тематическое: из истории любви
Поскольку сегодня все поздравляют и будут поздравлять друг друга с Днём всех влюблённых, попробуем задуматься над вопросом: а кто такие, собственно, влюблённые? Современная культура даёт на этот вопрос следующие ответы: "это же очевидно"; "когда любовь приходит, все сами всё понимают"; "но вообще-то надо отличать любовь от влюблённости" (как, инструкции не прилагаются). Попробуем рассмотреть исторический аспект вопроса.
Для начала стоит развеять консервативный миф о том, что, мол, любовь - зловредная выдумка развращённой современности, мол, раньше люди друг друга до свадьбы не видали и ничего, жили счастливо. То понимание любви, которое в современной культуре главенствует (любовь - взаимное сексуальное и эмоциональное влечение партнёров, на основании которого заключаются браки), известно с глубокой древности. Просто не во всех культурах это явление признавалось ценным или правильным. В частности, древнеиндийские "Законы Ману" именуют брак по свободному выбору и взаимной страсти партнёров "браком гандхарвов", который, с одной стороны, является высшей формой брака, а с другой стороны, приличествует только богам - людям он по статусу не положен, для людей приличнее брак по-брахмански - через сватовство. Но в принципе наше представление о любви древним индусам было очень даже известно!
Однако на протяжении большей части истории данное определение любви не было главенствующим и уж точно не было единственным. Древность пока оставим; я собираюсь рассказать о том периоде, который мне ближе тематически - европейского Ренессанса.
Преподаватели истории литературы регулярно сталкиваются с одним и тем же затруднением: студентам сложно понять, что там было у Петрарки с Лаурой. (Или у Данте с Беатриче). Знаете, слышать в 133-й раз, что Петрарка посвятил сонеты "девушке, к которой у него безответная любовь", ЗАБОДАЛО. За "девушку" и "безответно" - двойка автоматом.
Что, собственно, тут не так?
Для начала краткий экскурс в историю. После распада Западной Римской империи традиция античной любовной лирики на её территории оказалась надолго прервана (в Византии, как ни странно, нет, но я не византинист, так что рассказать по теме вряд ли что смогу). Варварским народам любовная поэзия была определённо известна - она называлась "мансёнг", - но, поскольку варвары не отделяли любовной поэзии от любовных заговоров и считали любое стихотворное признание автоматическим приворотом, это дело рассматривалось как нехорошее и сомнительное, поэтому такие тексты не записывались и даже не цитировались. А уж новокрещёные варвары точно считали сочинение подобных текстов делом, недостойным праведного христианина. Так что содержание этой поэзии нам неизвестно. За подробностями по этому вопросу отсылаю к книге И.Г. Матюшиной "Древнейшая лирика Европы".
Всё изменилось где-то в конце XI в., когда в Провансе возникает поэзия трубадуров. Откуда эта традиция взялась, не очень ясно - нередко её связывают с эпохой крестовых походов и влиянием арабо-персидской поэзии. Как бы то ни было, если трубадуры и заимствовали концепцию возвышенной всепоглощающей любви из восточной лирики, у них она подверглась существенной переработке - и обрела совершенно специфический характер, за который её, собственно и называют куртуазной.
"Куртуазный" в принципе значит просто "придворный", то есть относящийся к элитарной аристократической культуре. В Высокое Средневековье стало модным подчёркивать разницу между утончённой элитой и диким простонародьем: это вилланы трахаются на сеновале, а мысли дворянина сугубо возвышенные. Не все трубадуры, конечно, сами были дворянами - они просто создавали язык элитарности. Так вот, объектом куртуазного поклонения служит Прекрасная Дама. Именно дама, а не "девушка". Чаще всего она замужняя, но не обязательно. Дело не в брачном статусе, а в том, что слово "дама" происходит от латинского domina - "госпожа". Если вы подумали про БДСМ, то, как ни странно, вы близки к истине, только в эпоху трубадуров физический контакт не подразумевался - всё происходило на психологическом и моральном уровне.
