(no subject)
К.Мукосеева
ОГНЕННАЯ ЖИВОПИСЬ
В благодарность незнакомому человеку,
добрым словом поддержавшему меня
в нужное время.
В июне гостей меньше. В июле, напротив, все хотят на дачу. И не только в субботу и воскресенье. А тут еще и ягоды, не говоря об огурцах. Сегодня весь день варила варенье. Труд нелегкий. И успевала посидеть в саду с гостями.
Как жалко, что среди них никогда уже не будет Беркута.
Вадим Беркут в Москве был известен более всего как художник. Хотя он был также известным архитектором-реставратором. В 70-80-е годы прошлого века поклонники ломились на его выставки. Незадолго до 1000-летия крещения Руси он погиб. Кажется, погибла и самая память о нем.
У Вадима Беркута никогда не было мастерской, где, возможно, сохранилось бы его творческое наследие. Сейчас нет такого места и нет такого собрания. За те пять лет, что я работала во Всероссийском обществе охраны памятников, мне удалось организовать три выставки Беркута. В Знаменском соборе Зарядья ( на улице Разина - Варварке), в Успенском соборе Крутицкого подворья и в огромном Доме культуры прежнего издательства «Правда» (это был конец семидесятых лет), поэтому я прекрасно знала все его произведения.
Очень много работ пропадало. Я не знаю, где они, могу только предполагать. После выставки в доме культуры на Лубянке один из сотрудников украл всю серию графики, исполненную Вадимом в Польше и Прибалтике. Начальство архитектора бесцеремонно, без всякого на то права, отбирало самые значительные и крупные по размерам картины художника якобы на временное хранение. Я прекрасно помню кабинеты «Росреставрации» в Измайлово. Только там и можно было постоянно видеть изумительный «Ботик Петра I», «Русь уходящую», «Ивана великого». Многое безвозмездно забирали друзья. Пару раз Беркута, конечно бесплатно, заставляли делать подарочные портреты высоких чиновников. Бездарно тратили бесценное время художника.
Родственники ничего не сделали в его память. Мать была странной завистливой женщиной, которая постоянно тянула с него деньги и настолько не понимала уникальности собственного ребенка, что за гроши продавала его работы на рынке. Это выяснилось случайно. Однажды у него дома, когда отбирались картины для выставки в Крутицах, Вадим смущенно пытался спрятать от меня незаконченную работу странной формы.
- Ты с ума сошел? Что это? - возмутилась я.
- Да, понимаешь, мама покупает чистые дощечки, чтобы я изобразил на них голову Христа. Они хорошо продаются. Рублей по сорок.
- Вадим, что ты мне морочишь голову! Это обыкновенные разделочные доски. Значит, они будут на лице Христа шинковать капусту?! И ты, гениальный художник, верующий, этому способствуешь, да еще тратишь силы и время на такую чепуху!
Мать боялась упустить наследие своего сына и поэтому требовала, чтобы он оформил завещание в ее пользу. «Ты все равно умрешь раньше меня». Накликала. Слыханное ли дело! Она страстно ненавидела его жен, а их у Вадима было несколько. Была равнодушна к его детям. Он сам с горечью рассказывал мне об этом. А поскольку его родная сестра вышла замуж за армянина, многие работы Беркута были увезены на продажу в Ереван. Подозреваю, что после его смерти туда же ушло и многое другое.
Женщины отнимали Вадима одна у другой. Он был красивым, добрым, порядочным человеком, поэтому каждый раз женился. И получилось несколько семей в разных городах. Естественно, там же оседали и многие художественные работы. Была любимая женщина, он делал много ее портретов. У нее-то наверняка что-то осталось. В этом же ряду существовал преданный поклонник - та же история с работами художника.
