«ГОРБАЧЕВ». ТЕАТР НАЦИЙ. РЕЖИССЕР АЛВИС ХЕРМАНИС
Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой тьме таится он.
Зазвучит Чайковский, Горбачев (Евгений Миронов) у окна в контровом свете на минуту обернется Ленским и под звенящий высокий сливочный голос Лемешева (эта минорная мелодия скорби - со словами и без - рефреном пройдет через весь спектакль) попробует заглянуть из 1950-го в конец 90-х… И перед нами за три часа пройдет вся жизнь будущего генсека и президента.
В доме повешенного не говорят о веревке. И, добавлю, о табуретке, встав на которую, набрасывают на себя петлю. Так вот - «Горбачев» целиком, от первой до последней сцены, - именно о веревке, табуретке и петле. А еще о колготках и белых туфлях, одолженных на свадьбу. Одним словом - о Раисе, Раечке, Рае, любимой женщине комбайнера-студента-президента Горбачева. Оставшись без неё, когда из жизни Михаила Сергеевича выбили опору, он действительно лишился воздуха, которым дышал, и света, который отгонял тьму и грел после отставки. В момент ее смерти его жизнь закончилась, началось то, что Пенсионный фонд, мягко (но оскорбительно) называет «дожитием». А я скажу проще и только про себя - дорогой в могилу…
И это настроение потери особенно сильно в самой сильной - финальной - сцене спектакля. Где произносятся всего две проходные, ничего не значащие бытовые фразы. Горбачев тяжело бредет (не бредит, но в прострации), волочится из одного края сцены в другой, берет коробку с колготками жены - достает одну пару. Умиляется: «Все подписаны: под какое платье - какие надевать». Садится за стол (а стол не простой - за ним застрелили в 1937 году наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе), смотрит на него как на плаху. Замирает, как Ленский-Лемешев перед дуэлью. Из дальней двери появляется Раиса (Чулпан Хаматова) в свадебном платье. Это видение, призрак. Подходит сзади к мужу, кладет ему руку на плечо (см. фото). Горбачев, словно почувствовав что-то, не успевает прикоснуться к ее руке - Раиса уже копается у длинной вешалки-стойки. Надевает те самые белые туфли для ЗАГСа. И вдруг говорит тревожно, будто случилось что-то непоправимое: «А мы вернули потом эти туфли подруге??» Гаснет свет. Спектакль окончен. А жизнь?
«До чего ж мы гордимся, сволочи, что он умер в своей постели!» - писал Галич на смерть Пастернака. И да, случилось невозможное, хотя ничто этого не предвещало - поставлен - при жизни! и герой увидел! - спектакль про Горбачева, который разрешил говорить, читать, смотреть и ездить. (К этому списку можно добавить еще несколько дарованных возможностей: гнать, дышать, держать, обидеть, слышать, видеть, ненавидеть, и зависеть, и терпеть, а еще …, вертеть, но подумают, что это стеб, а зря.) А что, раньше нельзя было? 70 лет - нельзя. И давайте в рамках короткого текста я не буду больше ничего объяснять? Кто жил и помнит эти короткие шесть горбачевских лет - тот поймет.
Режиссер Алвис Херманис со своим упрямым жизнеподобием ничего не хочет выдумывать. В «Горбачеве» нет ничего изощренного и навороченного, начиная с лапидарного названия. В принципе, этот спектакль можно играть где угодно, хоть на площади Святого Петра в Риме, хоть в «обезьяннике» любого полицейского участка. Он правильно сделан. Прием прост, но тем сильнее впечатление. Обычно поиски, нащупывание пути, черновики и эскизы прячутся, чтобы преподнести зрителю уже готовый результат, явить чудо. А здесь весь процесс перед глазами: как схватываются интонации, как прорезываются голоса, как вырабатываются манера и особенности «разговаривания», реакций, оценок - вся психофизика, вплоть до замены «в» на «у» и хохотка у Горбачева и высокого и немного занудного учительского голосоведения у Раисы. И эта лаборатория и восхищает, и пугает - там сначала, в процессе поиска, из этого бульона выпрыгивают то Леня Голубков из МММ или Маргарет Тэтчер, то Черненко с Фурцевой, но потом все заканчивается благополучно - и перед нами прямо до боли и слез предстают аутентичные Горбачев с Раисой Максимовной.
Еще раз: актерские работы - просто фантастические, прямо на наших глазах мироновское буквально замещается горбачевским, а чулпановское - раисиным. И полным перевоплощением-то это нельзя назвать. Потому что Херманис не скрывает театральную природу происходящего - вот же гримировальные столики, вот же парики, накладки и гуммозные наклейки. А потому перед нами постоянно присутствует некая двуликость, двуприродность персонажей: сквозь героев - Горбачева и Раисы - всегда просвечивает незаурядная натура, личность больших русских актеров, безусловно наделенных гениальным театральным даром. Происходит насыщение кислородом актеров крови героев. И посещает безумная мысль: если бы кровь Хаматовой тогда перелили бы умиравшей от лейкоза Горбачевой, она осталась бы жива…
Хаматовой в чем-то легче, потому что уже можно творить миф, легенду о Раисе, закончившей земное существование. Поэтому сам по себе уклон в сентиментально-ностальгическую «историю любви» в стиле какой-нибудь «Весны на Заречной улице» с максимальным отсечением политических «хвостов» - подход безусловно женский, и спектакль мог бы вполне называться «Раиса» (ах, каким бы могла оказаться «Наина» - о супруге Ельцина, но кто ж его сделает). Спектакль двигают не столько события и обстоятельства времени, сколько костюмы Виктории Севрюковой - бесконечные переодевания немного смахивают на эпизоды из «Модного приговора», а в особенности - из «Снимите это немедленно». Поймите меня правильно: я сам обманываться рад, и готов отдаться любовным перипетиям двух замечательных, грандиозных людей. Если бы я не знал, если бы все не знали, что любовь любовью, а политика, подъем в политическую гору занимал одного из героев спектакля уж не меньше, чем вздохи на скамейке и поцелуи в Сокольниках. И страсти там кипели почище любовных, жуткие, страшные, шекспировские. Сейчас на «Артдокфесте» прошла премьера фильма Виталия Манского «Горбачев. Рай». Только один момент. Горбачев - Манскому: «Вот ты только представь, через что я прошел» (и приставляет палец к виску как ствол пистолета). Понятно, что о каких-то важных вещах мы не узнаем никогда…
Но Херманису и Миронову все-таки вполне удается вытащить тяжеленный воз, чтобы этот ужас политической подоплеки эхом доносился даже в самых трогательных сценах.
Кроме эстетической, у «Горбачева» очевидна и этическая цель - чтобы героев полюбили. Нет-нет, не настоящих, всамделишних, а тех, кто на сцене. Уверен, в Раису Чулпан нельзя не влюбиться и не оплакать, а Горбачевым Миронова - восхититься, и почувствовать всю его боль, ударившее наотмашь несчастье, не оставляющее его ни на минуту.
Что день грядущий им готовил? Мишке из Привольного и Райке из Веселоярска. «Шукшинскому персонажу» (так обмолвился сам Алвис Херманис о МСГ) и «персонажу» пушкинскому - с чертами Ольги и Татьяны из «Евгения Онегина» с добавкой холода «Пиковой дамы». Много чего. Но здесь я, простите, о себе.
Михаил Горбачев сделал мою жизнь. Такой, какой я только представлял ее в мечтах свои первые 30 лет - с середины 50-х и до середины 80-х. И какое счастье, что сказать «спасибо» Михаилу Сергеевичу успели при жизни - прекрасным, выдающимся спектаклем.