Слово "доминировать" оттуда же. Итак, Дама по определению доминировала. Ключевое условие - она должна быть по социальному статусу выше влюблённого. В идеале - желательно Элеонорой Аквитанской. Хотя герцогиня или графиня тоже годилась. Секс исключался: куртуазная любовь была формой феодального служения вассала госпоже, а феодальное служение было неотделимо от кодекса чести. Высшим пилотажем куртуазной любви считалось скрывать свой выбор от самой дамы, притворно поклоняясь другой даме - "ширме".
Это в идеале. Разумеется, на практике всё было гораздо сложнее, и физические желания порой оказывались неодолимыми и даже взаимными. Рыцарские романы отобразили эту коллизию, но неизменно изображают её как трагическую: истории Тристана и Изольды, Ланселота и Гиньевры оканчиваются душераздирающе именно потому, что герои переступают черту, подобающую куртуазным отношениям рыцаря и его госпожи.
Не станем рассматривать тут все разновидности средневековой любовной тематики - заострим внимание именно на идее куртуазного служения. Поскольку в XIII в. влияние поэзии трубадуров проникло в Италию и породило там так называемый "новый сладостный стиль".
В Италии же - внимание! - вассалов, сеньоров и королевских замков не было. Флоренция и Венеция были республиками. Вся феодальная инфраструктура, в которой возникла куртуазная поэзия, была Италии чужда - как и резкое противопоставление простонародья и аристократии. Там патриции с купцами запросто выпивали. А купцы нередко бывали образованнее патрициев. То есть идея куртуазии как феодального служения пролетает мимо понимания итальянцев. Зато в позднесредневековой Италии как раз в это время вызревает будущий Ренессанс.
Поскольку вокруг Ренессанса в советскую эпоху было напущено немало тумана, целесообразно выделить главное. Ренессанс возник в культурном контексте Италии, где отсутствовала жёсткая сословная структура феодальных государств. Ренессансный гуманизм обращается к античности не потому, что "ах, красивые статуи" (как раз изобразительным искусством античности Европа заинтересовалась едва ли не в последнюю очередь), а потому, что флорентийцев волновал вопрос, может ли любой человек, независимо от сословия, достичь совершенства в добродетели. Средневековый француз уверенно ответил бы, что, конечно, не может, что истинное моральное и духовное совершенство присуще только аристократам, а мужик - он же в подол сморкается и навоз выгребает. Разумеется, какой-нибудь сын итальянского банкира, внук купца и правнук мельника с этим согласиться не мог: он латынь знал получше иного французского графа и Цицерона читал в оригинале, так что о добродетели мог порассуждать на высшем уровне.
Какую же возможность открыл перед итальянцами "новый сладостный стиль"? На итальянской почве идея куртуазного служения даме-госпоже трансформируется в идею служения образцу добродетели. Социальный статус, в общем-то, значения не имеет (хотя понятно, конечно, что Беатриче и Лаура не крестьянки, а принадлежат к обеспеченным городским семьям: идеализация крестьянства возникнет позже). Иерархическое отношение сохраняется: влюблённый стоит ниже возлюбленной, но не в классовом, а в моральном плане. Любовь Данте и Петрарки по определению не предполагает взаимности: проявив ответное чувство к тому, кто ниже её, возлюбленная уронит себя вниз и перестанет быть достойной любви.
Подобному искушению в XVI в. подвергнется героиня сонетов Филипа Сидни "Астрофил и Стелла": она всё-таки поцелует Астрофила. Но быстро одолеет искушение и вернётся на необходимую дистанцию, а Астрофил получит подтверждение того, что она заслуживает любви.