За свою жизнь профессионального реставратора Беркут подолгу работал во Владимире, Ярославле, Угличе, Сызрани, многих других городах. Там и в конторах, и у друзей тоже могли остаться его рисунки, заготовки. Кое-что могло сохраниться в Центральном Доме архитекторов, в Музее истории и реконструкции Москвы, где проходили его выставки. В 60-х годах поэт Роберт Рождественский за сумму, которая не покрыла стоимость листа специальной фанеры, красок и рамы, уговорил архитектора, с которым вместе участвовал в акциях знаменитого тогда общества «Родина», продать ему для дачи очень крупную картину, над которой Вадим долго работал. Называлась она, кажется, «Москва XIV века». Кое-что, возможно, осталось на руках у участников патриотического клуба молодежи той поры.
Единственный раз на моей памяти люди, обладающие вкусом, и относящиеся к автору с огромным уважением, купили у него две или три работы. Наверняка эти произведения сохранились, наверняка они любимы семьями. Это были молодые певцы хора Владимира Минина. Их концерты проходили в Знаменском соборе в то же самое время, когда в тамошней галерее на втором этаже и внизу, в бывшей трапезной, экспонировалась выставка Беркута. Надо сказать, что люди искусства были одними из самых восторженных его зрителей. Они должны его хотя бы помнить. В зале Знаменского собора Зарядья постоянно репетировали или давали концерты только что объединившиеся «Виртуозы Москвы», квартет имени Бородина, хор Юрлова, хор Покровского, известные музыканты и певцы.
Вадим работал очень много, потому что не мог не работать. Был нетребовательным, был бессеребренником, жил на зарплату. Уходя от предыдущей жены, оставлял ей все добро, платил алименты. У него никогда не было достаточно денег, чтобы купить или снять себе мастерскую.
Поэтому только его работы были его лабораторией - это я могу засвидетельствовать. Они постоянно требовались ему, он размышлял над ними. Его исследовательская работа никогда не прекращалась. И он зримо фиксировал свои исторические открытия. Хотя, где они, как их собрать? - не перестаю горевать об этом.
По образованию мой друг был архитектором-реставратором, участвовал в восстановлении старинных церквей, усадеб, отдельных зданий. По влечению души он - археолог, историк, ученый, скрупулезно воссоздающий то, что скрывали века. Как исследователь, Вадим Беркут пошел намного дальше художника Апполинария Васнецова, чьи работы висят в Третьяковке. Тому живописцу когда-то повезло, что его картины на исторические темы стали модными, и их скупали и свидетельствовали об этом в прессе богатейшие купцы-меценаты. Неполная история, во многом нафантазированная по сказкам и запечатленная когда-то Васнецовым, для простого зрителя так и осталась незыблемой. Но в советский период различным институтам были выделены порядочные средства на исследования, и историческая наука двинулась вперед большими шагами.
Вадиму мало было полученного образования и непосредственной рабочей практики. Его личное знание давалось кропотливой работой в библиотеках, архивах, частыми встречами с консультантами; не только учеными, но инженерами-физиками, химиками, оптиками, биологами. Он лазил по множеству археологических раскопов и сам, своими руками, рылся в земле, оглаживал основания деревянных и каменных кремлей и церквей. Я знала, что он на ощупь узнавал связь кладки, фактуру старинных кирпичей и глиняных сосудов. Внимательно ощупывал срезы бревен со строительства башни 16 века. Разглядывал сколы влажных бревен, обугленных на пожаре древнейшего поселения в только что поднятых взволнованными рабочими из первородного голубого слоя московской приречной земли разреза12-13 веков. Я помню, как Беркут счастливо смеялся, нюхая эти головешки.
А надо еще было продумать, сопоставить, сделать вывод И доказать!
Нельзя сказать, что общество осталось глухо к новому таланту. На выставки Вадима в Знаменском соборе по улице Варварке каждодневно змеилась очередь поклонников. Причем это были не просто москвичи, и не только члены Общества охраны памятников. Приходило много специалистов: историки, археологи, архитекторы, искусствоведы.
