Ресурс любви и границы
Раньше, когда я читала «Братьев Карамазовых», то недоумевала, почему Дмитрий Карамазов с ума сходит по Грушеньке, которая хоть и хорошенькая, но ничего особенного из себя как бы не представляет, ОЗ ее совсем низкая. А Катерину Ивановну, чья «красота поражает» при первой встрече, любить не может, несмотря на богатое приданое, положение в обществе и образование. (Мне кстати, Катерина чем-то напомнила Шелли из сериала - тоже супер ОЗ, а в любви ноль). Но после того, как я прочитала в блоге Эволюции, что ресурс любви отвечает за границы, что построение границ - самое главное при построении отношений на равных, мне стало понятнее. Я нашла у Достоевского эпизод, где Катерина Ивановна и Грушенька встречаются и по их общению сразу становится понятно, что Катерина моментально сливает границы с теми, кто ей понравился, а у Грушеньки границы покрепче крепостного вала. Ну и Катерина - рапунцель, а Грушенька - золушка, конечно.
Итак, Дмитрий посылает своего брата Алешу к Катерине с известием, что он разрывает помолвку и не может жениться на ней. Алеша же, придя, застает у Катерины Грушеньку. Ну и у Катерины тут маячит такая огромная корона спасательницы, что аж читать неловко. Она встретилась с Грушенькой, чтобы уговорить ее оставить Дмитрия в покое (как будто он не субъект, а объект, за которого можно все решить), но, поддавшись очарованию последней, сразу слила границы. Поэтому когда корона падает, раздается такой страшный грохот.
«- Я должен вам сообщить, - произнес тоже дрожащим голосом Алеша, - о том, что сейчас было (...) - Он пошел к этой женщине... - тихо прибавил Алеша.
- А вы думаете, что я эту женщину не перенесу? Он думает, что я не перенесу? Но он на ней не женится, - нервно рассмеялась она вдруг, - разве Карамазов может гореть такою страстью вечно? Это страсть, а не любовь. Он не женится, потому что она и не выйдет за него... - опять странно усмехнулась вдруг Катерина Ивановна.
- Он, может быть, женится, - грустно проговорил Алеша, потупив глаза.
- Он не женится, говорю вам! Эта девушка - это ангел, знаете вы это? Знаете вы это! - воскликнула вдруг с необыкновенным жаром Катерина Ивановна. - Это самое фантастическое из фантастических созданий! Я знаю, как она обольстительна, но я знаю, как она и добра, тверда, благородна. Чего вы смотрите так на меня, Алексей Федорович? Может быть, удивляетесь моим словам, может быть, не верите мне? Аграфена Александровна, ангел мой! - крикнула она вдруг кому-то, смотря в другую комнату, - подите к нам, это милый человек, это Алеша, он про наши дела всё знает, покажитесь ему!
- А я только и ждала за занавеской, что вы позовете, - произнес нежный, несколько слащавый даже, женский голос. Поднялась портьера, и... сама Грушенька, смеясь и радуясь, подошла к столу. В Алеше как будто что передернулось. Он приковался к ней взглядом, глаз отвести не мог. Вот она, эта ужасная женщина - «зверь», как полчаса назад вырвалось про нее у брата Ивана. И однако же, пред ним стояло, казалось бы, самое обыкновенное и простое существо на взгляд, - добрая, милая женщина, положим красивая, но так похожая на всех других красивых, но «обыкновенных» женщин! Правда, хороша она была очень, очень даже, - русская красота, так многими до страсти любимая. (...) Алешу поразило всего более в этом лице его детское, простодушное выражение. Она глядела как дитя, радовалась чему-то как дитя, она именно подошла к столу, «радуясь» и как бы сейчас чего-то ожидая с самым детским нетерпеливым и доверчивым любопытством. Взгляд ее веселил душу - Алеша это почувствовал. (...) Катерина Ивановна мигом усадила ее в кресло против Алеши и с восторгом поцеловала ее несколько раз в ее смеющиеся губки. Она точно была влюблена в нее.
- Мы в первый раз видимся, Алексей Федорович, - проговорила она в упоении, - я захотела узнать ее, увидать ее, я хотела идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Я так и знала, что мы с ней всё решим, всё! Так сердце предчувствовало... Меня упрашивали оставить этот шаг, но я предчувствовала исход и не ошиблась. Грушенька всё разъяснила мне, все свои намерения; она, как ангел добрый, слетела сюда и принесла покой и радость...
