SILENZIO MARITIME - V - БРИДЖ НА ВЕРАНДЕ
Я прошёл меж кустов, привычно сторонясь Василия, и поднялся по ступенькам на веранду. Гости, как обычно, играли в бридж. Слейтон раздавал. Никифор внимательно наблюдал за перелетающими к нему картами.
Я поздоровался и сел. На пол из кармана пиджака выпал номер The Берлога Ouvrier с портретом Колонэля. «Следующую неделю я буду свободен и невидим!» - вслух прочел Слейтон вынесенную в заголовок цитату.
- Значит, опять пропадёт, - задумчиво прокомментировал Никифор. - Раньше у них только мосты исчезали...
Дверь в комнаты была открыта. Жена в глубине дома возилась с кофейником.
- Тебе налить? - спросила она.
- Налей, - ответил я и, взяв свою чашку, поставил её на стол.
Было время, когда я не понимал, почему это Слейтон с Никифором, после того, как у первого из них отобрали шхуну, а у второго - табачную лавку, повадились играть именно в бридж.
Потом понял: в этой непритязательной игре существуют такие понятия, как «торговля» и «взятка», а я заметил, с каким удовольствием оба игрока произносили эти слова.
***
...Для Слейтона понятие «торговля» было святым. Его предки торговали на нашем берегу всем, чем только можно, начиная от лошадей и заканчивая сандаловым деревом. Игнатий Слейтон и сам возил на своей «Амёбе» сандал, чай, ароматические масла, индийские ткани, да и лошадей тоже.
Потом Бледные ввели моду на лабрадоров. Это было во время войны, примерно тогда же, когда «Амёба» едва не утонула. Слейтон был опытным капитаном. В сильный шторм, чтобы удержать шхуну на плаву и успокоить море, он приказал вылить за борт около сотни бочек с португальским фиалковым маслом.
Морские волны, покрытые тяжелой плёнкой, действительно успокоились, так что «Амёба» смогла нормально войти в порт и ошвартоваться. Но море после этого случая ещё так долго пахло фиалками, что Слейтона вместе с его экипажем чуть было не привлекли к суду.
Следует объясниться. Если верить аналитике The Берлога Ouvrier, население нашего города неспособно к самостоятельной жизни. Возможно, без Колонэля и Бледных мы бы совсем пропали. Вот почему их чиновники буквально не жалеют себя, налаживая нашу жизнь, и оттого часто падают в рабочие обмороки.
Ароматической соли на этот случай у них не предусмотрено, а в сознание людей приводить как-то нужно. Не привыкшие, с лёгкой руки Колонэля, нюхать ничего другого, кроме кокаина, власти нанюхались непривычного для них фиалкового масла, тихо сошли с ума и объявили Слейтона виновным в экологической катастрофе.
Игнатий выкрутился: его адвокат намекнул прокурору на то, что поскольку у Бледных запрещено слово «кокаин», а есть только слово «морошок», то дело будет легко развалить в суде. От Слейтона отстали.
Да и катастрофы никакой не было. Правда, случай с «Амёбой» едва не положил конец войне с аджаном. Получилось, что гидропланы Бледных, сколько б не разгонялись, были не в состоянии оторваться от залитой густым маслом воды, а канонерские лодки аджана ползали в той же воде, словно попавшие в лужу шмели.
И само «поле боя» так пропахло фиалками, что ни моряки, ни лётчики ни одной из сторон никак не могли набраться боевого духа, чтоб начать схватку.
Более того, злые языки утверждали, будто, надышавшись фиалками, оба войска до того стали заглядываться друг на друга, что всё могло обернуться демографическим кризисом.
Впрочем, очередной шторм вскоре отогнал масло от берегов, запах ослаб, война, по счастью, продолжилась, а бойцы, наконец, перестали с утра до ночи строить глазки противнику, а занялись своим прямым делом - стрельбой, убийством, предательством, то есть всем тем, с чего обычно начинается и чем всегда заканчивается Родина…
А Слейтон, внимательно следящий за трендами в торговле, привёз лабрадоров. Никто не знал, чем они лучше наших хофф-грифонов, но мода есть мода. Среди предрассудков, которыми славятся Бледные, есть и такой, что их город - законодатель мод. На самом деле это распространяется в основном на собак, остальное мы берём из Генуи, но не суть важно.
Так вот, Слейтон доставил из Генуи груз лабрадоров (количество кобелей потянуло на шесть регистровых тонн, а сук специальным указом Колонэля портовые власти налогом совсем не облагали).
Тут-то война и кончилась. Колонэль щедро расплатился с войсками. Мне, например, достался боевой садовник Василий. Командир моей эскадрильи, помимо личного сенегальца, получил бензоколонку, а командору даже дали в собственность бывший детский сад, где он буквально за неделю организовал маленькое казино.
