SILENZIO MARITIME - VIII - ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ
Tристан закончился, сенегальцы сняли черкески, котурны и папахи. Псих, поправляя жабо, пошёл в редакцию, а я решил немного выпить и потом податься к аэродрому поговорить с ребятами насчёт контрабандной духовности. Со мной увязалась Данка.
Мы шли по набережной мимо столбов с громкоговорителями и слушали выступление Колонэля.
- Мы едины и никто не в состоянии нарушить наше единство, - сказал Колонэль и электричество сначала усилило, а потом и разнесло эту мысль по побережью.
- Бледный Денешко станет основной мировой валютой, - добавил Колонэль и его слова полетели от столба к столбу, затихая в районе Канавы.
- Цены на духовность будут только расти, - доверительно произнёс очередной столб голосом Колонэля и я вспомнил, зачем иду к аэродрому.
***
Итак, духовность имела много имён.
Например, еще в незапамятные времена для её обозначения существовало не то зороастрийское, не то митраистское понятие Solar.
Это можно выяснить в библиотеках, где вам так же сообщат, что и зороастрийцы и митраисты на самом деле стали догадываться что под Solar'oм они подозревают именно «духовность», но до конца они об этом вроде бы так и не догадались.
Те же сенегальцы, в честь далёкой жаркой родины, назвали духовность (со всеми присущими им грамматическими погрешностями) томным термином Mа-Sud.
Их, разумеется, пытались переучить. Однако это совпало с общей попыткой привить сенегальцам знание нашей культуры и языка. Продолжалась программа переучивания недолго - один день. Было несколько трупов и от сенегальцев отстали. Сами они вынесли из программы две дразнилки: «ноль бледная» и «моль без палочки».
Потом, после того, как один из капуцинов вместо брички завёл себе автомобиль, появилось полулевантийское-полуанглийское Ben-Sin (в вольном переводе самого капуцина - «богоугодный грех»).
Но наутро после того, как капуцин впервые сел за руль, чахлый генуэский мулла, живший у самой Канавы и не имевший не то, что брички, но даже приличной чалмы, гневно залез на минарет, откуда обозвал духовность капуцина не «богоугодным», а «черным» грехом.
Случись в это время поблизости от минарета мадам Аманда Штильшвайн, женщина настолько свободной профессии, что это позволило ей обить стены салона Zum Stilswein красным плюшем.
Аманда давно ломала голову над сменой вывески, но дальше смены Zum Stilswein на Zum Storchen её мысль не шла, а общечеловеческая идея салона Аманды лежала так далеко от общечеловеческой символики Zum Storchen, что после замены получилось нехорошо: первый же клиент от вывески оцепенел и исчез, не увидев даже красного плюша.
Аманде несуразность замены растолковал всё тот же капуцин, пространно водя рукавами сутаны по её груди. Потом он за свой совет попросил что-то вроде контрамарки.
Женщина мрачно выслушала монаха, внимательно следя за тем, чтоб его рукава не распускались дальше пределов, предписываемых клиру, но контрамарку не дала. Вздохнув, она поняла, что для того, чтоб цели её клиентов и название Zum Storchen хоть как-то сошлись, ей придется открывать роддом и потому продолжала искать.
И вот, поймав слетевшее с минарета к её кринолинам слово Kara-Sin исключительно на слух, Аманда стукнула себя по лбу, вспомнила, что по первому паспорту её зовут Зинаида Транквилли, собрала девочек и прибила над заведением вывеску Сara-Sin.
В итоге, ситуация зашла непонятно куда. Ни «солярка», ни «бензин» с «керосином» не прижились, все свыклись с тем, что в бочках у нас хранится именно духовность, и лишь сенегальцы упорствовали со своим «мазутом», что, в общем, не делало погоды ни на рынке, ни в государственном словарном запасе.
***
Строго говоря, наша духовность имеет как хорошие, так и плохие параметры. Из-за высокого содержания в ней серы она плохо горит в агрегатах. Людям, которые её добывают и контролируют сбыт, из-за той же серы постоянно вокруг мерещатся черти.
Черти иногда приводят страну к инфляции, иногда - к исчезновению лекарств, бывает - к массовому выводу государственных средств в генуэзские банки и т.п., а, поскольку других причин для этого нет, то и остаётся грешить только на высокое содержание серы.
При этом, сама по себе, - т.е. в луже или в бочке с мусором на даче - наша духовность пылает так, что только залюбуешься.
Если в нашу духовность попадёшь - уже не отмоешься. Она липкая и чёрная. Птицы в ней вообще гибнут, но наш народ к этому относится спокойно, и легкий запах духовности в наших автомобилях давно стал признаком мужественности и хорошего тона.
Наш человек, встретившись с любым пришельцем из-за Канавы, на все бессмысленные вопросы того о социальных гарантиях, жалованье и тому подобном, спокойно, с доброй лукавинкой, отвечает: «А зато у вас нет духовности». И при этом может убить, ибо он прав.
Попытка соединения идеи обладания духовностью с идеей государственности предпринималась еще до Бледных. Но из-за всё того же высокого содержания серы и - как следствие - повышенной насыщенности чертями, при массовых разработках духовности открытым способом мы несколько раз за последние сто лет лишались сначала интеллигенции, потом - квалифицированных рабочих, а потом доходило и до хороших людей, к которым ни интеллигенция, ни квалифицированные рабочие, конечно, не относились.
