Кромань, обезьянка в полотенце среди войны, Мосты и Неман
Рассказу предстоит быть трёхчастным по содержанию и тональности: исторический экскурс, мягкость утра над рекою и в заключение как минимум не бравурность. Из перечисленного третье - сейчас в моих краях время Дзядов, начало ноября.
I. Кромань и обезьянка в махровом полотенце
Кромань, Kromań, ударение на О, это озеро на Кресах, около ста километров к западу от Минска; одно из карстовых озёр, характерных для ландшафта Новогрудокщины (по-другому Новогродчины).
Лежит в Налибокской пуще, одном из наиболее крупных лесных массивов Белоруссии. В большем поперечнике немногим более километра, глубина до двадцати пяти метров. Сейчас это запад Минской области. A до Второй мировой войны - как ныне говорят в Белоруссии, за пóльскiм ча́сам - это был восток Новогрудокского воеводства. В первом крупном и объёмном фотоальбоме, изданном в возрожденной Польше усердиями замечательного фотографа Адама Вислоцкого, назывался он "Наши земли", 1923 год, находим фотографию Кромани:
За даўнiм часам, za dawnego czasu, в давнее время - всё таки это уже давно, более века - в Сандерленде, портовом городе в северной Англии, на верфи "Дж. Кларк" в 1912 году родился скорее небольшой для того времени грузовой пароход. За исполненные неприметной честной службой двадцать лет он под британским флагом сменил три имени и трёх владельцев. В начале тридцатых годов, снова перепроданный и сменив флаг на греческий, ушёл работать в тёплое Средиземноморье, а в 1938 году разменяв Средиземное море на Балтийское,пришёл в Гдыню, чтобы поднять флаг польский и получить пятое в своей биографии название "Кромань".
Немногим ранее в Гдыне была создана небольшая судовая компания балтийского каботажного плавания "Балтийское пароходное товарищество". Оно приобрело три немолодых парохода, дав им названия польских озёр: "Вигры", "Кромань" и "Нарочь". Два последних ныне в Белоруссии, в Нарочи я купался.
Углевоз "Кромань" у угольного причала в Гданьске, весна 1939.
А потом было лето 1939, наступил август. В последних его числах польские суда, находившиеся на Балтике, спешно уходили с родного моря в союзные Англию и Францию.
О польском торговом флоте на морях Второй мировой войны, как и, конечно, военном, написаны сотни, если не пара тысяч книг. Два-три десятка я читал. Живя в Англии, я клал бело-красные цветы на могилы и к символическим кенотафам польских моряков, не вернувшихся со страшной войны. Счастьем своим считаю, что не единожды бывал в гостях у известного польского писателя-мариниста, капитана дальнего плавания, у которого под ногами в военные годы дважды тонули корабли. О нём сейчас даже не начну, тема слишком большая.
Пассажирский теплоход "Хробрый", белая ночь с 14 на 15 мая 1940.
Это одна из самых трагических фотографий в истории польского флота во Второй мировой войне. "Хробрый", по-польски значит Храбрый, назван в честь короля Болеслава Храброго, был новейшим среди семи польских довоенных трансатлантических лайнеров. С началом войны превращен в Англии в транспортное судно. Участвовал в норвежской кампании весной 1940 года. В своем последнем рейсе вёз солдат ирландской пехоты, снаряды и другие припасы. Находясь у берегов северной Норвегии, был атакован бомбардировщиками, две бомбы попали во второй и четвёртый трюмы, а в третьем находились снаряды. Противопожарными стараниями команды и волей Провидения смертоносный груз не взорвался, но в каютах на нижней палубе оказалась отрезаной основная часть спавших в белую ночь ирландцев. Первый помощник капитана, будущий писатель, перегнувшись через леер (перила вдоль борта), видел, как от огня борт "Хроброго" стал розоватым, а там, где ещё не успел, из открытых иллюминаторов, недостаточных, чтобы пролезть, высунувшиеся головы ирландских солдат кричали в пространство чудовищно, но спасти их не было возможности. Из состава экипажа к счастью большинство спаслось, моряки были подняты из воды подошедшими двумя британскими эскортными кораблями. Через почти восемьдесят лет, четырежды бывая в северной Норвегии и зная из карт по истории польского флота, где лежит на дне "Хробрый", я с парома молча смотрел в том направлении и думал о замечательном белом польском трансатлантическом лайнере, ходившем до войны из Гдыни в Бразилию и Аргентину, и о тех, кто под толщею Северного моря по-прежнему с ним. Буквально с польского - Вечный покой дай им, Господи, а Твой мир и свет да пребудут с ними. Примерно то же самое - Father of all, grant to them eternal rest, let light perpetual shine upon them: Отче всех [нас], ниспошли им вечное упокоение, пусть сияние постоянное светит на них.
