ФЛОРИАН ЗЕЛЛЕР. «СЫН». РАМТ. РЕЖИССЕР ЮРИЙ БУТУСОВ
«Я думал, неужели так повезет, что у меня в жизни не будет войны. И вот у меня ощущение, что она пришла. Театры в войну должны работать» (Юрий Бутусов). «В «Сыне» герои находятся в трагической ситуации. Кто-то должен погибнуть» (Юрий Бутусов).
«Сын» - первый военный спектакль нашего времени. Спектакль военного времени. Спектакль о мировой катастрофе, о трагичности существования. Кто-то должен погибнуть. И гибнет.
Пьеса француза Флориана Зеллера, экзистенциальная драма, как определил автор ее жанр, если прочесть (не читал) ее поверхностно, по вершкам, по-детски, посвящена довольно распространенной ситуации: разрушение семьи. Отец уходит к другой, рожает ребенка, а его сын, подросток (в пьесе ему 17 лет), остается с матерью. Потом парень перебирается к отцу, но быстро понимает, что и там он никому не нужен. Финал - понятен, особенно после того, как нам показали ружье за шкафом… Но под «пером» Юрия Бутусова всё превращается в Шекспира и Чехова…
Почему же Зеллер? А не планировавшаяся «Буря»? Бутусов искал Шекспира на современном материале. А тут как раз «пьеса о Гамлете в каждом из нас» (ЮБ). И Бутусов прочел Зеллера как Шекспира. И убил Гамлета - того самого сына из названия пьесы, Николя, чья семья при разводе, как всегда бывает, раздвоилась, а сам он вынужден расстроиться (по кусочку досталось матери (невероятная Татьяна Матюхова, прекрасная Эдит Пиаф РАМТа и Москвы), мачехе Софии (не жалеющая себя, не боящаяся показаться некрасивой, а оттого еще более неотразимая Виктория Тиханская) и отцу (Александр Девятьяров). Но все же у Шекспира Гамлета убивает Лаэрт шпагой, отравленной по приказу короля Клавдия, а здесь он стреляется как Треплев в «Чайке».
Отчего же в бутусовском «Сыне» Гамлет-Николя такой слабак, не сумевший ни себя отстоять, ни с миром поспорить? Да еще и пойдя фактически на подлый, не пацанский, подлог - обманом и ложью добиваясь освобождения из психиатрической лечебницы (куда его положили после первой попытки суицида), чтобы добраться до ружья за шкафом.
Появись бы сейчас Сталин на Театральной площади, на которой ему приходилось бывать чаще, чем всем остальным вождям России ХХ и ХХI веков вместе взятым, он сказал бы: «Юрий Николаевич, не зря я запрещал ставить «Гамлета» в нашей стране 30 лет, даже Немирович-Данченко от этого умер, и Сахновский умер, ждал когда прислушаются ко мне, и покажут Гамлета слабохарактерным и безвольным неврастеником. Спасибо, дождался. Почему он отца не убил? Почему мать и мачеху не убил? Почему себя убил? Потому что сомневался и нерешительным был! «Так трусами нас делает раздумье»!»
«Распалась связь времен» или (в переводе Анны Радловой) «Век вывихнут. О злобный жребий мой! Век вправить должен я своей рукой». Как и «Гамлет», спектакль Бутусова о вывихнутом мире. Режиссер мог бы дать и свой перевод, отражающий самую суть «Сына»: «Век развинтился. Жребий мой - свинтить его своей рукой». Весь вечер на арене люди-вывихи, развинченные куклы на шарнирах, движущиеся по параболам. К чему весь этот стройный и завораживающий церебральный паралич в лицах? Этим разладом, раскоординированностью движений и походки, расхристанностью (вот точное слово!) Бутусов от сцены к сцене всё зримее демонстрирует не столько расчеловечение персонажей «Сына», сколько всего мирового общества, нашей цивилизации в целом. Сцену заполняют пауки, тарантулы и скорпионы (и пусть в основе этих актерских преображений гротескно-этюдные наблюдения первокурсников в зоопарке, но какой поразительный эффект!), даже навозные жуки и черви (эпизод, когда после очередного скандала София извивается «червяком» в «грязи») и, наконец, птицы - грифы-падальщики, ворОны и въезжающий на сцену гигантский Ворон (художник - Максим Обрезков) прямо из «Nevermore» Эдгара По: «Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте, И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер, И душой из этой тени не взлечу я с этих пор».
