SILENZIO MARITIME - VII - ТРИСТАН И ИЗОЛЬДА
- Итак! - режиссер раскланялся и прошёл мимо строя сгоравших от нетерпения сенегальцев, млевших в черкесках и папахах. - Итак! Сегодня у нас семьсот двадцать восьмое представление знаменитой постановки «Тристана и Изольды».
- Вкратце сюжет первого действия: Александр Андреевич Тристан, молодой человек, попадает в Корнуэльс, которым управляет Павел Афанасьевич Мелиадук, король Лоонуа. У него есть дочь, Изольда Павловна, которая познакомилась с Сашенькой Тристаном, еще, когда тот жил у Фарамона…
Режиссер еще раз боязливо прошелся мимо сенегальцев, что-то отчаянно сказал сначала сам себе, после чего растерянно добавил, обращаясь к зрителям:
- Да, собственно, вы, в общем, и сами в курсе!
Потом он повернулся к помощнику и кивнул:
- Можно!
Помощник взмахнул рукой. В рядах сенегальцев напряжение достигло наивысшего предела. Помощник это и сам почувствовал. Поэтому, отскочив в сторону, он перепрыгнул через барьер амфитеатра и, оказавшись среди зрителей, громко крикнул:
- Зикр, сучье племя!
Сенегальцы заорали, выстроились кольцом, и, положив правые руки один другому на плечи, понеслись по кругу, притопывая на правую ногу.
- Изольда Пална! - крикнул режиссер.
Из круга сенегальцев на этот зов неожиданно выскочил Василий, поправил папаху и крикнул:
- Светает! Мerde! Как скоро nuit минула!
Толпа тут же засвистела, а режиссер, находясь в безопасности за барьером, крикнул:
- Дурак ты, братец, это не твои слова, а Бранжьеры. А ты что должен сказать?
Василий озадаченно и злобно подумал, а потом глухо сказал:
- Que je sois maudit si...
- Что - si? - чувствуя себя защищенным толпой, нагло спросил режиссер.
Игнатий Слейтон бросил тревожный взгляд на режиссера, потом внимательный на Василия, привстал со своего места и громко крикнул:
- Сalmez-vous, Василий!
Сенегалец немножко подумал, кивнул и вернулся в зикр.
- А они давно жили? - спросила меня Данка.
- Сенегальцы?
- Нет, те, про кого они тут пляшут.
- Они всегда жили. В разное время, - сказал я. - Вообще, они живут среди нас. Это вечный сюжет.
- Гвидо, по-моему, ты рассказываешь ребёнку ровно то, что требуют власти, - улыбнулась жена. - Вечный сюжет нужен только им.
- Я не ребенок, - обиделась Данка. - Орсини, а когда они закончат носиться кругами? - а то я от этой пыли скоро чихать буду…
… Мы сидели на каменных ступенях древнего амфитеатра на пустыре. Чуть поодаль стояли какие-то бессмысленные колонны.
Вечный сюжет, вечный сюжет! Сенегальцы театральны от природы. Если не дать им себя выразить, они могут убить, зарезать, удушить кого угодно, включая Колонэля, на которого, по слухам, молятся. Но молиться - это одно дело, молитва сенегальца подобна снегу в мае: она чиста, свежа, нежданна и недолговечна. Молитва - это для порядка и социальной адаптации. А вот убить - это у сенегальцев для души.
Мы вынуждены смотреть все их представления и радоваться их талантам. Без этого не знаю, как бы и выжили. Иное дело, что пляшут они всегда одно и то же: зикр. Собственно, на этом, по большому счёту, вся театральность сенегальца и заканчивается.
А начинали они с «Тристана», вот уж не знаю, что их в нём так поразило, так как сюжета они всё равно никогда не помнят..
- Всё, всё, всё! - громко хлопая в ладоши, и почти бесстрашно переступая через барьер, сказал режиссёр. - Действие второе!
Сенегальцы, восторженные и запыхавшиеся, прекратили плясать зикр и уставились на режиссёра. В облаке поднятой ими пыли горели восторженные глаза.
- А Псих тут? - спросил я Игнатия.
- Вон он сидит, записывает, - показал мне Слейтон.
