SILENZIO MARITIME - IV - НЕМНОГО САМБОКИ
- Где ты был? - спросила Данка, подойдя ко мне в «Медвежьем Углу». - Василий сказал, что тебя забрали Бледные.
Василий - это мой садовник. Он сенегалец, поэтому его зовут Василий. Когда окончилась война за Канаву, Колонэль распорядился выделить в услужение каждому офицеру по сенегальцу в качестве боевого садовника. Это сразу же создало определённые трудности: сенегальцы всегда считали себя врагами армии, а сама армия, соответственно, не доверяла сенегальцам.
Они жили на самой окраине нашего города и долгое время мы с ними даже воевали. Но потом самый главный из сенегальцев поклялся Колонэлю в верности, они символически смешали в банке с уродцем свою кровь (соки морошки и кизила) и с тех пор сенегальские обычаи стали всё больше и больше внедряться в нашу жизнь.
После Событий я ещё какое-то время жил на аэродроме, но после Эдикта о Боевых Садовниках нам с женой ради Василия пришлось перебираться в город. Сенегальцы - пылкие люди и уже было два случая, когда садовники, которым в течение недели не давали пощелкать ножницами или вволю помахать секатором, просто убивали своих хозяев. Поэтому я решил найти дом с садом и тем самым если уж и не облегчить, то хотя бы сохранить себе жизнь.
Помнится, мне удалось удачно продать свой самолёт - при Колонэле по-прежнему продавали военную технику все, кому не лень. Я, признаться, даже и не знаю толком, кому я его продал, что это были за люди. Однако, помню безумный блеск в глазах покупателей, помню лихорадочное отсчитывание денежек… Тогда они были только что отпечатаны, вкусно пахли краской, не то, что сейчас. Сейчас на них уже с трудом различим портрет Колонэля, а часто невозможно прочесть даже само слово «денешко».
Естественно, я догадывался, что продаю машину не кому-нибудь, а пособникам аджана. Может быть, она была нужна им, чтобы бомбить Итальянскую Крепость, а, может, - просто чтобы удрать за Канаву. Я не знаю. Меня больше волновал мой будущий садовник и острая необходимость найти ему сад.
Короче, я продал самолёт и счастливо зажил с женой в домике на Соломке. Дом был окружен кустами, цветами и деревьями, среди которых теперь с утра до ночи неистовствовал со своими опасными предметами Василий.
Я с ним даже подружился. Он неплохой малый, и у меня на плече всего два шрама от его секатора, да и то, к слову сказать, за один из них он уже извинялся…
- А еще, говорят, они забрали ксёндза, - сказала Данка, присаживаясь за мой столик.
- Да, я видел его у следователя, - ответил я.
- Большой человек?
- Две денежки на погонах, полон дом морошки…
- Мечтаю о морошке, - вздохнула Данка, - никогда её не пробовала, нам только в школе рассказывали…
- На ботанике?
- Нет, на истории. А что ксёндз?
- У них к нему претензии по поводу Галилея, - сказал я, наливая ей самбоки, - тебе поджечь? Или сама?
- Сама, сама… А этот… ну… Галилей этот, он что, друг аджана?
Я посмотрел на нее и понял, что она не шутит.
- Данка! Аджан сидит на галере c двойным каторжным крабом на борту, а Галилей помер чёрт-те сколько лет назад! Ну, неужели тебя ничему не учили? Так ты еще скажешь, что Земля плоская. Вы хоть про Землю-то проходили?
- Не знаю, - беззаботно отмахнулась Данка, - не помню. Про Родину проходили, а про Землю - не помню. Так что ксёндз?
- Пока непонятно, - сказал я. - Если они раскрутят это дело с Галилеем…
На ум совершенно некстати пришла фраза про то, что «она вертится», но говорить её Данке абсолютно не имело смысла. Данка то потягивала горячий пар самбоки из-под перевернутого стакана, то, отрываясь, смотрела на солнце. Оно никогда не было для нее светилом, ориентиром, навигационной данностью... Ей просто нравилось смотреть на него. Она могла смотреть на солнце до слёз в глазах.
- Жалко ксёндза, - наконец сказала она, надышавшись самбокой, - он мне крестик подарил, когда я маленькая была… А ты отряд Фрейда видел?
