SILENZIO MARITIME - VI - ДВОЕ ИЗ ГЕНУИ
- Между прочим, - сказала жена, внося кофейник на веранду, - у нас с тобой сегодня гости и помимо Игнатия с Никифором.
Я посмотрел на неё, потом на Слейтона.
- Генуэзцы, - коротко сказал Игнатий, не отрывая взгляда от карт, - двое.
Он кивнул в сторону двери: вслед за моею женою из темноты дома, почтительно кланяясь, выходили на веранду двое мужчин.
Бархатные малиновые береты, волнами ниспадавшие на высокие полосатые рукава; расшитые серебряной нитью велюровые камзолы; короткие бархатные штаны, чулки с брабантскими кружевами; башмаки из свиной кожи с серебряными пряжками…
Вообще-то, мне доводилось встречаться с генуэзцами и раньше, но именно этих двоих я видел впервые.
- Ну що, будэмо знайомы? - сказал первый из генуэзцев, снимая берет и касаясь страусовым пером дощатого пола, - Я - Гасан, а ось цього хлопчика звать - Юсуп.
- Юсуп, - поклонился второй генуэзец шелестя шелками, - здоровеньки вам булы, пану Орсини, хай живэ Аллах по-над вашей хатою…
- Вам известно, - на всякий случай спросил я, - что переход Канавы является государственным…
Но меня тут же ласково перебили: тот, которого звали Гасан, примиряюще поднял обе ладони и сказал:
- А ну и хай йому бис, цьому государству! Нема за що балакать, пане Орсини, бо бачить Аллах тай пророк його, Мухаммед, що вам тут нэ зроблять ниякой шкоды. Маемо до вас просту гэнуэзську справу…
- Василий! - крикнул я в кусты.
- С'est une affaire privée… - злобно перевели мне из-за араукарии.
- И, скорее всего, c'est un fait à part... - негромко добавил Никифор, сбрасывая карту.
- Переводите, Никифор, - попросил я. - Я почти не говорю по-генуэзски.
Это была чистая правда. Бытует мнение, что язык генуэзцев очень схож с итальянским, но мне всегда это казалось некоторым преувеличением. У нас в городе любят генуэзские песни, их даже помещают в конце официальных песенников.
Обычно такой песенник начинается гимном, потом там идёт сдержанно-тревожная «Колонэль смотрел на банку», или детская «Сука-Лабрадор» (мои малыши всегда очень трогательно пели её на утренниках), а в конце обязательно помещают одну-две генуэзские плясовые. Как правило, это или раздольная «Ось як був я Маркой-Полом», или шуточная «Бачишь, цыця у Мадонны?»
Поющие эти песни у нас поют их почти всегда неправильно, вызывая своим пением одно только раздражение. Окружающие их не понимают по двум причинам: во-первых, потому, что они сами очень плохо знают генуэзский, а, во-вторых, потому, что поющие владеют им ненамного лучше слушающих.
Справедливости ради стоит заметить, что когда поют сами генуэзцы, - а поют они здорово, залихватски, - так вот! когда они поют сами, то мы их не понимаем вообще! То есть, вообще ни слова: то ли слишком уж хорошо они поют, то ли слишком уж громко они свистят при этом.
Так или иначе, но я не говорю по-генуэзски, не понимаю его, не пою и свистеть на нём не умею. Поэтому присутствие Никифора в качестве переводчика пришлось как нельзя кстати.
- Итак, Гасан, - сказал я, - да хранит Аллах вашу Геную и весь ваш Ренессанс в придачу! Какое у вас ко мне дело, фрески Джотто акбар!
Никифор отбросил карты Слейтону и подсел поближе.
- Игнатий, - попросил я, - вы ведь тоже неплохо говорите на этом языке, прошу вас! Итак, пан Гасан?
- Духовность, - коротко сказал Гасан. - Трошки духовности, пане Орсини. Но! - частным порядком. Есть люди, они платят.
- Сontrebande de marchandises? - повернулся я к Никифору.
- Даже больше: сontrebande spirituelle… - сказал Никифор.
