ЛАГЕРЯ
Я все пытаюсь думать о чем-нибудь приятном, чтобы заснуть. Траву, небо, природу представить. Но почему-то сразу в голову лезут пионерские лагеря. Трава в росе, по которой мы шоркаем кедами на линейку, небо, на которое я смотрю там, в тоске по воле. И вспоминается все до мелочей, начиная с того, как папа приносит ненавистную путевку, и я все надеюсь слезами и уговорами отбиться от этой поездки. А мне все твердят про свежий воздух, загазованную Черниковку, очень твердо твердят.
И вот с антресолей достают чемоданчик от швейной машинки, и я начинаю укладывать туда свои платьишки, трусишки, пионерскую форму, обгрызенный за учебный год галстук. Из самого дальнего угла полки в ванной извлекается осклизлая мыльница неопределенного цвета, футляр для щетки с дырочками. До последнего дня я надеюсь на чудо, но всегда напрасно. И вот мама меня провожает с площади Орджоникидзе, отдавая последние наказы быть аккуратной, заплетать косички, не выходить за территорию, заходить в реку не глубже, чем по колено. С тоской я смотрю из окна автобуса на машущую маму, на убегающие от меня на месяц знакомые улицы. Потом на будущих солагерников - найдется ли среди них хоть одна, которая будет также тосковать по дому - тогда с ней можно подружиться и тосковать вместе.
И вот уже лагерные ворота, за которые не выйдешь до родительского дня. Медосмотр, который состоит в высовывании языка в сторону врача, взвешивании и проверке на вшивость. Вши всегда у кого-то находятся, и они ходят пару дней обсыпанные дустом и с обмотанными полотенцем головами. Такое оздоровление.
Потом надо обживать свою койку и тумбочку в бараке, который называется палата. Застилать по-солдатски койки без морщинок, дежурные ходят проверять каждый день и выставляют отметки. Нужно также ежедневно ломать прутья и мести ими территорию вокруг барака, это тоже влияет на отметку. На вечерней линейке самому усердному отряду вручат вымпел. Все очень переживают за эти вымпелы и корят друг друга за плохо заправленные постели. Нужно делать вид, что тебя это тоже волнует, чтобы не быть белой вороной. Заклюют. Хотя обычно не клюют. Потому что в тихий час и на ночь я пересказываю прочитанные книжки.
Еще надо следить, чтобы не потерялись носочки, ленточки, еще какие мелочи. За все это мама будет ругать и говорить - растяпа.
И весь день расписан по минутам, по сигналам горна, то линейки, то какие-то сборы, то репетиции, соревнования. И надо записаться в какой-то кружок, и пилить там лобзиком, или петь в хоре. И часок свободного времени - написать письмо домой, просто уйти и забиться подальше от всех и побыть одной.
И дождаться родительского дня, и снова проситься домой, и иногда выпроситься, или вырвать обещание забрать через неделю. Или продолжать с тоской считать дни до конца смены. И радоваться прощальному костру, и претерпеть прощальное помазание зубной пастой, последний раз изобразить, как тебе весело, и завтра - домой, домой, на волю. И город всегда немножко другой, и квартира, будто все чуть сместилось в пространстве без тебя, или не таким привычным взглядом видится. И обретенные в лагере подружки в городе кажутся совсем другими, но некоторые остаются подружками надолго.
И вот с антресолей достают чемоданчик от швейной машинки, и я начинаю укладывать туда свои платьишки, трусишки, пионерскую форму, обгрызенный за учебный год галстук. Из самого дальнего угла полки в ванной извлекается осклизлая мыльница неопределенного цвета, футляр для щетки с дырочками. До последнего дня я надеюсь на чудо, но всегда напрасно. И вот мама меня провожает с площади Орджоникидзе, отдавая последние наказы быть аккуратной, заплетать косички, не выходить за территорию, заходить в реку не глубже, чем по колено. С тоской я смотрю из окна автобуса на машущую маму, на убегающие от меня на месяц знакомые улицы. Потом на будущих солагерников - найдется ли среди них хоть одна, которая будет также тосковать по дому - тогда с ней можно подружиться и тосковать вместе.
И вот уже лагерные ворота, за которые не выйдешь до родительского дня. Медосмотр, который состоит в высовывании языка в сторону врача, взвешивании и проверке на вшивость. Вши всегда у кого-то находятся, и они ходят пару дней обсыпанные дустом и с обмотанными полотенцем головами. Такое оздоровление.
Потом надо обживать свою койку и тумбочку в бараке, который называется палата. Застилать по-солдатски койки без морщинок, дежурные ходят проверять каждый день и выставляют отметки. Нужно также ежедневно ломать прутья и мести ими территорию вокруг барака, это тоже влияет на отметку. На вечерней линейке самому усердному отряду вручат вымпел. Все очень переживают за эти вымпелы и корят друг друга за плохо заправленные постели. Нужно делать вид, что тебя это тоже волнует, чтобы не быть белой вороной. Заклюют. Хотя обычно не клюют. Потому что в тихий час и на ночь я пересказываю прочитанные книжки.
Еще надо следить, чтобы не потерялись носочки, ленточки, еще какие мелочи. За все это мама будет ругать и говорить - растяпа.
И весь день расписан по минутам, по сигналам горна, то линейки, то какие-то сборы, то репетиции, соревнования. И надо записаться в какой-то кружок, и пилить там лобзиком, или петь в хоре. И часок свободного времени - написать письмо домой, просто уйти и забиться подальше от всех и побыть одной.
И дождаться родительского дня, и снова проситься домой, и иногда выпроситься, или вырвать обещание забрать через неделю. Или продолжать с тоской считать дни до конца смены. И радоваться прощальному костру, и претерпеть прощальное помазание зубной пастой, последний раз изобразить, как тебе весело, и завтра - домой, домой, на волю. И город всегда немножко другой, и квартира, будто все чуть сместилось в пространстве без тебя, или не таким привычным взглядом видится. И обретенные в лагере подружки в городе кажутся совсем другими, но некоторые остаются подружками надолго.