Потом, правда, выяснилось, что казино он якобы открыл на деньги аджана. Так, во всяком случае, утверждала The Берлога Ouvrier, где один бойкий журналист, известный своей близостью к Итальянской Крепости, вообще потребовал, чтобы казино закрыли так же решительно, как запретили в своё время и фаллоиммитаторы.
Тут следует вспомнить, что последние запретили именно тогда, когда войска строили друг другу глазки. В этом неожиданном запрете многие усматривали жёсткие меры Колонэля по закручиванию гаек и сворачиванию демократии.
И, между прочим, наш ксёндз, каноник Тадеуш Самуйловский, полностью поддержал эту меру властей, а в воскресной проповеди он даже цитировал какие-то энциклики, а, может, и буллы давно усопшего папы Пия V.
Впрочем, дурное знание латыни в нашем городе приветствовалось всеми властями подряд, так что ксёндза с его проповедью никто не понял, а стыдные игрушки запретили и без энциклик.
Но в отношении Слейтона тут имелась некая тонкость. Дело в том, что их запретили ровно после того, как «Амёба» выбросила за борт португальское фиалковое масло, благодаря чему волны покрылись масляной плёнкой, а глаза бойцов - столь же масляной поволокой. А раз так, то, получалось, что каким-то боком к запрету оказался причастен и сам Слейтон.
Вот почему женщины Соломки сейчас столь же искренне им недовольны, сколь фальшиво в своё время они были ему же признательны за море, наглухо пропахшее фиалками. Но, впрочем, это всё - так, к слову.
Вернёмся к командору. Бедолагу отправили в Ротштайнштадт, где он уже больше ничем не командовал, а в его казино тот самый бойкий журналист устроил торгово-развлекательный центр, после чего бросил писать статьи, но не перестал бегать в Итальянскую Крепость.
Другими словами, каждый получил, что мог. И мне не раз, при воспоминании о судьбе командора, всерьёз говорили, что, обретя Василия, я совсем неплохо отделался. Справедливости ради стоит сказать, что сенегальцев раздавали уже последними. На них процесс закончился, и никакое казино мне не грозило.
И надо ж такому случиться, что после того, как уже всё раздали, из Генуи пришла «Амёба» с тем самым грузом лабрадоров (шесть регистровых тонн кобелей, не считая сук, если помните). Остальные трюмы и палуба были гружены сандаловым деревом, на которое Слейтон брал постоянный фрахт.
Сначала портовые чиновники предложили Игнатию купить у него лабрадоров по цене крыс. Слейтон гордо отказался, потому что рыночных цен на крыс не существовало, и, хотя именно крыс мы могли бы бесперебойно отгружать во все концы света хоть каждый день, спроса на них в морской торговле по-прежнему не было.
Тогда Слейтону предложили подписать договор на поставку сандала в качестве столбов при строительстве телеграфных линий (Бледные не любят электронную почту, её сложно захватить с наганами в руках). Стоимость сандала чиновники при этом определили даже ниже, чем стоимость крыс. Слейтон снова отказался.
Тогда они сообщили ему, что выведут «Амёбу» на внешний рейд и продержат там до тех пор, пока весь сандал, вся «Амёба» и сам Слейтон не пропахнут лабрадорами. Игнатий согласился. Но тут чиновники и сами поняли, что сваляли дурака, потому что уж с внешнего-то рейда Слейтон, как пить дать, в первую же тёмную ночь мог удрать через море к подпевалам аджана.
И тогда они просто показали ему набор открыток с видами Ротштайнштадта. В конверт с открытками они вложили договор на продажу «Амёбы» и пачку денежек. Слейтон, внимательно пересмотрев помятые, засаленные, уже явно кем-то не раз смотренные открытки, неожиданно для всего города подписал договор.
Ночью, напившись, он вместе со своим стивидором открыл трюмы и партия первоклассных лабрадоров, все шесть регистровых тонн этих генуэзских кобелей (не считая не облагаемых никаким налогом, но зато облагаемых руганью и проклятиями экипажа сук), вся эта партия мгновенно оказалась на набережной, где её уже ждали городские хофф-грифоны. Как мальчики, так и девочки.
В результате через полгода по городу бегали стаи псов той породы, которая сейчас называется лабрафоны, и представителей которой в нашем городе можно встретить практически у любой помойки.
… «Амёбу», конечно, пытались продать. Единственными покупателями, допущенными на аукцион, были генуэзцы, но даже они её не купили, поскольку слишком уж долго портовые чиновники хотели с них содрать призовую сумму только за то, что шхуна якобы насквозь пропахла благородным сандалом. Генуэзцы принюхались и сообщили, что запах лабрадоров они учуяли, а запах сандала улетучился.