И от этой наглядной демонстрации расчеловечивания, оскотинивания, зримой картины пребывания нашего мира в «тени демона тьмы» сквозит такой богооставленностью и потерей надежды… (а всего лишь ЮБ передает приветы Чехову: Заречная: «Во мне сознания людей слились с инстинктами животных», Епиходов: «…утром я просыпаюсь, гляжу, а у меня на груди страшной величины паук... Вот такой. (Показывает обеими руками.)».)
Бутусов - режиссер-эсхатолог. Его спектакли - о конце Вселенной, истории и человека, о переходе всего нашего мира в качественное новое состояние. Состояние деградации и предгибели. Или постжизни. О родах этого «нового» в строгих пушкинских традициях: «Родила царица в ночь Не то сына, не то дочь; Не мышонка, не лягушку, А неведому зверюшку». И если смотреть на «Сына» или его же «Бег» как на драмбалет, то прямо в глаза бросается, что пластика спектакля, танцы (а это не танцы, а танцевально оформленные судороги - хореогрф Николай Реутов) напоминают одновременно секс (оргазм сексуального совокупления) и роды. Но когда великий Евгений Редько извивается на столе, как роженица, которая во время родов занимается сексом с мирозданием, и при этом из подручных трусов или чего-то близких им еще и «выдувает медь» условного саксофона или трубы, я понимаю только одно: именно Бутусов сейчас говорит о мире и человеке самое важное и лучшим из возможных способов.
Редько - самый старший (раза в два) по возрасту в этом спектакле - играет самого младшего (раза в два). Понятно, что Бутусову возраст не важен, театр вообще никогда не признавал привязки к метрике, и дело даже не в том, что так роль мальчишки Николя настоящий мальчишка-2020 не сыграет. Дважды человек оказывается рядом со смертью, нос к носу к смерти, к последней черте, когда «белая клавиша, черная - и крышка» (Жванецкий) - в старости и тинейджером. Поэтому нет ничего страшнее и справедливее, точнее, очевиднее и образнее, чем подросток-старик - такие «пацаны» часто заглядывают в бездну и там остаются. Бутусов прав.
Так я думал сразу после спектакля. А потом решил с собой не согласиться.
Так вот, первое, что надо сделать, отправляясь на «Сын» - забыть слово подросток. Или так: понять, что подростку может быть от 14-ти до 62-х. И тогда можно будет смотреть, уже не отвлекаясь. А иначе дело закончится тем, что в Молодежный на «Сын» начнут водить подростков! Сколько уже я видел в СМИ и блогах охов об отсутствии на премьере старших школьников. Например: «Такое за предыдущие сто лет Молодежного театра, в прошлом ТЮЗа [а прошлом ЦДТ - но кто ж об этом кроме меня помнит], представить себе было невозможно - чтобы спектакль, поднимающий проблему подростковой депрессии, состоялся в отсутствии «юношей, обдумывающих житье» («Труд». 30.11.2020). Сам-то театр абсолютно точно определил аудиторию спектакля, поставив возрастной ценз «18+». Какие могут быть подростки, если на вопрос: кого ты больше любишь - папу с мамой или сосиски с горошком? - Бутусов спектаклем «Сын» отвечает: сосиски! с! го! рош! ком! Иначе выстрел Николя в конце не объяснить. Хорошо, можете вставить вместо сосисок что угодно другое, например, апокалипсис, но любовь и даже малая жалость, сочувствие к родителям тут уж точно ни при чем.
