрика в Ладоге, не отражая исторических реалий времён “призвания варягов”, скорее всего, возникла в XI-XII вв. в ходе политической борьбы между городскими вечевыми общинами Новгорода и его пригорода Ладоги, отражая стремление ладожан к высвобождению из-под власти Новгорода. Формирование соответствующей исторической памяти, в которой Ладога мыслилась как "столица", как независимый в прошлом город, к тому же “старейший” по отношению к Новгороду, должно было помочь ладожанам добиться независимости для своего города в настоящем.
Не берусь самонадеянно утверждать, что мне удалось окончательно раз и навсегда решить новгородско-ладожскую альтернативу начального летописания в пользу Новгорода и допускаю, что сторонники “ладожской” версии смогут продумать какую-то контр-аргументацию, но во всяком случае я сделал то, чего до меня никто не сделал за двести лет: предпринял попытку расширить источниковую базу, на основе которой должна решаться новгородско-ладожская альтернатива и привлечь к её решению те летописные списки, которые никем ранее к нему не привлекались, тем самым вышел сам и вывел всю дискуссию из движения по замкнутому кругу, внеся в дискуссию реальную свежую струю.
И это только два примера. Остальные элементы “варяжского вопроса” разработаны не намного лучше, не смотря на горы написанных работ (впрочем, надо понимать, что реальную научную ценность имеют очень немногие из них, большинство являются просто мусором и информационным шумом - тема популярная и каждый встречный-поперечный стремится в обязательном порядке высказать по ней своё ценное и особо ценное мнение, реальная ценность которого равно нулю).
Подводя итог сказанному, констатирую, что исследователям “варяжского вопроса” следовало бы сосредоточиться не на сочинении “теорий”, а на определении ключевых источниковедческих проблем и поисках путей их решения.