Хорошо, а самому-то влюблённому какой от этого прок? Он получает мотивацию к самосовершенствованию, ориентиром в котором служит образ возлюбленной. Здесь на сцену вступает неоплатонизм в изложении Плотина. Согласно Плотину, мир не делится на чисто земное и чисто небесное, а являет собой многоуровневую эманацию Бога. Не буду слишком грузить читателей единым, мировой душой и прочим, использую простую метафору копирования: в былые доцифровые времена, когда музыку переписывали с пластинки на кассету и наоборот, качество записи при каждом последующем копировании снижалось. Но даже в самой левой и кустарной копии можно было всё-таки различить мелодию. Так и в земных объектах неоплатоник может различить тень божественного совершенства. Но некоторые копии лучше других, а некоторые земные творения ближе к божественным идеям, чем все остальные. Например, Беатриче или Лаура.
А поскольку, согласно платоновской философии, уже само созерцание совершенства способствует саморазвитию, то в этом и разгадка концепции любви, созданной во Флоренции на пограничье Средневековья и Ренессанса. Любовь ренессансного сонетиста - это не что иное, как духовное упражнение, направленное на раскрытие потенциала личности. Личности, находящейся вне сословных и субкультурных рамок, обретающей через любовь автономию.
И Беатриче, и Лаура умирают. Это закономерно: они слишком совершенны для этого мира и должны занять подобающее им место на небесах. Поэты скорбят не потому, что свиданий больше не будет, а потому, что мир нуждается в добродетели. Но Лаура, явившись во сне Петрарке, говорит ему:
Над миром и собою одержала
Я верх и лавр стяжала,
Триумфа знак. Всевышний и тебе
С соблазнами в борьбе
Поможет, и, найдя защиту в Боге,
Найдешь меня в конце твоей дороги.
Разумеется, это не имеет никакого отношения к "встрече на небесах" из современной поп-культуры ("сидеть на облачке и, свесив ножки вниз, друг друга называть по имени"). Будущую встречу с Лаурой Петрарке ещё нужно заслужить. Речь идёт не о сентиментальном воссоединении, а о спасении души - конечной цели христианина. Сама встреча с Лаурой на небесах - лишь бонус.
Дальше можно было бы написать о том, как неоплатонические идеи постепенно вымывались из сонетов, вплоть до откровенного опошления мотивов Петрарки у Эдмунда Спенсера и чернушного пародирования их у Шекспира, но я и так что-то слишком разогналась.
Дорогие мои читатели, все, кто оставлял содержательные и вдумчивые комментарии к моим постам! Я вас люблю! С днём святого Валентина!
Для начала стоит развеять консервативный миф о том, что, мол, любовь - зловредная выдумка развращённой современности, мол, раньше люди друг друга до свадьбы не видали и ничего, жили счастливо. То понимание любви, которое в современной культуре главенствует (любовь - взаимное сексуальное и эмоциональное влечение партнёров, на основании которого заключаются браки), известно с глубокой древности. Просто не во всех культурах это явление признавалось ценным или правильным. В частности, древнеиндийские "Законы Ману" именуют брак по свободному выбору и взаимной страсти партнёров "браком гандхарвов", который, с одной стороны, является высшей формой брака, а с другой стороны, приличествует только богам - людям он по статусу не положен, для людей приличнее брак по-брахмански - через сватовство. Но в принципе наше представление о любви древним индусам было очень даже известно!
Однако на протяжении большей части истории данное определение любви не было главенствующим и уж точно не было единственным. Древность пока оставим; я собираюсь рассказать о том периоде, который мне ближе тематически - европейского Ренессанса.
Преподаватели истории литературы регулярно сталкиваются с одним и тем же затруднением: студентам сложно понять, что там было у Петрарки с Лаурой. (Или у Данте с Беатриче). Знаете, слышать в 133-й раз, что Петрарка посвятил сонеты "девушке, к которой у него безответная любовь", ЗАБОДАЛО. За "девушку" и "безответно" - двойка автоматом.
Что, собственно, тут не так?