Еще очень важно сказать об оптике спектакля, ракурсе взгляда. Мы видим действие не своими глазами, а глазами… Сына? Отчасти. Но гораздо в большей мере, «глазами» развивающейся занавески, льющейся сверху и бурлящей в тазу воды, разбиваемых тарелок, раздвигаемых стен, и, конечно, музыкальными «глазами» Фаустаса Латенаса (светлая память…), классическими ариями (самая узнаваемая - ария «Гения Холода» из «Короля Артура» Перселла) и джазовыми композициями в блестящем исполнении Дениса Баландина. Так появляется второй план. И внутреннее, скрытое, материальное (не фигуративное, имеющее вес или объем, а философское и эстетическое) становится внешним, зримым. Мы входим в этих людей, влезаем в их психологию, даже психику - Бутусов с актерами опускают этот зонд… нет, не в души, а в желудки и кишки, не исключая прямую, и мы смотрим эту трансляцию. Oh mon Dieu, что мы видим… Выдержать это вскрытие, эксгумацию не легко, но полезно для самого себя. Себя же видим… Как тут не согласиться с ЮБ: «Жизнь с годами становится запутаннее, непонятней и страшней».
Но самым интересным на сцене был сам Юрий Николаевич. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Уверяю вас, Бутусов носился по сцене, я его видел! В самый разгар «мрака и свистопляски» (такую характеристику «Сына» услышал один блогер в гардеробе после спектакля) он неизменно появлялся на сцене. А тот, кто не видел, - его проблемы. И так всегда происходит на всех спектаклях Бутусова, пока они не развинчиваются.
Всем известно, что актеры Бутусова должны, как вода, уметь находиться в трех агрегатных состояниях: твердь, камень (лед), смола, волна (жидкость) и облачность, воздушность (пар). В принципе всё у них получается хорошо, разве что летают плоховато, низенько, но, впрочем, компенсируют свою малую полетность гигантскими прыжками и умением взбираться на стенки до потолка. Все это в спектакле демонстрирует Александр Девятьяров. О нем много написано в связи с «Сыном», что вполне заслужено. «Движение» и присвоенная его героем угловатая пластика будто таскающихся за ним, то расправленных, то переломанных крыльев виртуозна и технически совершенна. А сцена, где идут встык тремоло из Перселла и тремоло вытянутых, бьющихся рук актера, погруженных в льющуюся откуда-то сверху воду, отчего сразу возникает так необходимая всегда Бутусову вертикаль между Небом и Землей? Одна лишь мизансцена, но со всем магическим «аппаратом» режиссера, наглядная демонстрация театрального «механизма» постановок Бутусова, «фирменного» «бутусовского» стиля и формы, заставляющих зрителя обмирать и ахать.
Следующий спектакль - завтра, 4 декабря 2020. Откажитесь от всего, разведитесь, уйдите из дому, но посмотрите))
«Сын» - первый военный спектакль нашего времени. Спектакль военного времени. Спектакль о мировой катастрофе, о трагичности существования. Кто-то должен погибнуть. И гибнет.
Пьеса француза Флориана Зеллера, экзистенциальная драма, как определил автор ее жанр, если прочесть (не читал) ее поверхностно, по вершкам, по-детски, посвящена довольно распространенной ситуации: разрушение семьи. Отец уходит к другой, рожает ребенка, а его сын, подросток (в пьесе ему 17 лет), остается с матерью. Потом парень перебирается к отцу, но быстро понимает, что и там он никому не нужен. Финал - понятен, особенно после того, как нам показали ружье за шкафом… Но под «пером» Юрия Бутусова всё превращается в Шекспира и Чехова…
Почему же Зеллер? А не планировавшаяся «Буря»? Бутусов искал Шекспира на современном материале. А тут как раз «пьеса о Гамлете в каждом из нас» (ЮБ). И Бутусов прочел Зеллера как Шекспира. И убил Гамлета - того самого сына из названия пьесы, Николя, чья семья при разводе, как всегда бывает, раздвоилась, а сам он вынужден расстроиться (по кусочку досталось матери (невероятная Татьяна Матюхова, прекрасная Эдит Пиаф РАМТа и Москвы), мачехе Софии (не жалеющая себя, не боящаяся показаться некрасивой, а оттого еще более неотразимая Виктория Тиханская) и отцу (Александр Девятьяров). Но все же у Шекспира Гамлета убивает Лаэрт шпагой, отравленной по приказу короля Клавдия, а здесь он стреляется как Треплев в «Чайке».
Отчего же в бутусовском «Сыне» Гамлет-Николя такой слабак, не сумевший ни себя отстоять, ни с миром поспорить? Да еще и пойдя фактически на подлый, не пацанский, подлог - обманом и ложью добиваясь освобождения из психиатрической лечебницы (куда его положили после первой попытки суицида), чтобы добраться до ружья за шкафом.