Он мне рассказывал, что, когда решал какой-нибудь очередной важный вопрос, бесконечно размышляя о нем, разглядывая проблему под разными углами зрения, делая чертежи и расчеты, - то обычно нужное решение приходило вспышкой, прозрением. Счастьем. Он тут же мчался проверять и перепроверять свое открытие у специалистов.
На его оживающих картинах шумят, гремят речные причалы у деревянного Кремля, ямщики со свистом гонят свои упряжки по улочкам, заваленным снегом, гудят колокола Ивана Великого на широкой чистой площади, собирается русская рать на защиту отечества уже под белокаменными стенами. При этом ясно видно, как именно текла речушка вдоль стен крепости, где именно был мост через нее, где она впадала в Москва-реку, какова кладка стен и башен, каковы земляные крыши на постройках.
Никто не догадался, а Вадим Беркут придумал нечто совершенно необыкновенное! Именно то, что художнику для изображения древних деревянных городов нужен не холст и масляные краски, а дерево и огонь!
Кроме исторической ценности, кроме художественного, эмоционального воздействия, работы художника уникальны по технике исполнения.
Человек самостоятельно разработал новую, невиданную и необычную методику, обозначив ее как «монументальную графику способом выжига по дереву». У Беркута не было предшественников. Не видно и последователей. Труд тяжелый, адский труд.
Для человека, трепетно относящегося к старине, для мастера, разбирающегося в материалах, умеющего пилить, строгать, класть камень, естественным и честным было работать огнем по дереву. Беркуту удалось создать абсолютную гармонию замысла, композиции и цвета, диктуемого материалом. Профессиональные художники - я тому свидетель, - очень высоко оценивали результаты деятельности Вадима Беркута.
Жить в таком сумасшедшем режиме мог редкий человек. Мой друг все больше худел и бледнел, все больше уставал. Дело в том, что Вадим Беркут служил начальником проектного объединения широко известной организации «Росреставрация». Под его началом - масса рабочих объектов, разбросанных по России, сотни подчиненных - архитекторов и строителей. К тому же в те годы он с женой и дочерью школьного возраста жил в одном из подмосковных городков, то есть тратил на дорогу больше полутора часов в одну сторону. Конечно, спал в электричке, конечно, иногда его грабили. Он к этому относился с юмором. Времени не хватало. Поэтому творить мог только ночью.
Однажды летом он пристал: поехали ко мне с ночевкой, покажу тебе новую картину. За восемь лет мы сильно сдружились. Вадим бывал у меня дома и на даче, я заезжала к нему на работу. Мои муж и дочь обожали художника, естественно одними из первых являлись на его выставки. Мы поехали на электричке с Курского вокзала. Квартира Вадима пустовала, семья уехала в отпуск.
- Так будешь смотреть? Не пугайся.
- Конечно, хочу! Зачем я сюда тащилась!
Вадим поразительно изменился сразу, как только включил в большой комнате свет и снял кусок ткани, закрывавший картину, стоявшую на двух стульях. Как всегда это был прямоугольный лист хорошей толстой фанеры. Карандашом нанесен эскиз Ростовского Кремля. Рисунок уже тонирован акварелью. Все оттенки красок должны были быть мягкими, теплыми, чтобы соответствовать фактуре древесины. И дальше началось самое главное.
Концом раскаленной проволоки, как жало, торчащей из детского прибора для выжигания, рука Вадима нанесла первые - мелкие, легкие штрихи. Дерево поддалось, ответило ему. То скользя по поверхности, то с силой вдавливаясь в точку, то ведя глубокую борозду, то сплавляя воедино волокна древесины, кроша, штрихуя, чиркая, заглаживая кругообразными движениями или едва опаляя, художник на моих глазах настойчиво добивался различных оттенков густого темного цвета.
Он действительно живописал огнем! Рисунок оживал. Слово заезженное, но тут именно оно правильно передает самую суть происходящего. Оторваться от зрелища было невозможно.