Эта мрачная история приведена здесь в порядке некого контрапункта. Вторая мировая война, бомбёжки, торпеды немецких подводных лодок, ужас тонущих полыхающих танкеров, в портах сирены воздушных тревог, конвои, конвои, конвои Битвы за Атлантику, в оккупированной Польше родные, что с ними - неизвестно, в Англии молебны о товарищах, которые с моря уже не вернутся. А на "Кромани" - там в кают-компании махровые полотенца отдельно для маленькой обезьянки и отдельно для щенка. Для их купания специально греют воду. У каждого зверя по спальном месту, и обезьянка любит участвовать в укладывании щенка спать и старательно прикрывает его его одеяльцем; у неё, конечно, есть и своё. А когда "Кромань" стоял в порту, с других польских кораблей приходили посмотреть на обоих маленьких животных, поучаствовать, и был домашний ужин, и рассказы из довоенной жизни, и, если хотелось, песни.
Та, благодаря которой всё это происходило, на следующей фотографии видна со спины на причале:
Скромный "Кромань", прибыв, швартуется в Гдыне. Встречающих - одна.
Это ещё до войны. На чёрной трубе парохода знак судовладельца, "Балтийского пароходного товарищества" - четыре жёлтые полосы. А следующая фотография - "Кромань" уже в тёмно-серой окраске военного транспорта для насыпных грузов, в том числе зерна.
В Канаде, военные годы.
Ту, что следила, чтобы обезьянье и щенковое полотенца не путались, и в немалой степени благодаря которой "Кромань" пережил войну, звали пани Ирена Дыбек (Ды́бэк), урожденная Виланд и пришедшая на свет в состоятельной семье польско-немецкого дворянства познанских земель, входивших тогда в Германию. Командовал "Кроманью" с момента, когда пароход поднял польский флаг, капитан дальнего плавания Тадеуш Дыбек. Когда началась война, обоим Дыбекам было тридцать один ему и двадцать семь ей. У неё был диплом фельдшера. В этом качестве она смогла войти в состав экипажа, мобилизованного на войну.
В атлантические конвои, ходившие пять военных лет между Северной Америкой, Англией, Исландией и Мурманском, летели немецкие бомбы и неслись торпеды. Транспортные суда охранялись, сколько сил, эскортными военными кораблями от бомбардировщиков и подводных лодок, но "Кромань" решила хотя бы от вражеских самолётов защищаться самостоятельно. Упорством и обаянием пани Ирены, а также частично за её деньги (перед надвигавшейся войной семейные банковские накопления её покойного отца удалось перевести в Англию) "Кромань" обрела славу, что не стреляет по врагам разве что из дымовой трубы. На маленьком по тому времени пароходе установили несколько разнообразных зенитных пулемётов и даже одно зенитное орудие. Когда начиналась атака вражеских самолётов, "Кромань" стреляла изо всех сил и умений прошедших комендорские курсы членов экипажа. Подобно военному кораблю старенький пароход обрёл собственный девиз, нанесенный, как полагается, под капитанским мостиком (рулевой рубкой). Звучал он WALCZ! - СРАЖАЙСЯ! На боевом счету "Кромани" - доказанно сбитый один вражеский самолёт и вероятно два поврежденных. В идущих строгим построением конвоях неожиданно густо стреляющий зенитным огнём маленький транспорт немецкие лётчики старались обойти. Отдельная история это как "Кромань" чуть не сбила самолёт морской авиаразведки Королевских военно-воздушных сил Великобритании. Это приключение обернулось анекдотом с продолжениями, одно из которых - официальное письмо со словами признания и восхищения капитану Дыбеку от командира того самого дивизиона морской авиаразведки.
