Речка (ч. 157)
В лесу прибавилось тихих людей. Идут медленно, невидяще глядя перед собой. Встретившись взглядом, опускают глаза - так и проходят мимо, будто выискивая что-то потерянное на тающей, расхлябанной тропинке.
Палочники (те, что с лыжными палками, но без лыж) напротив, движутся сосредоточенно и заметно пыхтя, с лихим креном обходят беспалочников на поворотах, взирая на них искоса и высокомерно, как все занятые люди смотрят на бездельников.
Собаки в беспокойстве. С таянием снега букет запахов, собранный за зиму, становится всё разнообразней и насыщенней, и силясь отыскать в том букете самый прекрасный цветок, собаки подолгу застывают мордой в известных им местах, сладко щурясь и отфыркиваясь.
Недалеко от тропинки лежит сломанный клён. Он упал прошлой осенью, и его успели покинуть листья, а вот семена - те, что "вертолётики" - так и висят спутанными космами, шелестяще-сухие, всё ждут от мёртвого дерева разрешения на взлёт.
Снег на окраине леса потускнел, оттого берёзы опять белее всего в мире.
У городского озера свеженамешанная автомобилями грязь слепяще блестит на солнце. Идти по грязи так мягко, что укачивает и хочется спать.
Мысли в голове спутались, и ни одну невозможно думать. Вот разве эта, последняя - чем они так цепляются друг за друга? - пока в стороне, но длинновата, на потом...
Вдоль речки вороньи следы выбили в снегу тропинку. Через каждый десяток метров на этой тропинке плотно утрамбованный круг - танцплощадка. Вот одна сидит на черёмухе и поставленным дурным голосом орёт на меня. "Ну, чего тебе надобно, серая?" - остановившись, спрашиваю я. Заметив, что на неё обратили внимание, ворона крутит хвостом, выпячивает бюст и прибавляет неестественных синкоп, отчего становится столь похожей на человеческих телепевиц, что я с отвращением отворачиваюсь и бреду дальше.
Вода в реке низкая, на метр выше летнего уровня. Если весна и дальше будет валять дурака, путного половодья не будет. Когда б я умел смотреть в будущее, предсказал бы, насколько прибавит грусти лишь чуть удлинённый год. А я не умею.
Палочники (те, что с лыжными палками, но без лыж) напротив, движутся сосредоточенно и заметно пыхтя, с лихим креном обходят беспалочников на поворотах, взирая на них искоса и высокомерно, как все занятые люди смотрят на бездельников.
Собаки в беспокойстве. С таянием снега букет запахов, собранный за зиму, становится всё разнообразней и насыщенней, и силясь отыскать в том букете самый прекрасный цветок, собаки подолгу застывают мордой в известных им местах, сладко щурясь и отфыркиваясь.
Недалеко от тропинки лежит сломанный клён. Он упал прошлой осенью, и его успели покинуть листья, а вот семена - те, что "вертолётики" - так и висят спутанными космами, шелестяще-сухие, всё ждут от мёртвого дерева разрешения на взлёт.
Снег на окраине леса потускнел, оттого берёзы опять белее всего в мире.
У городского озера свеженамешанная автомобилями грязь слепяще блестит на солнце. Идти по грязи так мягко, что укачивает и хочется спать.
Мысли в голове спутались, и ни одну невозможно думать. Вот разве эта, последняя - чем они так цепляются друг за друга? - пока в стороне, но длинновата, на потом...
Вдоль речки вороньи следы выбили в снегу тропинку. Через каждый десяток метров на этой тропинке плотно утрамбованный круг - танцплощадка. Вот одна сидит на черёмухе и поставленным дурным голосом орёт на меня. "Ну, чего тебе надобно, серая?" - остановившись, спрашиваю я. Заметив, что на неё обратили внимание, ворона крутит хвостом, выпячивает бюст и прибавляет неестественных синкоп, отчего становится столь похожей на человеческих телепевиц, что я с отвращением отворачиваюсь и бреду дальше.
Вода в реке низкая, на метр выше летнего уровня. Если весна и дальше будет валять дурака, путного половодья не будет. Когда б я умел смотреть в будущее, предсказал бы, насколько прибавит грусти лишь чуть удлинённый год. А я не умею.