- Видел. Но не весь. А знаешь, кого я видел? Помнишь ту девушку из москательной лавки на углу Силенцио?
- Матильда, - сказала Данка. - Её теперь зовут Матильда Лангензее. У них во Фрейде всем дают немецкие имена. А вообще-то, её зовут Ирка.
- Да ладно! - удивился я, вспомнив служебный наряд этой Ирки.
- Правда-правда! - сквозь зубы, в которых по-прежнему была зажата соломинка от самбоки, сказала Данка. - Ирка Лунгомаре, она жила рядом с нами, вот тут, на Соломке. А ты видел их палки? (Данка понизила голос). Они, правда, на члены похожи?
- Так, всё! - сказал я. - Хватит пить самбоку. А то, про то, что Земля вертится, их не учат, а про члены учат…
- Ну и иди к своей жене, - обиделась Данка, поднимаясь. - Подумаешь, спросить нельзя, весь город и так знает. Опять скажешь, не видел?
- Видел, - сказал я, - ничего особенного.
- Все вы, мужики, так говорите, - засмеялась Данка. - При аджане фаллоимитаторы продавались в любом гастрономе, на любой заправке, а теперь их не продают, они только в отряде Фрейда. Вот вы и успокоились, а сами боитесь, что вас начнут сравнивать. Боитесь! Боитесь! Поэтому аджана и убрали. Из-за таких как ты, Орсини! Герой Канавы!
Что я мог ей ответить? - разумеется, ни в каких гастрономах эти штуки при аджане не продавались, но Данка тогда была еще совсем ребёнком и не могла этого помнить.
И вдруг, с неожиданной обидой на аджана, я подумал, что так ему и надо: вот и пускай торчит теперь в своём Ротштайнштадте! И мало ему двойного каторжного краба! - ведь это ж надо было настолько глупо распорядиться властью, когда маленький Колонэль еще только собирал морошку у себя на болотах.
Я подозвал официанта, спросил счёт, и сказал Данке:
- «Мужики» звучит грубо, Данка. Тем более, из твоих уст. Понятия о том, что такое фаллоимитатор, равно как и то, что он имитирует, у тебя еще нет. Я знаю тебя с детства, и не морочь мне голову, пожалуйста, своими представлениями о том, что было и чего не было в магазинах. Я пойду…
- Я тебя провожу, - сказала Данка, рывком поднявшись.
- Пойдём, - согласился я, обнимая её.
Мы вышли из «Медвежьего угла». Начинался дождь. Я раскрыл над взъерошенной головой Данки зонт, а она, как будто только этого и ждала, сразу же крепко ко мне прижалась. Так мы и пошли по Соломке.
- Жалко, всё-таки, ксёндза, - сказала она, подняв на меня глаза. - Вот крестик, смотри. Я когда узнала, что его взяли, тут же нашла и надела. А они его выпустят?
- Выпустят, Данка, куда они денутся… - беззаботно ответил я.
- Скажи, а «морошка» - это от слова «морочить»?
- Интересная мысль!
- Ну, правда, Гвидо?
- Не знаю, Данка, понятия не имею. Когда ты была маленькая, здесь не пахло никакой морошкой. Но тогда у нас ещё росла клубника.
***
…Мы прошли вдоль трамвайных путей, обогнули Каланчу и подошли к изгороди моего сада. Из-за кустов доносился ожесточенный скрежет ножниц.
- Василий, с'est moi! - крикнул я.
- Je l'attends, блядь, avec impatience... - раздалось злобное рычание около калитки.
Данка вынырнула из-под зонта и поправила волосы:
- Орсини, а ты не боишься, - спросила она шепотом, оглядываясь на калитку, - что, пока тебя не бывает, Василий возьмёт да и соблазнит твою жену?
- Я боюсь, - сказал я ей тоже шепотом, - что, пока я бываю, он возьмёт да и зарежет меня своими проклятыми ножницами. Вот этого я действительно боюсь. До свиданья, Данка.
Василий открыл калитку и гневно пропустил меня в сад. Ножницы в его руке нетерпеливо вздрагивали. Данка продолжала стоять на тротуаре.
- Ты чего? - спросил я, остановившись.
Она пожала плечами и отвернулась:
- Не знаю… Морошки хочется. Или клубники... Понять не могу. Я ж клубнику тоже не пробовала...
...to be continued...