- Gare, Guido! - пробормотал Слейтон.
- Но, почему именно я, позвольте узнать? - обратился я к Гасану.
Вместо него ответил Юсуп. Слегка поигрывая тростью красного дерева, в тело которой меж изображениями трезубцев были вкраплены серебряные ниточки сур Корана, Юсуп, не глядя в мою сторону, тихо сказал:
- Пану Орсини известно, что сегодня бочка духовности перевалила за сто денежек? Фьючерсы на август, а благодаренье Всевышнему, это еще нескоро.
- Насколько мне известно, Колонэль продаёт Генуе духовность по твёрдой цене, - осторожно сказал я, - и, потом, вы не ответили на основной вопрос: почему именно я, пане Юсуп?
- Ну! - он присвистнул. - Кому, как не вам? Подходы к аэродрому вы знаете, друзья в отряде и на аэродроме у вас остались, вы - герой Канавы, на вас меньше обратят внимания, ну да что я вам тут буду перечислять, право слово…
(Он, разумеется, не сказал «право слово» - в генуэзском такого выражения нет. Он сказал что-то вроде «ин-шалла» или «бисмилля», но Никифор решил перевести это именно как «право слово». Честно говоря, меня всегда поражала точность переводов этого полуграмотного сенегальца).
Я задумался. Дело было вот в чём. Ни для кого, конечно, не секрет, что основное достояние моей страны - духовность. Залежи её были открыты давно, но она лежала втуне. Моя страна накапливала её тысячелетиями и, наконец, в этом веке духовность оказалась востребованной. Признаться, кроме неё, у нас же ничего другого никогда и не было.
И тут случился всемирный бум. Появились самолёты, автомобили на духовной тяге, корабли…
Понятно, что генуэзцы, как соседи, тут же воспользовались этим. Духопроводы от нас прошли через их территорию, и они сразу начали воровать её на государственном уровне, так что до конечного потребителя она доходила уже сильно ослабленной.
Они отсасывали нашу духовность на всём протяжении её пути к Дальнему Врагу. Единственное, что нас спасало, - так это то, что там, - Вдалеке, - страны были еще теплее, чем наша. А всем понятно, что чем теплее климат, тем меньше потребность в духовности.
В конце концов, нашу духовность там всегда можно заменить румбой или тем же генуэзским гопаком, на крайний случай.
Но пока спрос не падает. Мы и сами всё активнее пользуемся духовностью. Раньше наша техника работала на честном слове, но потом наши лучшие умы открыли те самые залежи, о которых я упоминал, и произошёл качественный экономический скачок.
Естественно, я понимал, о чём говорили эти двое. Бочек пятьсот я мог обеспечить безболезненно. Друзья в отряде, которые охраняли склады с отборной армейской духовностью, тоже, как и все, хотели есть, им так же нравились красивые женщины и белые костюмы.
В общем, если не сильно рисковать, то можно было бы обо всём с ними договориться.
- Сколько? - спросил я Юсупа.
- Две «Амёбы» фиалкового масла… - туманно ответил за него Гасан.
Слейтон присвистнул:
- Двести бочек - c'est bien dit!
- Цена?
- Восемьдесят… Тридцать пять сейчас, остальное - после того, как бочки уйдут с аэродрома.
- Сe n'est pas mon affaire… - оттолкнулся от стола Слейтон.
- Сela ne me regarde pas! - поддакнул Никифор.
- Да вам, панове, собственно, никто и не предлагает! - улыбнулся Гасан. - Мы маемо справу тильки до пана Орсини, храни вже Аллах його тай його хату…
- А вы знаете, что бывает с теми, кто втихую торгует духовностью в этой стране? - негромко спросил Игнатий.
- Потому - восемьдесят, - веско напомнил Юсуп, перебирая чётки с кабанчиками.