Появись бы сейчас Сталин на Театральной площади, на которой ему приходилось бывать чаще, чем всем остальным вождям России ХХ и ХХI веков вместе взятым, он сказал бы: «Юрий Николаевич, не зря я запрещал ставить «Гамлета» в нашей стране 30 лет, даже Немирович-Данченко от этого умер, и Сахновский умер, ждал когда прислушаются ко мне, и покажут Гамлета слабохарактерным и безвольным неврастеником. Спасибо, дождался. Почему он отца не убил? Почему мать и мачеху не убил? Почему себя убил? Потому что сомневался и нерешительным был! «Так трусами нас делает раздумье»!»
«Распалась связь времен» или (в переводе Анны Радловой) «Век вывихнут. О злобный жребий мой! Век вправить должен я своей рукой». Как и «Гамлет», спектакль Бутусова о вывихнутом мире. Режиссер мог бы дать и свой перевод, отражающий самую суть «Сына»: «Век развинтился. Жребий мой - свинтить его своей рукой». Весь вечер на арене люди-вывихи, развинченные куклы на шарнирах, движущиеся по параболам. К чему весь этот стройный и завораживающий церебральный паралич в лицах? Этим разладом, раскоординированностью движений и походки, расхристанностью (вот точное слово!) Бутусов от сцены к сцене всё зримее демонстрирует не столько расчеловечение персонажей «Сына», сколько всего мирового общества, нашей цивилизации в целом. Сцену заполняют пауки, тарантулы и скорпионы (и пусть в основе этих актерских преображений гротескно-этюдные наблюдения первокурсников в зоопарке, но какой поразительный эффект!), даже навозные жуки и черви (эпизод, когда после очередного скандала София извивается «червяком» в «грязи») и, наконец, птицы - грифы-падальщики, ворОны и въезжающий на сцену гигантский Ворон (художник - Максим Обрезков) прямо из «Nevermore» Эдгара По: «Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте, И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер, И душой из этой тени не взлечу я с этих пор».
И от этой наглядной демонстрации расчеловечивания, оскотинивания, зримой картины пребывания нашего мира в «тени демона тьмы» сквозит такой богооставленностью и потерей надежды… (а всего лишь ЮБ передает приветы Чехову: Заречная: «Во мне сознания людей слились с инстинктами животных», Епиходов: «…утром я просыпаюсь, гляжу, а у меня на груди страшной величины паук... Вот такой. (Показывает обеими руками.)».)
Бутусов - режиссер-эсхатолог. Его спектакли - о конце Вселенной, истории и человека, о переходе всего нашего мира в качественное новое состояние. Состояние деградации и предгибели. Или постжизни. О родах этого «нового» в строгих пушкинских традициях: «Родила царица в ночь Не то сына, не то дочь; Не мышонка, не лягушку, А неведому зверюшку». И если смотреть на «Сына» или его же «Бег» как на драмбалет, то прямо в глаза бросается, что пластика спектакля, танцы (а это не танцы, а танцевально оформленные судороги - хореогрф Николай Реутов) напоминают одновременно секс (оргазм сексуального совокупления) и роды. Но когда великий Евгений Редько извивается на столе, как роженица, которая во время родов занимается сексом с мирозданием, и при этом из подручных трусов или чего-то близких им еще и «выдувает медь» условного саксофона или трубы, я понимаю только одно: именно Бутусов сейчас говорит о мире и человеке самое важное и лучшим из возможных способов.
Редько - самый старший (раза в два) по возрасту в этом спектакле - играет самого младшего (раза в два). Понятно, что Бутусову возраст не важен, театр вообще никогда не признавал привязки к метрике, и дело даже не в том, что так роль мальчишки Николя настоящий мальчишка-2020 не сыграет. Дважды человек оказывается рядом со смертью, нос к носу к смерти, к последней черте, когда «белая клавиша, черная - и крышка» (Жванецкий) - в старости и тинейджером. Поэтому нет ничего страшнее и справедливее, точнее, очевиднее и образнее, чем подросток-старик - такие «пацаны» часто заглядывают в бездну и там остаются. Бутусов прав.