«Хороший человек» - понятие базовое. Оно не предполагает образования, наличия сомнений, умения аргументированно спорить или читать чертежи. Достаточно любви к Отечеству и ненависти к его врагам. В последнее время Бледные довели количество хороших людей по нашу сторону Канавы до 86 процентов.
***
Обо всём этом мы и разговаривали с Данкой в промежутках между столбами, с каждого из которых на нас периодически слетало очередное откровение Колонэля. Мы уже проходили мимо открытой веранды «Медвежьего Угла» и вдруг я увидел…
- Данка! Ну-ка, глянь!
- Ксёндз! - воскликнула Данка.
- Пан Самуйловский!
- Мир вам, пане Смигля... - растерянно сказал пан Тадеуш, опасливо поглядывая на Данку.
- Благословите, отец, - подошла к руке каноника Данка. - Вы меня не помните, я тогда еще маленькая была, а Вы мне крестик подарили.
Ксёндз вскинул на меня вопросительный взгляд. Я сделал рукой утверждающий жест, а головой отрицательный. Вышло довольно противоречиво, но Самуйловский меня понял - «Данка говорит правду, и она не из отряда Фрейда».
- Хвала пану Богу, - сказал ксёндз, опускаясь в кресло и вытирая пот со лба. - С такими ж, знаете, цваньяками нэ знам, чего чекать… Иди ко мне, дитя, храни тебя Матка Боска…
Данка получила благословение и отправилась к стойке заказывать кофе.
- Как Вы, - спросил я. - Вас не мучали?
Самуйловский развёл руками:
- Если Вы, пане Смигля, за Фрейдово Рушение - то так… мало. Да и что эти панёнки умеют. Я, между прочим, не вчера на свет родился и не в Вавеле, прошу заметить. Если пан хочет знать, до рукоположенья я работал электриком в Амстердаме. Менял красные горелки в уличных фонарях. На улице Warmoesstraat и дальше, чтоб вы были известны.
Он снова вытер лоб и, оглянувшись на Данку, рассчитывавшуюся за кофе, быстро и расстроенно заговорил, водя передо мной крупным потным носом:
- Они убивают веру, пане Смигля, вот что! Это грех, это такой грех, далибуг…
- Неужели они убили веру даже в вас, пан каноник? - удивился я.
Пан Тадеуш махнул шляпой:
- Я не знаю, как они это сделали, пане Смигля, но мне теперь каждую ночь снится один и тот же кошмар. Будто сижу я в гостях у пана Бога на облаке. Пьем мы с ним чай - дешевый такой, знаете, килькой пахнет. Блюдце у нас с сушками. Пьем и отмахиваемся от ангелов…
Он выразительно вытаращился на меня.
- В каком смысле, отмахиваетесь?
Каноник оглянулся и присунул свой нос ко мне еще ближе:
- Так и отмахиваемся. Они на сладкое слетаются, оказывается. Жирные такие, как гуси, крылья скрипят, арфами цепляются. Чай килькой пахнет, сушки ещё пана Моисея видели. Я кусок себе в рот засунул, жду, когда отмякнет, да так и задремал в кресле. И так мне хорошо, ноги вытянул, на жирных этих внимания не обращаю, а потом - раз! - стыдно стало: что ж это я сплю, а пан Бог тут один с ними. Открываю глаз, а он со стола крошки в руку собирает, чтоб на облако не падали. Потом пошел за дом выкидывать.
- За дом?!
- За дом, - кивнул расстроенный ксёндз. - И эти за ним полетели… И так каждую ночь…
Мы молча выпили принесенный Данкой кофе. Самуйловский взялся за шляпу.
- Берегите веру в сердцах ваших, - строго сказал он нам с Данкой. - До видзэнья, панове. Слухайте глос ойца небеснэго.
Он строго ткнул пальцем в небо и оттуда тут же снова раздался голос Колонэля.
Все, что говорилось со столба, было сформулировано четко и произносилось веско, поэтому звучало довольно бессмысленно.
Речь подошла к самому главному: к генуэзцам, их задолженности нам за духовность и способам решении ситуации.
Колонэль сообщил, что на днях мы перекроем поставки духовности Генуе, до тех пор, пока Генуя не заплатит нам долг, за то, что мы ей поставили раньше.
Со столбов за этими словами Колонэля с тихим шорохом опали на набережную чьи-то аплодисменты.
Колонэль подождал и сказал, что платить Генуя будет уже по новым ценам. Листопад аплодисментов накрыл набережную и на этот раз.
- И мы никому не позволим нами управлять, - сказал Колонэль.
После чего, выдержав логическую паузу, он сообщил, что после наших угроз Генуя согласилась платить, но не сейчас, а потом, и не по новым ценам, а по старым, и что духовность мы не перекроем и что всё будет как было.
- Это послужит им хорошим уроком, - предупреждающе сказал Колонэль.
Мы замерли и нам на головы высыпался целый шквал аплодисментов. Данка вопросительно посмотрела на меня. Мне ничего не оставалось, как только пожать плечами.
- Какой он умный! - вздохнула Данка. - Я совершенно ничего не поняла…
- Иди домой, Данка, - сказал я.
- А ты?
- Да мне тут ещё в одно место, - замялся я и повторил, - иди домой...
***
***
На ваш запрос, после проведения тщательнейшей проверки в городском Бледном Дважды Крабоносном Архиве, а также сверки списков обоих домов Силенцио Маритим, сообщаю, что никаких документов, подтверждающих существование пилота Гвидо Орсини, или сведений о его жизни не найдено.
С уважением,
Член городского Совета,
Председатель Freud-регимента,
Matilda Langensee (Ирина Лунгомаре)