Для начала краткий экскурс в историю. После распада Западной Римской империи традиция античной любовной лирики на её территории оказалась надолго прервана (в Византии, как ни странно, нет, но я не византинист, так что рассказать по теме вряд ли что смогу). Варварским народам любовная поэзия была определённо известна - она называлась "мансёнг", - но, поскольку варвары не отделяли любовной поэзии от любовных заговоров и считали любое стихотворное признание автоматическим приворотом, это дело рассматривалось как нехорошее и сомнительное, поэтому такие тексты не записывались и даже не цитировались. А уж новокрещёные варвары точно считали сочинение подобных текстов делом, недостойным праведного христианина. Так что содержание этой поэзии нам неизвестно. За подробностями по этому вопросу отсылаю к книге И.Г. Матюшиной "Древнейшая лирика Европы".
Всё изменилось где-то в конце XI в., когда в Провансе возникает поэзия трубадуров. Откуда эта традиция взялась, не очень ясно - нередко её связывают с эпохой крестовых походов и влиянием арабо-персидской поэзии. Как бы то ни было, если трубадуры и заимствовали концепцию возвышенной всепоглощающей любви из восточной лирики, у них она подверглась существенной переработке - и обрела совершенно специфический характер, за который её, собственно и называют куртуазной.
"Куртуазный" в принципе значит просто "придворный", то есть относящийся к элитарной аристократической культуре. В Высокое Средневековье стало модным подчёркивать разницу между утончённой элитой и диким простонародьем: это вилланы трахаются на сеновале, а мысли дворянина сугубо возвышенные. Не все трубадуры, конечно, сами были дворянами - они просто создавали язык элитарности. Так вот, объектом куртуазного поклонения служит Прекрасная Дама. Именно дама, а не "девушка". Чаще всего она замужняя, но не обязательно. Дело не в брачном статусе, а в том, что слово "дама" происходит от латинского domina - "госпожа". Если вы подумали про БДСМ, то, как ни странно, вы близки к истине, только в эпоху трубадуров физический контакт не подразумевался - всё происходило на психологическом и моральном уровне.
Слово "доминировать" оттуда же. Итак, Дама по определению доминировала. Ключевое условие - она должна быть по социальному статусу выше влюблённого. В идеале - желательно Элеонорой Аквитанской. Хотя герцогиня или графиня тоже годилась. Секс исключался: куртуазная любовь была формой феодального служения вассала госпоже, а феодальное служение было неотделимо от кодекса чести. Высшим пилотажем куртуазной любви считалось скрывать свой выбор от самой дамы, притворно поклоняясь другой даме - "ширме".
Это в идеале. Разумеется, на практике всё было гораздо сложнее, и физические желания порой оказывались неодолимыми и даже взаимными. Рыцарские романы отобразили эту коллизию, но неизменно изображают её как трагическую: истории Тристана и Изольды, Ланселота и Гиньевры оканчиваются душераздирающе именно потому, что герои переступают черту, подобающую куртуазным отношениям рыцаря и его госпожи.
Не станем рассматривать тут все разновидности средневековой любовной тематики - заострим внимание именно на идее куртуазного служения. Поскольку в XIII в. влияние поэзии трубадуров проникло в Италию и породило там так называемый "новый сладостный стиль".
В Италии же - внимание! - вассалов, сеньоров и королевских замков не было. Флоренция и Венеция были республиками. Вся феодальная инфраструктура, в которой возникла куртуазная поэзия, была Италии чужда - как и резкое противопоставление простонародья и аристократии. Там патриции с купцами запросто выпивали. А купцы нередко бывали образованнее патрициев. То есть идея куртуазии как феодального служения пролетает мимо понимания итальянцев. Зато в позднесредневековой Италии как раз в это время вызревает будущий Ренессанс.
Поскольку вокруг Ренессанса в советскую эпоху было напущено немало тумана, целесообразно выделить главное. Ренессанс возник в культурном контексте Италии, где отсутствовала жёсткая сословная структура феодальных государств. Ренессансный гуманизм обращается к античности не потому, что "ах, красивые статуи" (как раз изобразительным искусством античности Европа заинтересовалась едва ли не в последнюю очередь), а потому, что флорентийцев волновал вопрос, может ли любой человек, независимо от сословия, достичь совершенства в добродетели. Средневековый француз уверенно ответил бы, что, конечно, не может, что истинное моральное и духовное совершенство присуще только аристократам, а мужик - он же в подол сморкается и навоз выгребает. Разумеется, какой-нибудь сын итальянского банкира, внук купца и правнук мельника с этим согласиться не мог: он латынь знал получше иного французского графа и Цицерона читал в оригинале, так что о добродетели мог порассуждать на высшем уровне.
