Олигархия и олигофрения
«Слова у нас в привычку входят, ветшают» (Маяковский). Поэтому некоторые, особенно часто употребляемые, надобно встряхивать и проговаривать, напоминая заново. У «олигофрении» первый корень тот же, что и у «олигархии». На древнегреческом "олигос" - малость, короткость, немногость, незначительность. Отклонение от нормы в сторону уменьшения. Отсюда: 1) "немного ума", "малоумие"; 2) "малоначалие", "власть немногих".
"Олигофрения" вполне себе коррелирует с "олигархией", но не обязательно в медицинской трактовке терминологии, а - в общественно-экономической. Сверхконцентрация ресурсов контроля и распределения у немногих означает "выключение" из процесса остальных (многих). А сосредоточенному ничтожеству не хватает ума (ибо "процессор" количественно слаб), чтобы правильно оценить массив данных и прийти к корректным умозаключениям.
Кстати, при "олигофрении" (мед) прежде всего, утрачивается способность к обобщениям, мыслительную деятельность отличает конкретность, но невозможность выйти за рамки текущей ситуации. Это иногда полезно, если ситуация экстремальна (для скоростной реакции), но вредно для осознания, а как в подобной ситуации оказались, что оной предшествовало и что последует. Для олигофрении характерен скудный словарный запас и банальные шаблоны при коммуникации. И да, у олигархии тоже имеются разные стадии, как и у олигофрении: лёгкие, средние, тяжёлые.
Ещё раз для закрепления: «олигархия» - не обязательно власть богатых (в примитивно-денежном выражении), а именно, что «власть немногих». И сей момент принципиален, ибо «олигархия» может быть - коммерческой, а может и силовой. То бишь, управление государством в интересах ничтожности (мизера в пропорции к остальным).
С разрыванием общественной экономики концентрация капитала сосредотачивалась в "немногих руках" за счёт захвата и перепродажи прежней госсобственности, а также изменении правил финансового обращения. Новая власть была заинтересована именно в «немногих руках», ведь чем меньше - тем легче управлять, в отличие от распределения собственности на большие группы населения.
До дефолта 1998 года силовики выполняли функции обслуги коммерческой «власти немногих», стремясь обуздать, так называемую, дикую преступность. Победа над «дикими» была очевидной, они и сами сокращали друг друга при начальном социал-дарвинизме и уж тем более, не могли противостоять «организованным» и с «ресурсами». А какой у силовиков главный ресурс? Официальная лицензия на насилие.
После краха монетарного фундаментализма в 1998 году (лат. Fundamentu - полагание финансов не производным, а самодостаточным «основанием» - откуда, якобы, всё и произрастает) выяснилось, что брать у государства более нечего (всё быстро-эффективное забрали на залоговых аукционах). А девальвация открывает простор для производства, но для этого понадобится хоть какие-то продлённо-предсказуемые правила, ведь в отличие от спекуляций - у производства долгий цикл. Кроме того, криминальное «решение споров» уже утомляло бизнесменов, своей примитивной специфичностью и пониманием интересов совсем уж «узко».
Именно с перехвата силовиками функций арбитража у преступности стала складываться иная бизнес-модель. Перезахват собственности шёл не столько прямым насилием, сколько с использованием государственных инструментов воздействия (например, заказные уголовные дела). Это превращало силовиков из обслуги старых-новых Собственников в младших партнёров, а потом и в старших.
Постепенно складывалась «силовая олигархия», противостоять которой прежняя коммерческая не могла, хотя бы потому, что силовики были не разрозненно-конкурентны, а организованны изначально. Не Путин запустил этот процесс (активная фаза с 1997 года), но он почувствовал это и возглавил. Ибо разумно: преемнику, выигравшему в лотерею, нужна была опора, и всё сошлось.
Первую «власть немногих» называют «либералами», следующую «власть немногих» - государственниками. Ну, да это ведь смотря, в чьих интересах «высшая форма организации общества» - государство: подавляющего меньшинства или дезорганизованного большинства.
