Дома (ч. 156 - продолжение ч. 154)
Квартира была обычная, коммунальная: на три комнаты - кухня, туалет и прихожая. Главной в прихожей была печь. Зимой около неё лежали дрова - морозные, только с улицы, с пятнами снега, в коричневых лужицах и рядом уже высохшие, будто постаревшие. Дрова пахли так, что перебивали постоянный запах жареной картошки. Топить печку мне, конечно, не разрешали, но смотреть я мог сколько угодно. Смотреть на огонь, как одно живое пожирает другое - глаз не оторвать. (Когда-то потом я само время по той же причине принял за живое существо). Зато мне разрешали иногда почистить поддувало - выгребать мёртвую золу и мелкие потухшие угольки. Это складывалось в ведро, частично на мои руки, лицо и одежду и применялось для удобрения или посыпки улиц - от гололёда и вообще для приближения весны. Соль, насколько я помню, в те времена употреблялась в пищу.
Всю стену напротив печки занимала вешалка. На ней накапливалась одежда - нужная и ненужная - всех, живущих в квартире. Среди них всяческие халаты, плащи и шубы достигали почти до самого пола, где им противостояли туфли, ботинки, сапоги и валенки. Я был трудным ребёнком, и от этого иногда там прятался. Завидев (или, может быть, подумав, что завидел) какую-нибудь несправедливость, я не мог представить, как эти люди будут теперь смотреть, а главное - как мне встречать этот взгляд. Тогда я скрывался за вешалкой, дышал грязью и плесенью и чувствительно переживал. Но это ещё ничего.
У меня появилась жестокая привычка в этих случаях уходить из дома. Я бродил по улицам, считал ворон, разглядывал дома, деревья и небо, думал, уже не помню о чём - в конце концов, причина ухода измельчалась, но возвращаться всё равно не хотелось. Меня, конечно, ругали, наказывали как-то, но поделать ничего не могли. Всё закончилось неожиданно и сразу: однажды, после особенно долгого ухода - меня тогда, словно смирившись, не сильно-то и ругали - я случайно увидел, как плачет мать. Горько, безнадёжно, одна, будто спрятавшись за вешалкой. Вот и всё. Наверное, тогда впервые столкнулся я с чувством, которое впоследствии не раз посещало меня - какая же я всё-таки дрянь! Было мне, наверное, лет 6.
Живое всегда пожирает живое, тут важны, на мой взгляд, сопутствующие вкусовые ощущения. Любовь к бродяжничеству я сохранил.