Какую же возможность открыл перед итальянцами "новый сладостный стиль"? На итальянской почве идея куртуазного служения даме-госпоже трансформируется в идею служения образцу добродетели. Социальный статус, в общем-то, значения не имеет (хотя понятно, конечно, что Беатриче и Лаура не крестьянки, а принадлежат к обеспеченным городским семьям: идеализация крестьянства возникнет позже). Иерархическое отношение сохраняется: влюблённый стоит ниже возлюбленной, но не в классовом, а в моральном плане. Любовь Данте и Петрарки по определению не предполагает взаимности: проявив ответное чувство к тому, кто ниже её, возлюбленная уронит себя вниз и перестанет быть достойной любви.
Подобному искушению в XVI в. подвергнется героиня сонетов Филипа Сидни "Астрофил и Стелла": она всё-таки поцелует Астрофила. Но быстро одолеет искушение и вернётся на необходимую дистанцию, а Астрофил получит подтверждение того, что она заслуживает любви.
Хорошо, а самому-то влюблённому какой от этого прок? Он получает мотивацию к самосовершенствованию, ориентиром в котором служит образ возлюбленной. Здесь на сцену вступает неоплатонизм в изложении Плотина. Согласно Плотину, мир не делится на чисто земное и чисто небесное, а являет собой многоуровневую эманацию Бога. Не буду слишком грузить читателей единым, мировой душой и прочим, использую простую метафору копирования: в былые доцифровые времена, когда музыку переписывали с пластинки на кассету и наоборот, качество записи при каждом последующем копировании снижалось. Но даже в самой левой и кустарной копии можно было всё-таки различить мелодию. Так и в земных объектах неоплатоник может различить тень божественного совершенства. Но некоторые копии лучше других, а некоторые земные творения ближе к божественным идеям, чем все остальные. Например, Беатриче или Лаура.
А поскольку, согласно платоновской философии, уже само созерцание совершенства способствует саморазвитию, то в этом и разгадка концепции любви, созданной во Флоренции на пограничье Средневековья и Ренессанса. Любовь ренессансного сонетиста - это не что иное, как духовное упражнение, направленное на раскрытие потенциала личности. Личности, находящейся вне сословных и субкультурных рамок, обретающей через любовь автономию.
И Беатриче, и Лаура умирают. Это закономерно: они слишком совершенны для этого мира и должны занять подобающее им место на небесах. Поэты скорбят не потому, что свиданий больше не будет, а потому, что мир нуждается в добродетели. Но Лаура, явившись во сне Петрарке, говорит ему:
Над миром и собою одержала
Я верх и лавр стяжала,
Триумфа знак. Всевышний и тебе
С соблазнами в борьбе
Поможет, и, найдя защиту в Боге,
Найдешь меня в конце твоей дороги.
Разумеется, это не имеет никакого отношения к "встрече на небесах" из современной поп-культуры ("сидеть на облачке и, свесив ножки вниз, друг друга называть по имени"). Будущую встречу с Лаурой Петрарке ещё нужно заслужить. Речь идёт не о сентиментальном воссоединении, а о спасении души - конечной цели христианина. Сама встреча с Лаурой на небесах - лишь бонус.
Дальше можно было бы написать о том, как неоплатонические идеи постепенно вымывались из сонетов, вплоть до откровенного опошления мотивов Петрарки у Эдмунда Спенсера и чернушного пародирования их у Шекспира, но я и так что-то слишком разогналась.
Дорогие мои читатели, все, кто оставлял содержательные и вдумчивые комментарии к моим постам! Я вас люблю! С днём святого Валентина!