Так я думал сразу после спектакля. А потом решил с собой не согласиться.
Так вот, первое, что надо сделать, отправляясь на «Сын» - забыть слово подросток. Или так: понять, что подростку может быть от 14-ти до 62-х. И тогда можно будет смотреть, уже не отвлекаясь. А иначе дело закончится тем, что в Молодежный на «Сын» начнут водить подростков! Сколько уже я видел в СМИ и блогах охов об отсутствии на премьере старших школьников. Например: «Такое за предыдущие сто лет Молодежного театра, в прошлом ТЮЗа [а прошлом ЦДТ - но кто ж об этом кроме меня помнит], представить себе было невозможно - чтобы спектакль, поднимающий проблему подростковой депрессии, состоялся в отсутствии «юношей, обдумывающих житье» («Труд». 30.11.2020). Сам-то театр абсолютно точно определил аудиторию спектакля, поставив возрастной ценз «18+». Какие могут быть подростки, если на вопрос: кого ты больше любишь - папу с мамой или сосиски с горошком? - Бутусов спектаклем «Сын» отвечает: сосиски! с! го! рош! ком! Иначе выстрел Николя в конце не объяснить. Хорошо, можете вставить вместо сосисок что угодно другое, например, апокалипсис, но любовь и даже малая жалость, сочувствие к родителям тут уж точно ни при чем.
Еще очень важно сказать об оптике спектакля, ракурсе взгляда. Мы видим действие не своими глазами, а глазами… Сына? Отчасти. Но гораздо в большей мере, «глазами» развивающейся занавески, льющейся сверху и бурлящей в тазу воды, разбиваемых тарелок, раздвигаемых стен, и, конечно, музыкальными «глазами» Фаустаса Латенаса (светлая память…), классическими ариями (самая узнаваемая - ария «Гения Холода» из «Короля Артура» Перселла) и джазовыми композициями в блестящем исполнении Дениса Баландина. Так появляется второй план. И внутреннее, скрытое, материальное (не фигуративное, имеющее вес или объем, а философское и эстетическое) становится внешним, зримым. Мы входим в этих людей, влезаем в их психологию, даже психику - Бутусов с актерами опускают этот зонд… нет, не в души, а в желудки и кишки, не исключая прямую, и мы смотрим эту трансляцию. Oh mon Dieu, что мы видим… Выдержать это вскрытие, эксгумацию не легко, но полезно для самого себя. Себя же видим… Как тут не согласиться с ЮБ: «Жизнь с годами становится запутаннее, непонятней и страшней».
Но самым интересным на сцене был сам Юрий Николаевич. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Уверяю вас, Бутусов носился по сцене, я его видел! В самый разгар «мрака и свистопляски» (такую характеристику «Сына» услышал один блогер в гардеробе после спектакля) он неизменно появлялся на сцене. А тот, кто не видел, - его проблемы. И так всегда происходит на всех спектаклях Бутусова, пока они не развинчиваются.
Всем известно, что актеры Бутусова должны, как вода, уметь находиться в трех агрегатных состояниях: твердь, камень (лед), смола, волна (жидкость) и облачность, воздушность (пар). В принципе всё у них получается хорошо, разве что летают плоховато, низенько, но, впрочем, компенсируют свою малую полетность гигантскими прыжками и умением взбираться на стенки до потолка. Все это в спектакле демонстрирует Александр Девятьяров. О нем много написано в связи с «Сыном», что вполне заслужено. «Движение» и присвоенная его героем угловатая пластика будто таскающихся за ним, то расправленных, то переломанных крыльев виртуозна и технически совершенна. А сцена, где идут встык тремоло из Перселла и тремоло вытянутых, бьющихся рук актера, погруженных в льющуюся откуда-то сверху воду, отчего сразу возникает так необходимая всегда Бутусову вертикаль между Небом и Землей? Одна лишь мизансцена, но со всем магическим «аппаратом» режиссера, наглядная демонстрация театрального «механизма» постановок Бутусова, «фирменного» «бутусовского» стиля и формы, заставляющих зрителя обмирать и ахать.
Следующий спектакль - завтра, 4 декабря 2020. Откажитесь от всего, разведитесь, уйдите из дому, но посмотрите))