Пани Ирена добилась, что на "Кромани" на должность кока приняли тоже оказавшуюся в Англии бывшую горничную из дома её родителей. Соответственно, когда, стоя в порту, на "Кромань" приходили польские моряки с других судов, чтобы погрузиться в полностью отличный от войны мир, но и без них тоже, стол всегда сервировался на специально купленной для того хорошей скатерти, и сама еда была, сколько удавалось, польской, давней, но при этом, как говорили, из будущего, наступления которого все так ждали. Обезьянку и щенка можно было погладить и взять на руки, те были научены не слишком попрошайничать со стола.
"Кромань" благополучно пережила войну.
Потрясающая удивительная пара - капитан дальнего плавания Тадеуш Дыбек и пани Ирена Дыбек в годы войны.
II. Над Неманом
В нынешние дни преобладающая часть времени в интернете проводится, что понятно, за чтением новостей, публицистики, сетей вроде Живого журнала, за просмотром телевизионных каналов в зависимости от вкусов и предпочтений. Высказываний на актуальные темы - отбавляй. Но оправданным кажется обращение и к тематике из совершенно иных областей, даже когда от тебя ждут, сам-то ты что обо всём происходящем думаешь. А мне другое тоже интересно и близко - и освещенная вечером кают-компания старого парохода, и восход солнца над главной рекою Великого Княжества Литовского, которая там по эпике, как Волга для России. Идёт третье десятилетие двадцать первого века со своими составляющими, а я всё переживаю за польско-белорусско-литовские Кресы и, елико есть возможность, возвращаюсь туда и в пространстве, и во времени. В пространстве, великая слава Богу Вседержителю, ежедневно ходят четыре прицепных вагона скорого сообщения Москва-Гродно.
"Над Неманом", "Nad Niemnem" - так называется самый известный роман Элизы Ожешко, единственной польской писательницы, творчество которой проходят сегодня в белорусских школах. Строго говоря с точки зрения семантики и точности перевода польское Nad Niemnem должно звучать по-русски "На Немане" или "У Немана", так же как "Петербург стоит НА Неве", но в данном случае, сейчас, будет именно НАД Неманом, хотя НА и У, конечно, тоже.
В своё время в библиотеке лондонского Польского общественно-культурного центра а прочитал машинопись, огромная папка, оставшейся к большому сожалению не изданной книги уроженца Гродно 1931 года Алексея Водяки "Отблески давних Кресов". В первой главе он пишет, как в дошкольном детстве ездил к дедушке с бабушкой в городок Мосты.
На белорусском мосты - масты́ через А.
Сегодня это районный центр в Гродненской области, пятнадцать тысяч населения. Как все белорусские города, опрятный и ухоженный. Так выглядит вокзал:
Московские поезда здесь тоже останавливаются. А до Гродно ещё чуть более часа.
Август. Дни вполне длинные. По приезде до наступления сумерок -
Вот и он сам, одна из главных достопримечательностей города:
А на ближайшей к нему улочке - такой домик, явно довоенный:
Может быть, его видел Алёша Водяка, приезжая в гости. Я не предполагал искать те следы, тем более, что фамилия бабушки и дедушки по женской линии неизвестны. Старых построек очень мало, город современный и вполне гармоничный:
Августовский рассвет на меридиане Мостов в начале шестого. Чистое небо. Встав в половине пятого, идём к Неману. На креплениях висячего моста начали труды-прилежания пауки:
То, что хотелось увидеть:
Неман здесь течёт с северо-востока, и заря прямо перед глазами:
Зажегшиеся огоньки приводят на мысль "...далеко-далеко колокольчик звенит, рыбаки в шалаше пробудилися..."
Кресы среди своих достоинств, для меня бесценных, имеют и то, что объединяют разные культуры - польскую, белорусско-литовскую, русскую, прибалтийско-литовскую, еврейскую. Русский поэт девятнадцатого века Иван Саввич Никитин, конечно, никогда не был в этих краях. Его родные воронежские окрестности мне ещё предстоит посетить. Невероятно нравящееся мне его "Утро" неизбывно вспоминается над Неманом:
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Дремлет чуткий камыш. Тишь - безлюдье вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая.
Куст заденешь плечом - на лицо тебе вдруг
С листьев брызнет роса серебристая.
Потянул ветерок, воду морщит-рябит.
Пронеслись утки с шумом и скрылися.
Далеко-далеко колокольчик звенит -
Рыбаки в шалаше пробудилися.
Это лишь начало стихотворения.
Тишь.
Безлюдье вокруг.
Подвесной мост в Мостах возведён в 1972 году.