- Не погнушались мной, милая, достойная барышня, - нараспев протянула Грушенька всё с тою же милою, радостной улыбкой.
- И не смейте говорить мне такие слова, обаятельница, волшебница! Вами-то гнушаться? Вот я нижнюю губку вашу еще раз поцелую. Она у вас точно припухла, так вот чтоб она еще больше припухла, и еще, еще... Посмотрите, как она смеется, Алексей Федорович, сердце веселится, глядя на этого ангела... - Алеша краснел и дрожал незаметною малою дрожью.
- Нежите вы меня, милая барышня, а я, может, и вовсе не стою ласки вашей.
- Не стоит! Она-то этого не стоит! - воскликнула опять с тем же жаром Катерина Ивановна, - знайте, Алексей Федорович, что мы фантастическая головка, что мы своевольное, но гордое-прегордое сердечко! Мы благородны, Алексей Федорович, мы великодушны, знаете ли вы это? Мы были лишь несчастны. Мы слишком скоро готовы были принести всякую жертву недостойному, может быть, или легкомысленному человеку. Был один, один тоже офицер, мы его полюбили, мы ему всё принесли, давно это было, пять лет назад, а он нас забыл, он женился. Теперь он овдовел, писал, он едет сюда, - и знайте, что мы одного его, одного его только любим до сих пор и любили всю жизнь! Он приедет, и Грушенька опять будет счастлива, а все пять лет эти она была несчастна. Но кто же попрекнет ее, кто может похвалиться ее благосклонностью! Один этот старик безногий, купец, - но он был скорей нашим отцом, другом нашим, оберегателем. Он застал нас тогда в отчаянии, в муках, оставленную тем, кого мы так любили... да ведь она утопиться тогда хотела, ведь старик этот спас ее, спас ее!
- Очень уж вы защищаете меня, милая барышня, очень уж вы во всем поспешаете, - протянула опять Грушенька.
- Защищаю? Да нам ли защищать, да еще смеем ли мы тут защищать? Грушенька, ангел, дайте мне вашу ручку, посмотрите на эту пухленькую, маленькую, прелестную ручку, Алексей Федорович; видите ли вы ее, она мне счастье принесла и воскресила меня, и я вот целовать ее сейчас буду, и сверху и в ладошку, вот, вот и вот! - И она три раза как бы в упоении поцеловала действительно прелестную, слишком, может быть, пухлую ручку Грушеньки. Та же, протянув эту ручку, с нервным, звонким прелестным смешком следила за «милою барышней», и ей видимо было приятно, что ее ручку так целуют. «Может быть, слишком уж много восторга», - мелькнуло в голове Алеши. Он покраснел. Сердце его было всё время как-то особенно неспокойно.
- Не устыдите ведь вы меня, милая барышня, что ручку мою при Алексее Федоровиче так целовали.
- Да разве я вас тем устыдить хотела? - промолвила несколько удивленно Катерина Ивановна, - ах, милая, как вы меня дурно понимаете!
- Да вы-то меня, может, тоже не так совсем понимаете, милая барышня, я, может, гораздо дурнее того, чем у вас на виду. Я сердцем дурная, я своевольная. Я Дмитрия Федоровича, бедного, из-за насмешки одной тогда заполонила.
- Но ведь теперь вы же его и спасете. Вы дали слово. Вы вразумите его, вы откроете ему, что любите другого, давно, и который теперь вам руку свою предлагает...
- Ах нет, я вам не давала такого слова. Вы это сами мне всё говорили, а я не давала.
- Я вас не так, стало быть, поняла, - тихо и как бы капельку побледнев, проговорила Катерина Ивановна. - Вы обещали...
- Ах нет, ангел-барышня, ничего я вам не обещала, - тихо и ровно всё с тем же веселым и невинным выражением перебила Грушенька. - Вот и видно сейчас, достойная барышня, какая я пред вами скверная и самовластная. Мне что захочется, так я так и поступлю. Давеча я, может, вам и пообещала что, а вот сейчас опять думаю: вдруг он опять мне понравится, Митя-то, - раз уж мне ведь он очень понравился, целый час почти даже нравился. Вот я, может быть, пойду да и скажу ему сейчас, чтоб он у меня с сего же дня остался... Вот я какая непостоянная...