Но здесь, простите, должно быть отступление. Где найти таких изобретателей, которые подумают о художниках? О том, какими инструментами они пользуются. Я видела и помню, как даже знаменитый скульптор Эрзя, в 50-х годах наивно вернувшийся в Россию из эмиграции, сидя в подвале, выпиливал из дерева свои прекрасные скульптуры при помощи обычной зубной бормашины. Так и Беркут, оказывается, не придумал ничего лучшего, как использовать примитивный прибор для выжигания в виде толстой авторучки. Такие продавались в Детском мире и магазине «Пионер». Никто такие аппаратики не рассчитывал на беспрерывную многочасовую работу. Это было опасное дело. Я с ужасом ждала, что в доме вот-вот начнется пожар.
Беркут рисовал пылающим жалом по деревянной поверхности. Левой рукой. Он был левша. Вокруг художника клубился дым, пахло паленым. Время шло. Пластмассовая ручка примитивной выжигалки начала плавиться в руке Вадима, он не обращал внимания. На шнур страшно было смотреть. Я помню, что не выдерживала и начинала кричать: «Прекрати, ты уже дымишься!» А он никак не мог остановиться. Потом, наконец, стаскивал старую, прожженную перчатку, тряс рукой, качался от боли, а сам недовольно смотрел жадными глазами на доску. Молча, напряженно. Я не могу забыть эту, ужасавшую меня, кисть руки художника - стертую, в волдырях.
Вадим очень редко делал наброски. Времени не хватало. Замысел целиком существовал в его голове. Мне не пришлось знать ни одного художника, который вот так бы, с нуля, исполнял огромную многофигурную композицию, несущую определенное послание. Ее эмоциональное воздействие на зрителя таково, что не только видишь перед собой какое-то определенное историческое действо, но как бы слышишь звуковой ряд: голоса людей, свист, лязг оружия, храп лошадей и - музыку! Чудесным образом из рук мастера разом выходило произведение - исторически точное, одухотворенное мыслью и чувством, вызывающее у зрителя гордость. Мощное русское искусство. Патриотизм не квасной, а естественный.
Все художники мучаются, придумывая названия для своих картин или рисунков. Беркуту было проще. Он, как личность цельная, целенаправленная, изображал обычно то, над чем сейчас работал как профессиональный архитектор-реставратор. Я всегда хохотала, читая на папках рабочей документации те же названия, что и под картинами. «Кремлевские стены, XVI век», «Колокольня Ивана Великого», «Кремль XVI века», «Москва, XVII век», «Константино-Еленинские ворота Московского кремля», «Кремлевская стена в Смоленске», «Многогранная башня Смоленского кремля», «Собор Христорождественского монастыря в г. Калинине», «Кремль. Нижний Новгород». Даже если то был знаменитый «Ботик Петра I на Измайловских прудах», все равно первым делом это была тщательная реконструкция и самой лодки, и берегового изгиба, и зданий на заднем плане. Если «Ночные гонцы», то это - восстановленный древний Васильевский спуск у кремля в Москве. Очень редко Беркут позволял себе нечто фантазийное. Тогда получалось, например, нежное, красивое «Чудо». Но то был Град-Китеж, отраженный в воде озера. Легенда, воспроизведенная профессиональным архитектором. То есть, с архитектурой утонувшего города там все было в порядке.
Свои экспозиции и каталоги Вадим всегда начинал любимой работой - портретом Петра I. На доске крупно - голова царя в треуголке. Плечи он кутает лохматой русской дохой. Отвороты простого зеленого камзола подбиты красным, шейный платок завязан бантом. Лик суров и насуплен, губы плотно сжаты, под глазами мешки. Взор сосредоточен.
- Видишь, вот здесь и здесь?
- Да. Что это?
- Когда я над ним работал, мне никак не хватало объема! Так я его лезвием бритвы царапал, шкрябал, чтобы получилось то, что хотел! Здорово, правда?
- Голой рукой?
- Что?
- Лезвие голой рукой хватал?
- Ну и что?
