Дома (ч. 158)
Первое воспоминание о воде ужасно - меня моют на кухне в оцинкованном корыте, глаза щиплет, я тру их мыльной рукой, от этого ещё хуже...
Потом - месяц май, и мы с ребятами из нашего двора идём на Ильинский пруд. У каждого толстый ломоть хлеба, соль и удочка - ореховый прут. У них вместо поплавка кусок пробки, а у меня - настоящий, пенопластовый, потому что отец у меня увлечённый рыболов, а дядя - тот вообще отпетый, и я уже почти научился "по-настоящему" привязывать крючки. Через сотню метров от дома начинается овраг, по сторонам его - заборы. Справа - бетонный, скользкий и холодный, с какими-то дырками-бойницами поверху, слева - тёплый, деревянный, с занозами. Через каждый забор мы обязательно перелезаем, хотя нам это сейчас, вроде, и ни к чему, просто иначе никак нельзя. За бетонным забором большой пустырь, заросший репейником и чернобыльником - здесь осенью мы с братом будем сетками ловить синиц и щеглов. Посреди пустыря здоровенные металлические бочки и трубы-кишки между ними. За деревянным забором - парк. В нём дубы, клёны, дорожки-аллеи, а в середине - красивое жёлто-белое двухэтажное здание, прямо дворец. Во дворце педучилище. Если я вообще когда-нибудь смогу представить себе гарем, то именно так.
В овраге полно серпигуса, мы рвём целую копну и тащим с собой. Когда проголодаемся - не как дома, когда время обедать, а когда сами захотим! - сядем в кружок, будем грязными руками очищать сочные стебли от веточек и тонкой, в чёрную крапинку, кожицы, макать в соль и есть с хлебом. По вкусу напоминает редиску. Серпигус - это сурепка в молодом, съедобном возрасте. Выбравшись из оврага, по уши мокрые от росы, мы идём по узкой шишковатой тропинке вдоль деревянного забора. У тропинки растут цветы: незабудки и вот эти розовые, с зубчатыми по краям лепестками - мы называли их "часики". Если бы я был девчонкой, я бы обязательно нарвал этих часиков и принёс домой.
Заборы кончаются одновременно, вернее, не кончаются, а поворачивают под прямым углом в противоположные стороны, и нам не по пути. Слева - ряд сараев, недавно выстроенных, ещё пахнущих сосной. (Вообще-то, сараев полно и напротив дома - свой у каждой семьи. Двор - это то, что между домом и сараями. Раньше в сараях держали всякую живность: кур, свиней, у нас даже была коза, но я её не помню. Потом живность исчезла, и сараи стали медленно заполняться всяческим ненужным хламом, ну, тем, которым потом будут заполняться балконы в отдельных квартирах). Эти новые сараи строились как гаражи. Это удивительно, потому что в нашем доме автомобилей ни у кого не было, а были два мотоцикла в полуразобранном состоянии. Как бы то ни было, для новых сараев хлама пока не хватало, и владельцы быстро вырыли в них погреба, где и хранили овощи и бочки с солёными огурцами, помидорами и капустой.
Измельчавший овраг заканчивался канавой, где всегда лежат бочки с мазутом. Часть мазута пролилась на землю, и мы всегда подходили к чёрной луже и подолгу её вдыхали. Впереди, прямо под солнцем, блестели купола старых вязов - там, между ними, и был Ильинский пруд.
В нём чёрная, но прозрачная вода, у берегов покрытая ряской. Если ряску разогнать, то можно увидеть причудливые растения, поднимающиеся с глубины: одни похожи на плющ, другие - как еловые ветки, только с растопыренными иглами, третьи - взлохмаченные какие-то волосы. В этой сказочной красоте медленно, заколдованно плавали бычки-ротаны и нехотя, как бы делая одолжение, проглатывали наших червяков. Вытащенные на поверхность, бычки с удивлением рассматривали новый мир, ещё более причудливый, чем покинутый ими.
Нам строго запрещали купаться в Ильинском пруду, потому что "там жуткая глубина, а на дне чёрный ил, несколько метров - засосёт". Я купался и меня засосало.