И в самом деле, чуть выше нас сидел с потрёпанным блокнотом человек, одетый в майку, старые тренировочные штаны, но, при этом, в жабо. Вытирая иногда о жабо перо, он строчил что-то в блокноте, то и дело поднимая глаза на сцену. Псих вёл колонку «Культура» в The Берлога Ouvrier, поэтому довольно рано сошёл с ума. Отдел экономики, например, пока держится.
- Действие второе! - крикнул режиссёр. - Иванушка Тристан преследует профессора Морхульта и его кота Гувернала. Начали!
Сенегальцы настолько быстро начали носиться в очередном зикре, что режиссёр едва успел выпрыгнуть за барьер. Уже оттуда он крикнул:
- Изольда Николавна!
На это раз Василий даже не стал выходить из круга, а заорал, помахивая метлой, прямо оттуда:
- Je suis invisible et libre! L’invisible et libre!
Он и в самом деле почти скрылся в облаке пыли, поднятом его метлой, им самим и его сородичами.
…Пока сенегальцы продолжали кругами носиться в своём ритуальном хореографическом бреду, я как-то выключился и снова, уже в который раз стал думать о предложении генуэзцев.
В последнее время с ними всё стало не просто. Например, та же ситуация с Guerra di Genova, развернувшаяся в последнее время, привлекала к генуэзцам нездоровое, а от того - повышенное внимание Бледных. А, соответственно, повышенное, а от того еще более нездоровое внимание к тем, кто с ними хоть как-то был связан.
История была давняя и очень запутанная. Бледные обладали определенной тягой к прикладной науке. Например, когда в Генуе изобрели зонтики, у нас придумали, как в зонтик вставить иголку с ядом. Ну и так далее.
Вообще, с изобретениями как-то у нас не очень ... Тут дело вот в чём.
В Генуе утверждают, что это именно они изобрели паровоз, пароход, самолет, радио и еще что-то. Всякий раз, когда слухи об этом доходили до нас из-за Канавы, выяснялось, что, напротив, это изобрели мы, причем, намного раньше генуэзцев.
А на всякий случай, чтоб ни у кого не было даже тени сомнений в нашем приоритете, мы учреждали по случаю каждого из таких изобретений еще и соответствующий праздник. Так у нас появились: День Радио, День ВВС, День Танкиста, и даже День Шахтёра.
(Хотя шахтёра, кажется, всё-таки изобрели не мы. И, по-моему, даже не генуэзцы. Вообще, мне представляется, что шахтёры как-то изобрелись сами. Может, из грязи, как вообще первые люди...)
Но вот, что мы точно изобрели - так это Чарующий Порошок «Поло». Все другие порошки (те, что стирают, лечат от изжоги, сбивают температуру и т.п.) нам были неинтересны, поэтому День Порошка никто и не учреждал.
Мы изобрели Чарующий Порошок «Поло», который убивает наповал. Его дали одному стороннику аджана, когда тот уехал в Геную, и сторонник сразу помер.
Это доказало, во-первых, силу нашего изобретения, а, во-вторых, - напугало генуэзцев. Они стали осторожнее относиться и к нам и к нашим изобретениям. Так было написано в The Берлога Ouvrier, а в качестве доказательства того, что генуэзцы испугались, приводился тот факт, что после удачного применения нами Порошка они месяца два даже не заикались о том, что будто бы первенство в изобретении микроскопа принадлежит им, а не нам.
Впрочем, злые языки поговаривали, будто генуэзцы и до Порошка от нас ничего хорошего не ждали и боялись нас безо всяких дополнительных усилий с нашей стороны. Но чтобы окончательно их запугать, мы решили окончательно закрыть вопрос с Генуей - этой старой нелегитимной язвой на теле нашего вечно молодого государства.
В общем-то, ничем особенным язва и не занималась. До Бледных работали кружки по обучению благородной триаде: искусству изящного салоедения, сексуальному ношению шаровар, и пению на генуэзском.
Теперь кружки закрыли. А чтобы мы не горевали по генуэзским песням, сенегальцы стали представлять на пустыре «Тристана и Изольду». Сало же было объявлено источником холестерина.