Вадим никак не мог назвать портрет. Просто - «Петр» и все тут. Для художника ситуация была предельно ясной. А зрителям каждый раз приходилось объяснять, почему царь именно такой, почему в портретируемом человеке столько экспрессии, почему в нем столь ясно читаются сила и боль. Люди застревали около портрета, накидывались с вопросами на знающих людей. Они и рассказывали, что автор изобразил один из самых мучительных моментов жизни царя-реформатора. Как говорил мне по этому поводу сам Беркут: «Властитель и отец едет в карете допрашивать предателя-сына». Сделано просто и сильно. Портрет незабываем. Я, конечно, уверена, что место ему в музее. И не где-нибудь, а в Третьяковской галерее. «Петр» достоин значиться в ряду лучших российских портретов.
Вадим часто занимался не только архитектурными, а и многофигурными композициями. Широко известна была его картина «За землю Русскую». Слева на переднем плане крупно, по грудь, изображен князь в кольчуге, доспехах и шишаке, с грозно насупленными бровями и горящим взором. За ним длинная лента пешего войска, вооруженного высокими пиками, идущего вдоль стен древнего деревянного еще кремля. У художника есть, например, грандиозный триптих, который называется опять-таки «За землю Русскую». Левая часть, это изображение Георгия Победоносца, в центре - война 1812-го года, справа - 1942 год - бессмертие (сражение на Курской дуге).
Уже совсем как бы для себя он любил делать лирические архитектурные пейзажи. Конечно, было много графики. И на бумаге, и на картоне.
Вадим Беркут был художником такого масштаба, что, если бы удалось осуществить хотя бы три его крупных проекта, это стало бы навсегда национальным достоянием. Речь идет о громадных деревянных картинах «1000-летие крещения Руси», «Восход солнца на Москве-реке» и «Новгородское вече. Марфа-посадница», о которых он мечтал долгие годы.
…Затем мы с мужем уехали в длительную командировку. Беркута убили в мое отсутствие. Странный случай. Перед смертью Вадиму размозжили кисть правой руки. Зачем? Это случилось за год до пышного празднования 1000-летия крещения Руси. Беркут наконец-то должен был получить дорогой заказ на исполнение грандиозной картины самого крещения - для помещения ее при входе в главный храм празднества. После похорон Вадима был суд над убийцей - двадцатитрехлетним мерзавцем. Ему дали мало лет, ничего толком не выяснили. Через некоторое время - второй суд, пересмотр дела. И тоже без толку.
Мир праху художника-архитектора. Его многие любили.
Давно, когда эти строки уже были записаны, мне случайно встретился человек, который, оказывается, знал меня со слов своей жены. И совершенно неожиданно он заявил, что у них дома есть мой карандашный портрет, который они давно хотят отдать. Но, к сожалению, не знали адреса.
- Ничего не понимаю. Вы уверены, что это именно мой портрет? И кто же художник?
- Вадим Беркут.
У меня поплыла земля под ногами. Очухавшись, я первым делом сказала:
- Вы не шутите? Вадим Беркут умер пятнадцать лет назад. Рассказывайте, что вы знаете!
Если представить себе эту историю, состоящую из случайностей, по порядку, то выглядит она так. В одном из многочисленных цехов московского комбината «Правда» работал инженером человек по имени Владимир. Однажды он увидел объявление, что в клубе «Правда» открывается выставка изобразительного искусства. После смены зашел туда, потому что интересовался живописью. Работы Беркута настолько потрясли инженера, что запомнились ему сразу и навсегда.
Через несколько лет Владимир поехал отдыхать по путевке в дальнюю-даль, на Карпаты. И случайно услышал, как отдыхающие назвали одну из женщин: Ира Беркут. Владимир сильно удивился. А, надо сказать, что женщина ему понравилась. Он смотрел на нее издали, и она с каждым днем нравилась ему все больше. Фамилия замечательного художника интриговала. Наконец они познакомились, и выяснилось нечто поразительное. Это была вдова того самого Вадима Беркута! Ира тоже была поражена. Надо же - приехать отдыхать в Карпаты и тут наткнуться на поклонника умершего мужа.