- Давеча вы говорили... совсем не то... - едва проговорила Катерина Ивановна.
- Ах, давеча! А ведь я сердцем нежная, глупая. Ведь подумать только, что он из-за меня перенес! А вдруг домой приду да и пожалею его - тогда что?
- Я не ожидала...
- Эх, барышня, какая вы предо мной добрая, благородная выходите. Вот вы теперь, пожалуй, меня, этакую дуру, и разлюбите за мой характер. Дайте мне вашу милую ручку, ангел-барышня, - нежно попросила она и как бы с благоговением взяла ручку Катерины Ивановны. - Вот я, милая барышня, вашу ручку возьму и так же, как вы мне, поцелую. Вы мне три раза поцеловали, а мне бы вам надо триста раз за это поцеловать, чтобы сквитаться. Да так уж и быть, а затем пусть как бог пошлет; может, я вам полная раба буду и во всем пожелаю вам рабски угодить. Как бог положит, пусть так оно и будет безо всяких между собой сговоров и обещаний. Ручка-то, ручка-то у вас милая, ручка-то! Барышня вы милая, раскрасавица вы моя невозможная!
Она тихо понесла эту ручку к губам своим, правда, с странною целью: «сквитаться» поцелуями. Катерина Ивановна не отняла руки: она с робкою надеждой выслушала последнее, хотя тоже очень странно выраженное обещание Грушеньки «рабски» угодить ей; она напряженно смотрела ей в глаза: она видела в этих глазах всё то же простодушное, доверчивое выражение, всё ту же ясную веселость... «Она, может быть, слишком наивна!» - промелькнуло надеждой в сердце Катерины Ивановны. Грушенька меж тем как бы в восхищении от «милой ручки» медленно поднимала ее к губам своим. Но у самых губ она вдруг ручку задержала на два, на три мгновения, как бы раздумывая о чем-то.
- А знаете что, ангел-барышня, - вдруг протянула она самым уже нежным и слащавейшим голоском, - знаете что, возьму я да вашу ручку и не поцелую. - И она засмеялась маленьким развеселым смешком.
- Как хотите... Что с вами? - вздрогнула вдруг Катерина Ивановна.
- А так и оставайтесь с тем на память, что вы-то у меня ручку целовали, а я у вас нет. - Что-то сверкнуло вдруг в ее глазах. Она ужасно пристально глядела на Катерину Ивановну.
- Наглая! - проговорила вдруг Катерина Ивановна, как бы вдруг что-то поняв, вся вспыхнула и вскочила с места. Не спеша поднялась и Грушенька.
- Так я и Мите сейчас перескажу, как вы мне целовали ручку, а я-то у вас совсем нет. А уж как он будет смеяться!
- Мерзавка, вон!
- Ах как стыдно, барышня, ах как стыдно, это вам даже и непристойно совсем, такие слова, милая барышня.
- Вон, продажная тварь! - завопила Катерина Ивановна. Всякая черточка дрожала в ее совсем исказившемся лице.
- Ну уж и продажная. Сами вы девицей к кавалерам за деньгами в сумерки хаживали, свою красоту продавать приносили, ведь я же знаю.
Катерина Ивановна вскрикнула и бросилась было на нее, но ее удержал всею силой Алеша:
- Ни шагу, ни слова! Не говорите, не отвечайте ничего, она уйдет, сейчас уйдет!
В это мгновение в комнату вбежали на крик обе родственницы Катерины Ивановны, вбежала и горничная. Все бросились к ней.
- И уйду, - проговорила Грушенька, подхватив с дивана мантилью. - Алеша, милый, проводи-ка меня!
- Уйдите, уйдите поскорей! - сложил пред нею, умоляя, руки Алеша.
- Милый Алешенька, проводи! Я тебе дорогой хорошенькое-хорошенькое одно словцо скажу! Я это для тебя, Алешенька, сцену проделала. Проводи, голубчик, после понравится.
Алеша отвернулся, ломая руки. Грушенька, звонко смеясь, выбежала из дома.С Катериной Ивановной сделался припадок. Она рыдала, спазмы душили ее. Все около нее суетились.»