- Интересное дело! - громко сказал я и встал. - Не далее, как сегодня утром, я беседовал с человеком, который предлагал мне дружбу. Более того, в знак дружбы он предлагал мне морошку. Стоит мне сейчас набрать номер и сказать буквально следующее…
- Ну так и скажите, - лениво пропел Юсуп, переваливая глаза со стола, где стояла недопитая самбока, на мою жену, - скажите, тай имейте тую мороку, пока у вас с неё не станет оскомина, а у вашей жены якись-нибудь женски колики. Ото ж скажите, який вы, оказывается, патриот, Орсини!
- Оn n'attend plus que vous… - раздалось из кустов.
- Василий! - нервно крикнул Никифор. - В конце концов, ce n'est pas un truc pour ton petit cerveau!
- Да я-то чего, я ничего… - прорычала араукария, после чего ножницы защелкали с прежней ожесточенностью.
- А чего вы боитесь? - спросил Гасан. - Небольшое приключение и денежки у вас в кармане, а?
- Кстати! - встрепенулся замолчавший было Слейтон. - В самом деле, Орсини! Возьмите любую книжку по психологии: небольшая встряска вам не повредит. Мы все как-то заплыли жиром, а у человека всегда должно быть что-то такое …les dangers d'une entreprise… ну, то есть, что-то, что держит его в постоянном напряжении, помогает ощутить прелесть жизни… и, вообще, даёт понять, что каждый миг может быть последним…
- Вы полагаете, Василия мне для этого уже недостаточно? - огрызнулся я.
Наступило молчание. Падали листья в саду, звенели цикады. Никифор бросил в самбоку кофейных зёрен, поджег её и потянулся к соломинке. Генуэзцы с интересом наблюдали за ним.
Небо над садом уже начинало темнеть, пора было идти в дом за лампой. И до боли в костяшках пальцев мне вдруг захотелось, чтобы не было никаких генуэзцев, чтобы никто не предлагал мне торговать духовностью. Чтобы исчезли и Слейтон, и Никифор.
Чтобы, перестав уже щелкать ножницами, медленно и печально взлетел в небо и растаял в нём навсегда Василий, тихо присоединившись к сонму цикад и ангелов, круживших над нашим маленьким садом.
Мне хотелось остаться одному и расставлять на столе чашки и печенье, бродя вокруг стола по скрипучим доскам нагретого за день пола, ожидая пока жена выйдет из комнаты с чайником и спросит, кутаясь в легкую шаль, «Тебе, правда, не холодно, Гвидо?»
Я хотел бы обнять её, показать на чашки и печенье, и, неожиданно вытащив из внутреннего кармана пиджака бутылку хереса, поставить её, обтерев ладонью, на стол (она любит иногда выпить с чаем немного хереса).
Потом бы мы сидели, рассуждая о том, что денег, оставшихся в хлебнице, еще хватит на мацони, на фунт керосина, на хлеб и даже на меру оливок.
Мы бы сидели с нею, подкручивая фитиль и изредка роняя слова, чтобы потом уйти вглубь дома. Она прошла бы первой, и отправилась бы туда к стене, где стоит наша кровать - грандиозное сооружение из никеля и пуховых подушек.
А я? - я остановился бы и, глянув последний раз на сад, закрыл бы за нами обе створки белой дубовой двери: две тяжелых, скрипучих створки с облупившейся краской и стертыми от времени медными затворами.
«Гвидо, ты скоро?» - спросила бы она, а я рассеянно ответил бы ей «да, да, сейчас, я иду, ты ложись…», расстёгивая ремень на брюках.
...Но ничего этого не было. На веранде сидели два подонка в малиновых беретах со страусовыми перьями и предлагали мне продать то, о настоящей цене чего я не имел ровным счётом никакого понятия.
- Я пойду лягу, Гвидо, - тихо сказала жена. - Если нужен кофе, он на плите.
Никифор, Слейтон и оба генуэзца живо подскочили, чтоб поклониться.
На пороге она оглянулась.
«Ты придёшь?» - спросил её взгляд.
«Ну ты же видишь, что тут творится!» - так же, взглядом, ответил я ей.
Она кивнула и закрыла за собою дверь.
- Ну так и що? - спросил Гасан с любопытством.
- This might be a deal… - сказал я.
- Га? - не понял Юсуп.
- Вин согласный, - пояснил Гасан.