Карамазов vs. Печорин
Листала на днях «Братьев Карамазовых» и меня осенило, что Дмитрий Карамазов и Григорий Печорин очень похожи. Мне в юности казалось, что Дмитрий какой-то полусумасшедший, бегает с выпученными глазами и несет чушь. Но есть в романе момент, где у читателя есть возможность увидеть Дмитрия таким какой он был раньше, до встречи с Грушенькой. Я имею в виду историю его знакомства с Катериной Ивановной, которую он рассказывает Алеше. И здесь столько параллелей с печоринским покорением княжны Мери, что мне неудержимо захотелось позанудствовать поближе рассмотреть обе истории.
Итак, Катерина Ивановна и княжна Мери: две красавицы, королевы светских приемов, образованные и гордые. И Печорин с Карамазовым - офицеры с сомнительной репутацией, очень привлекательные для женщин.
О знакомстве Печорина с княжной Мери мы знаем еще из школьной программы: при встрече ведет себя нагло, рассматривает ее в лорнет, чем вызывает ее бешенство; не желает знакомиться, переманивает ее поклонников на свои обеды, оставляя ее без общества; ну и конечно последний яркий штрих - перекупает ковер, который княжна хотела купить, и проводит свою лошадь, покрытую этим ковром, под ее окнами. Когда княжна его уже основательно ненавидит, он во время танца на балу дает понять, что давно влюблен в нее, просто не хотел быть одним из толпы ее поклонников, а затем спасает ее от обморока на балу, заступившись за нее перед пьяным. Так он становится ее спасителем и переворачивает ситуацию в поле, порвав шаблон. Княжна внезапно выясняет, что ОЗ Печорина очень высока, что он богат и вхож в свет, что у них великое множество общих знакомых и даже какие-то общие тетушки. Он очаровывает ее маменьку, ну а дальше все заверте...
Знакомство Дмитрия Карамазова с Катериной Ивановной происходит гораздо более драматично, как всегда у Федора Михайловича, но все же общие линии похожи. В то время, как Катерина Ивановна, приехавшая в гости к отцу-подполковнику, командиру Карамазова, пользуется бешеным успехом, он не спешит знакомиться с ней, но привлекает к себе ее внимание иными способами. «Я молчу, я кучу, я одну штуку именно тогда удрал такую, что весь город тогда загалдел». Затем он провоцирует ее на конфликт: «Вижу, она раз меня обмерила взглядом, у батарейного командира это было, но я не подошел: пренебрегаю, дескать, знакомиться. Подошел я к ней уже несколько спустя, тоже на вечере, заговорил, еле поглядела, презрительные губки сложила, а, думаю, подожди, отомщу!»
Чуть позже Карамазов узнает из своих источников, что подполковник, отец Катерины Ивановны, обвиняется в растрате казенных денег (невероятная сумма, 4500 рублей) и проверяющий уже приехал. Тогда он говорит второй дочке подполковника, что ее отца скоро посадят за растрату, однако он, Карамазов, может дать эту сумму, но только если сама Катерина Ивановна придет к нему за деньгами. Предложение было настолько немыслимое, что сестра назвала его подлецом. Однако когда все сказанное Карамазовым подтвердилось и подполковник попытался застрелиться, Катерина Ивановна пришла к нему. Эта сцена так прекрасна, что я ее процитирую. Здесь очень ясно видно, насколько для Карамазова важно выглядеть красиво в своих собственных глазах, это намного важнее для него, чем деньги или получение сиюминутного удовольствия. Также как и Печорин, он перевернул положение в поле и за полминуты вырастил себе огромную СЗ, обманув ожидания Катерины Ивановны.