Одним словом, сделка сорвалась, а потом чиновники и сами как-то остыли к ней. «Амёбу» бросили у причальной стенки, кое-как зацепив за кнехты, и сейчас портовые лопухи добрались уже до её кватердека.
Связь с Генуей после ухода Слейтона с поста владельца и бессменного капитана «Амёбы» окончательно прервалась, хотя The Берлога Ouvrier так расписала всю ситуацию, будто теперь мы начали торговать со всем миром (исключая, разумеется, Геную).
С того и началось. В силу нашей бестолковости, все сделки после ситуации с казино и «Амёбой» перешли в руки Бледных. Если верить The Берлога Ouvrier, жить от этого стало только лучше.
Кстати, Слейтон в чём-то даже и выиграл. Его вдруг вызвали в Итальянскую Крепость, где Колонэль, никому ничего не объясняя, вручил Игнатию медаль «За Нежданную Преданность». Медаль эта очень редкая (дают на три года, потом надо продлевать), но пока той пенсии, которую за неё платят, вполне хватает Игнатию на стакан самбоки и даже на то, чтобы понемножку проигрывать в бридж Никифору.
***
… Никифор - сенегалец. Я иногда вижу его в среде соплеменников на пустыре. Они там пляшут по субботам в «Тристане и Изольде», поднимая жуткую пыль и разражаясь время от времени бессмысленными, дикими воплями.
Собственно, наблюдая за этими плясками, я с сенегальцами и познакомился. Там они все: и Никифор, и Пантелей, и Митрофан, и Остап, и Андрий, и Сысой, и даже мой Василий. Жуткие люди - жуткие имена.
Раньше я там встречал и жену Василия. Её звали Матрёна-Психея, но с тех пор, как Василий в соответствии с эдиктом Колонэля «О Боевых Садовниках» поступил ко мне в услужение, он в разводе, а Матрёна-Психея - в монастыре, где жён сенегальцев учат молиться, собирать детонаторы и вообще посвящать себя благотворительности. У самих же садовников, как известно, целибат, им нельзя иметь семью, может, поэтому они такие неуравновешенные.
Но, в отличие от них от всех, Никифор - сенегалец мирный. У него раньше была табачная лавка на пристани и все в городе знали, что там, помимо легальных «Пятилистника» и «Хашеша», можно купить вполне себе контрабандный Ligeros. Неплохое, знаете ли, было дело, особенно для сенегальца.
Когда портовые чиновники занимались Слейтоном, «Амёбой», лабрадорами и всем таким, к Никифору пришел какой-то не то грек, не то аргентинец, одним словом - какой-то довольно важный человек с маленьким золотым мостом на лацкане пиджака.
Никифор потом, посмеиваясь (мирные сенегальцы уже умеют посмеиваться, хоть это выглядит всё еще страшновато), - итак, Никифор потом, посмеиваясь, говорил, будто этот не то грек, не то аргентинец, утверждал, что он с севера, и что он не то дядя, не то племянник одного Колонэля. При этом он послушно нёс байки про исчезающие мосты.
Но когда этот не то дядя, не то племянник договорился до того, что морошку на северных болотах стало ужасно тяжело собирать из-за расплодившихся кайманов, Никифор впервые в жизни очень испугался. Он абсолютно серьезно решил, что, на свою беду, встретил одного из тех, кого Бледные сажают в свои банки.
И тогда Никифор пошёл к Слейтону.
Игнатий Слейтон подтвердил, что, судя по открыткам, ездить в Ротштайнштадт не имеет смысла ни сейчас, ни в обозримом будущем. Это, собственно, и всё, что хотел узнать Никифор. Поэтому он продал свою лавку странному пришельцу, навсегда порвав с табачным бизнесом. The Берлога Ouvrier назвала это сделкой года.
***
...Я не знаю, где Никифор сегодня добывает средства, но однажды, вернувшись домой, я обнаружил на веранде их обоих - и его, и Слейтона.
Они играли в бридж, громко произнося как раз те самые свои любимые слова - «торговля» и «взятка», а моя жена внимательно следила за игрой, иногда подливая им кофе.
С тех пор так и повелось. Никифор, Слейтон и моя жена играют на веранде в бридж; по саду, щелкая ножницами, бродит неугомонный Василий, а на улицах гавкают лаброфоны. Других собак у нас не водится.
И, кстати, после того, как кавалер медали «За Нежданную Преданность» Игнатий Слейтон выпустил на причал шесть регистровых тонн кобелей, единственный чистокровный лабрадор в нашем городе - это сука Колонэля.
в оформлении использованы работы
Аруша Воцмуша (Александр Шумцов)
votsmush.livejournal.com
http://vk.com/watercolor_votsmush
...to be continued...