Оба приняли намек судьбы к сведению, и совместный отдых закончился свадьбой. С тех пор два этих человека заботливо хранят некоторые работы и, главное, память о художнике Вадиме Беркуте. Мне было теперь с кем поговорить о своем друге.
Портрет я получила. Поняла, что Вадим рисовал меня дома по памяти. Это был, собственно говоря, эскиз к картине «Марфа-посадница». Я должна была изображать одну из жительниц Новгорода. Однажды, незадолго до того, как мы виделись в последний раз, Вадим попросил: «Посиди для меня полчасика». И сделал на листе из блокнота небольшой портрет, пририсовав изображению боярскую шапку и шубу. А дома, выходит, сделал большой эскиз уже на листе ватмана. Размер фигуры точно указывал, что Беркут собирался изобразить Новгородское вече в формате монументальной графики способом выжига. Это был бы вечный памятник очагу древней русской демократии.
И вот еще одно яркое воспоминание, связанное с Вадимом Беркутом. Однажды днем стояли мы с ним у сцены в пустом концертном зале Знаменского собора.
- Если бы вы взяли меня на работу на семь лет, я бы все бросил в Измайлово…
- Почему семь? Ты уже просчитал?
- Конечно. Я же знаю, сколько здесь квадратных метров.
И, подняв обе руки вверх, разводя их в стороны, он показывает мне, какой ширины и высоты будет его произведение.
- Сделай что-нибудь!
- Увы, Вадим, если бы я могла… Я не меценат, не Савва Морозов. Ты что, не знаешь наших теперешних «черных полковников» в совете? Они никогда не поймут и не дадут столько денег. Ведь им пришлось бы создавать новую ставку. Вот если бы они сами додумались и сделали тебе заказ… Да и то, я не уверена.
- Я бы работал с утра до вечера! Был же чех, который вырезал деревянный иконостас, а я - выжгу. Вместо вашего паласа из люрекса я бы сделал настоящий деревянный иконостас! Такой, которого никогда и нигде не было. Восход солнца на Москве-реке, двенадцатый век! Ты только представь себе, как бы он выглядел. Не с отдельными ликами, а цельной картиной: герои и мученики. На этом самом месте, где мы с тобой стоим. Именно в Зарядье, где началась Москва, он нужен! Это святое место!
- Говори. Я закрою глаза и представлю.
- Не надо закрывать! Стань здесь, смотри сквозь мои руки и увидишь. И услышишь! Помнишь увертюру к «Хованщине»? Те люди для русских святые, те, кто первыми пришли на этот берег. С той стороны реки тогда были неоглядные заливные луга. А этот берег высокий, холмистый. Раным-ранехонько приплыли люди в челнах, выходят, оглядываются. Светает. По небу кучевые облачка тянутся. Другие люди здесь, уже обтесывают бревна, ставят жилье. Еще одни сгружают тюки с поклажей, с товарами на продажу или обмен. Там и там разложили костры, дым поднимается. Осиянный край неба. Птицы полетели. Пахнул ветерок. Зябко. Отвлекаться некогда, все делом заняты. Потянуло сильнее, пошла рябь по воде, на секунду замерло все в округе. Выкатилось на небо солнце. Золотое, да огромное. Славься! На веки веков!
- Вадим, я вижу! Река, солнце, склон горы, усеянный людьми. Запахи, звуки, музыка!
- Куда ты пропала? Начальство требует лекционный план на месяц. И отчет, сколько человек было на каждом мероприятии, на выставке.
Так шла постоянная работа нашего Дома пропаганды Общества охраны памятников. Засушили хорошее начинание.
Представляете, как прославился бы этот храм в московском Зарядье на Варварке, если бы в нем появился такой оригинальный иконостас, писаный огненной живописью!