Не могу сказать, что б меня сильно утешали «Тристан и Изольда». К тому же, хотя никто никогда и не знает, на какую тему сенегальцы будут плясать сегодня, это и не имеет, по большому счёту, никакого значения: зикр - он и в Сенегале зикр.
Иногда им сообщают, что сегодня они танцуют бессмертного Шекспира. (У нас бессмертный Шекспир вообще моден - многие зачитываются пьесами этого великого генуэзца: «Бурю», «Цемент», «Малую Землю» всегда можно найти в любой аптеке на полке со слабительными). Сенегальцам всё равно что танцевать, а для нас не имеет разницы что читать.
Но однажды я подумал вот о чём: а велика ли потеря от того, что я постоянно вынужден ходить на их представления? Ну, посижу два часа на камнях. В конце концов, мы живём в южной стране. Рядом с Соломкой плещется тёплое море, пинии и пальмы на набережной (или магнолии в моём саду) напоминают о том, что у нас - край вечной весны и о том, что самая тёплая одежда, которую я когда-либо носил, - летний плащ.
В любой момент можно взять лодку и, - разумеется, если не заплывать за ржавую пограничную бочку! - спокойно отправиться на ловлю голубого марлина. (Раньше он назывался бычком, но потом на День Рыбака, его переименовали в марлина, хотя он по-прежнему многим сильно напоминает бычка).
«Так еще можно радоваться жизни, - подумал я. - Даже с сенегальцами. Или, хотя бы, не обращать на эту жизнь внимания. А что было бы, доведись нам жить не в нашем изнеженном климате, а в какой-нибудь холодной стране?
Там, где дожди и снег, где грязь и соль на улицах, где в двадцатиградусный мороз ты вынужден идти по мазутно-черным, никогда не замерзающим лужам. Где нужно таскать на себе тяжелую, неудобную, некрасивую одежду и всё равно мёрзнуть…»
Даже обитатели Силенцио Маритим живут в окружении эвкалиптов и запах только что смолотого кофе (как говорят генуэзцы - кава, зробленная torrefatto), мешаясь в теплом воздухе с запахом эвкалиптовых листьев, дурманит сильнее горячей самбоки, и, может быть именно поэтому, узники Силенцио не очень протестуют против своей доли.
Им хорошо в их тюрьме, и, говорят, если кто-либо из них заболевает, то Бледные делают так, что заболевает он обычно не одной, а, для верности, тремя-четырьмя смертельными болезнями сразу.
Понятное дело, что смертельно больной человек предельно опасен для общества: он может на кого-нибудь кинуться или, наоборот, скрыться. Последнее еще хуже чем, первое, потому что, если он на кого-то кинется, то можно хотя бы не смотреть «Тристана и Изольду» - это официально разрешено.
А вот бегством он лишит тюремщиков Силенцио последнего наслаждения - наблюдать его смерть.
(Надо признать, наши тюремщики - пока не очень воспитанные люди, им всё еще нравится наблюдать процесс умирания, но мы живём в свободном обществе, где, в конце концов, все группы людей имеют право на удовольствия, доступные именно их уровню сознания).
Да и потом, отпущенный за ворота, узник может так и умереть, не надышавшись вволю эвкалиптовыми ароматами Силенцио. Генуэзцы любезно составляют нам списки тех, кто обожает наблюдать за умирающими: сами мы эти списки вечно теряем и путаем - простительная безалаберность увлекающихся людей.
- Ты чего, Гвидо? - спросила жена.
- Так, ничего, - отмахнулся я. - Про зиму подумал…
- У нас же не бывает зимы! - встряла Данка. - А я очень хочу на нее посмотреть!
- У нас не бывает зимы, Данка, - сказал я. - Это правда. Да и откуда ей взяться, если у нас даже Бледные живут в Крепости, которая называется Итальянской.
…Сенегальцы замедляли зикр вокруг редута капитана Тушина - верный знак, что «Тристан» заканчивается. С моря дул тёплый трамунтан, солнце уходило к Генуе…
«И всё-таки хорошо, - в очередной раз подумал я, - что у нас хотя бы не бывает зимы. А маски - ну что маски? - в конце концов, у кого их нет!…»
в качестве иллюстраций
использованы работы Михаила Хохлачева (Michael Cheval)
...to be finished...