Пробиваются первые лучи взошедшего за лесом солнца:
Вот и солнце встаёт, из-за пашен блестит,
За морями ночлег свой покинуло,
На поля, на луга, на макушки ракит
Золотыми потоками хлынуло.
Деревья не осенние, это появившееся солнце освещает их оранжевым светом.
И невозможно удержаться, мне фантастически нравится это стихотворение:
Едет пахарь с сохой, едет - песню поёт:
По плечу молодцу всё тяжёлое.
Не боли ты, душа. Отдохни от забот.
Здравствуй, солнце да утро весёлое!
Вместо пахаря с сохой идём, в сумме около шести километров, вдоль Немана.
В польском звательный падеж от Niemen - Niemnie. А в русском нет прилагательного от слова Родина. Родной - это другое значение. Соответственно Niemnie nasz wielki, Niemnie ojczysty по-русски стилистически и по ритму правильно будет Неман великий, Родины символ.
III. Dziady
Дзяды - их время сейчас: начало ноября. На старопольском это слово значит деды, предки, праотцы. Каждый год первого ноября, в день всех святых, вся Польша и польские составляющие современных Кресов сдвигаются с места, в ныне существующих границах Польши по стране идут дополнительные поезда, а в городах автобусы - все направляются к своим близким на кладбища. Дзяды - древний белорусско-литовский праздник, таинство, священнодействие не столько даже поминовения усопших, сколько обращения к ним, общения с ними. Взятые в кавычки, как заглавие, это самое монументальное и философское произведение Адама Мицкевича, моего самого любимого поэта, огромная по объёму драма в стихах, он писал её всю взрослую жизнь, не успев свести единым завершением. Если в пространстве приводит меня на Кресы поезд из Варшавы или Москвы, то во времени переносят Дзяды. Ведущим кудесником мне тоже доводилось быть - c театральной сцены и не только.
Шесть километров вдоль Немана, из них пять по лесу и последний по просёлочной дороге, выводят к обычному дорожному мосту, ещё довоенному. По-белорусски Неман - Нёман.
Мост соединяет лежащие через реку два населенных пункта на правом и левом берегу. В первом около тысячи жителей, во втором половина того. По-белорусски мосты - масты́ через А.
В Мостах Правых костёл Святого Иоанна Крестителя. Попадаем на конец службы, она на польском. Прихожане расходятся. Обращаюсь к ксендзу:
- Niech będzie pochwalony.
- Na wieki wieków.
Это обычное повсеместное приветствие, первая фраза - начало "Да восславлен будет Господь наш Иисус Христос", полностью крайне редко произносится. Ответ - "Во веки веков".
Ксёндз Юрий просит не задерживаться, сейчас начнётся уборка. Выйдя наружу, рассказывает по-польски - совершенно изумительное белорусское произношение, и практически свободно, - о костёле, снесенном в послевоенные годы и построенном заново, показывает посаженные и выросшие пихты и ели, приглашает взглянуть на старые надгробные памятники, которые на небольшом кладбище сразу за оградой. Некоторым до двухсот лет. Его и прихожан усердиями, елико сил и средств, они постепенно-постепенно приводятся в порядок. В какой-то момент ксёндз спрашивает:
- А вы вообще откуда?
- Ваше преосвященство, вы удивитесь - из Москвы.
Ксёндз по-русски:
- Так что ж вы мне голову морочите? Я тут язык себе ломаю!
Потом, угощая у себя в домике чаем, категорически на польский не переходит.
Костёл Святого Иоанна Крестителя в Мостах Правых.
Самый высокий и приведенный в порядок памятник - Мадонна над усопшей Изабеллой Ловицкой, 1814-1888.
Ловицкие - вполне известный в этих краях с середины восемнадцатого века шляхетский род.
В 1919 году для Версальской конференции, решавшей о будущем Европы после Первой мировой войны, была составлена этнографическая карта для приблизительного понимания, какой предстоит быть возродившейся Польше. Если на востоке Полесья, на востоке Волыни польскоговорящие составляли десять-пятнадцать процентов, то здесь, на Немане и на Вилии, с Вильно и Виленщиной, их было восемьдесят-девяносто. Это самая польская часть Кресов. Надписи на кладбище на захоронениях до тысячи девятьсот шестидесятых все польские, позже большинство польских, в том числе после 2000 года.