“Она вошла и прямо глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
- Мне сестра сказала, что вы дадите четыре тысячи пятьсот рублей, если я приду за ними... к вам сама. Я пришла... дайте деньги!.. - не выдержала, задохлась, испугалась, голос пресекся, а концы губ и линии около губ задрожали. (...) Обмерил я ее глазом. Видел ты ее? Ведь красавица. Да не тем она красива тогда была. Красива была она тем в ту минуту, что она благородная, а я подлец, что она в величии своего великодушия и жертвы своей за отца, а я клоп. И вот от меня, клопа и подлеца, она вся зависит, вся, вся кругом, и с душой и с телом. Очерчена. (...) Я тебе прямо скажу: эта мысль до такой степени захватила мне сердце, что оно чуть не истекло от одного томления. Казалось бы, и борьбы не могло уже быть никакой: именно бы поступить как клопу, как злому тарантулу, безо всякого сожаления... Пересекло у меня дух даже. Слушай: ведь я, разумеется, завтра же приехал бы руки просить, чтобы всё это благороднейшим, так сказать, образом завершить и чтобы никто, стало быть, этого не знал и не мог бы знать. Потому что ведь я человек хоть и низких желаний, но честный. И вот вдруг мне тогда в ту же секунду кто-то и шепни на ухо: «Да ведь завтра-то этакая, как приедешь с предложением руки, и не выйдет к тебе, а велит кучеру со двора тебя вытолкать. Ославляй, дескать, по всему городу, не боюсь тебя!» Взглянул я на девицу, не соврал мой голос: так конечно, так оно и будет. Меня выгонят в шею, по теперешнему лицу уже судить можно. Закипела во мне злость, захотелось подлейшую, поросячью, купеческую штучку выкинуть: поглядеть это на нее с насмешкой, и тут же, пока стоит перед тобой, и огорошить ее с интонацией, с какою только купчик умеет сказать:
- Это четыре-то тысячи! Да я пошутил-с, что вы это? Слишком легковерно, сударыня, сосчитали. Сотенки две я, пожалуй, с моим даже удовольствием и охотою, а четыре тысячи - это деньги не такие, барышня, чтоб их на такое легкомыслие кидать. Обеспокоить себя напрасно изволили.
Видишь, я бы, конечно, всё потерял, она бы убежала, но зато инфернально, мстительно вышло бы, всего остального стоило бы. Веришь ли, никогда этого у меня ни с какой не бывало, ни с единою женщиной, чтобы в этакую минуту я на нее глядел с ненавистью, - и вот крест кладу: я на эту глядел тогда секунды три или пять со страшною ненавистью, - с тою самою ненавистью, от которой до любви, до безумнейшей любви - один волосок! Я подошел к окну, приложил лоб к мерзлому стеклу и помню, что мне лоб обожгло льдом, как огнем. Долго не задержал, не беспокойся, обернулся, подошел к столу, отворил ящик и достал пятитысячный пятипроцентный безыменный билет (в лексиконе французском лежал у меня). Затем молча ей показал, сложил, отдал, сам отворил ей дверь в сени и, отступя шаг, поклонился ей в пояс почтительнейшим, проникновеннейшим поклоном, верь тому! Она вся вздрогнула, посмотрела пристально секунду, страшно побледнела, ну как скатерть, и вдруг, тоже ни слова не говоря, не с порывом, а мягко так, глубоко, тихо, склонилась вся и прямо мне в ноги - лбом до земли, не по-институтски, по-русски! Вскочила и побежала. Когда она выбежала, я был при шпаге; я вынул шпагу и хотел было тут же заколоть себя, для чего - не знаю, глупость была страшная, конечно, но, должно быть, от восторга. Понимаешь ли ты, что от иного восторга можно убить себя; но я не закололся, а только поцеловал шпагу и вложил ее опять в ножны.”
И конечно неудивительно, что прекрасная рапунцель Катерина Ивановна влюбляется и надевает на себя огромную корону спасательницы. Через время Карамазов получает от нее обратно четыре с половиной тысячи и письмо «люблю, дескать, безумно, пусть вы меня не любите - всё равно, будьте только моим мужем. Не пугайтесь - ни в чем вас стеснять не буду, буду ваша мебель, буду тот ковер, по которому вы ходите... Хочу любить вас вечно, хочу спасти вас от самого себя...»
В обеих случаях и у Печорина, и у Карамазова одна и та же схема: сначала вызвать неприязнь девушки, даже ненависть, а потом резко поменять ее мнение о себе каким-то неожиданным благородным поступком.