За один из крупных старых памятников, мини-часовню, ещё предстоит браться с восстановлением. Эпитафия, показывает ксёндз, написана какими-то стихами. Наклоняюсь. Государственный советник Станислав Киркилло (Великий Боже! - древнее старолитовское двойное ЛЛ), скончался в 1834 году. Дальше прочесть можно лишь отдельные слова, они написаны витым узорным курсивом. Минувшие почти два столетия сказываются на не литом граните.
На следующий день в единственном числе приезжаю из Мостов по шоссе в Мосты Правые на автобусе. Облачно. Сцена: средь бела дня на кладбище человек с зажженным фонариком полчаса ползает на коленях и на корточках у могильного камня и щупает его руками. Фонарик для тени: выгравированные буквы более читабельны, некоторые ощупываю пальцем. Дорогу осилит идущий. Старая, отличающаяся от современной польская орфография, архаичный стиль. Если я этого не сделаю, не сделает никто. Кроме выщербленного небольшого куска на месте даты всё прочитано полностью.
Памятник усопшему, святой памяти
СТАНИСЛАВУ КИРКИЛЛО
государственному советнику, почётному попечителю
училищ и кавалеру, скончавшемуся
года 1834, ... м-ца августа.
Муж вечный, гражданин правый,
Друг постоянный, господин милостивый,
Исполняя долг человека,
Сошёл во гроб, который и тебя ждёт.
Почти его христианским воспоминанием,
Воздай усопшему полагающееся праведно.
Он выполнением гражданской добродетели
Живых память заслужил достойную.
Безусловно, это полностью и классически трансцендентно и трудно облекаемо в слова. Наверное, эхо. Резонанс, отклик. Белорусско-литовские Дзяды. Они велят всякий раз возвращаться на Кресы. Кресовые могилы единственные, и это отмечено и Мицкевичем, и поэтом двадцатого века Витольдом Гулевичем, где иногда чуть улыбаешься.
- Милостивый государь, господин советник Станислав Киркилло, Mości Radco Panie Stanisławie Kirkiłło. За Вами бессчётный ряд, вереница, бесконечный хоровод старых кресовян, мы с вами слышим и чувствуем друг друга.
С расшифрованным текстом на листе бумаги звоню на крылечке. Открывается дверь. Высокая грузная фигура, сильно вьющиеся брюнетные волосы с первой проседью, вместо сутанны просторный тренировочный костюм. Ксёндз Юрий по-русски:
- Аааа, опять вы...
За чаем ксёндз рассказывает, как в другом районе за Неманом, в городке Индура, где он после семинарии служил викарием, костёл, бывший до этого складом, вернули прихожанам, и там на чердаке башни обнаружили вывороченную на пол, в соломе и трухе массу книг на польском, немецком и латыни времён наполеоновских войн и ранее, многие в виде разрозненных порванных страниц. Молодой викарий всё это разбирал, а потом написал статью. Костёл цел, прекрасно отреставрирован, так что если хотите, поезжайте, там красиво.
Это, конечно, в другой раз.
В Западной Белоруссии на дорогах, в деревнях, в городах можно нередко видеть пары стоящих крестов - католический и православный. Есть они и в городе Мосты, районном центре Гродненской области.
Мосты, костёл во имя Божией Матери Трижды Чудесной.
Мосты, церковь во имя иконы Божией Матери "Радость всех скорбящих".
Под этими крестами сегодня молятся за мир.
Добрый дух парохода "Кромань" пани Ирена Дыбек родилась в западной Польше, бывшей тогда уже более ста лет частью Германии. По сей день о тех краях в Польше говорят, что оттуда наиболее трезвомыслящие поляки. Командир "Кромани" капитан дальнего плавания Тадеуш Дыбек из каких краёв - я пока не выяснил. Это не имеет никакого значения.
Запись в Живом журнале трёхчастная. Кают-компания на "Кромани" - нынче время такое. Восход солнца над Неманом с настроением поэта Ивана Саввича Никитина и прозаика Элизы Ожешко - тёплый солнечный август, поспевает урожай. Как минимум не бравурное настроение Дзядов - сейчас их время, начало ноября.
По выходе из лесу на прогулке вдоль Немана на подходе по просёлочной дороге к Мостам Левым повстречались такие вот жители:
Симпатичные товарищи. Сiмпатычныя звяркi. Sympatyczne stworki.
*