Первые могли бы совсем исчезнуть, если бы вторые умели в «добавленную стоимость», хоть бы и коротко-монетарную. Увы, охранять, контролировать, перераспределять и создавать - всё же разные компетенции. Силовики тоже скоренько «наигрались» в хлопотное производство, отдав предпочтение быстрому обороту. И уже коммерческие олигархи стали им служить-прислуживать.
Население приветствовало переход от коммерческой олигархии к силовой, как разницу между хаосом быстрого разграбления и упорядочиванием сбора дани на перспективу с обещаниями, что «общака хватит на всех». Только вот экстенсивная экономика (расширительно-ресурсная), либо находит себе всё новые и новые экономические периферии, либо переходит к интенсивной экономике (которой противопоказано «малоумие»), либо сжимается «кормовая база»…
Здесь весьма уместно помянуть Евгения Пригожина. Начинавший с продажи гамбургеров он (как рассказывал в интервью New York Times: «рубли накапливались быстрее, чем мать успевала их пересчитать») прошёл через все стадии - до владельца ЧВК за государственный счёт в интересах «власти немногих».
Пригожин мечтал о кино-блокбастерах и финансировал «своё кино». И, действительно, эта эго-мечта имеет шансы на осуществление - его жизнь вполне достойна большой экранизации какими-нибудь талантливыми режиссёрами. Не как ЖЗЛ - в советский период его не случайно оценили тюрьмой - а как поучительная история в духе «Однажды в России». Это возможно не прямо сейчас (пока его историю могут лишь испортить, а не развернуть во всей её многозначности "портрета эпохи"), но - в благовременье, до которого уже начат обратный отсчёт.
"Олигофрения" вполне себе коррелирует с "олигархией", но не обязательно в медицинской трактовке терминологии, а - в общественно-экономической. Сверхконцентрация ресурсов контроля и распределения у немногих означает "выключение" из процесса остальных (многих). А сосредоточенному ничтожеству не хватает ума (ибо "процессор" количественно слаб), чтобы правильно оценить массив данных и прийти к корректным умозаключениям.
Кстати, при "олигофрении" (мед) прежде всего, утрачивается способность к обобщениям, мыслительную деятельность отличает конкретность, но невозможность выйти за рамки текущей ситуации. Это иногда полезно, если ситуация экстремальна (для скоростной реакции), но вредно для осознания, а как в подобной ситуации оказались, что оной предшествовало и что последует. Для олигофрении характерен скудный словарный запас и банальные шаблоны при коммуникации. И да, у олигархии тоже имеются разные стадии, как и у олигофрении: лёгкие, средние, тяжёлые.
Ещё раз для закрепления: «олигархия» - не обязательно власть богатых (в примитивно-денежном выражении), а именно, что «власть немногих». И сей момент принципиален, ибо «олигархия» может быть - коммерческой, а может и силовой. То бишь, управление государством в интересах ничтожности (мизера в пропорции к остальным).
С разрыванием общественной экономики концентрация капитала сосредотачивалась в "немногих руках" за счёт захвата и перепродажи прежней госсобственности, а также изменении правил финансового обращения. Новая власть была заинтересована именно в «немногих руках», ведь чем меньше - тем легче управлять, в отличие от распределения собственности на большие группы населения.
До дефолта 1998 года силовики выполняли функции обслуги коммерческой «власти немногих», стремясь обуздать, так называемую, дикую преступность. Победа над «дикими» была очевидной, они и сами сокращали друг друга при начальном социал-дарвинизме и уж тем более, не могли противостоять «организованным» и с «ресурсами». А какой у силовиков главный ресурс? Официальная лицензия на насилие.
После краха монетарного фундаментализма в 1998 году (лат. Fundamentu - полагание финансов не производным, а самодостаточным «основанием» - откуда, якобы, всё и произрастает) выяснилось, что брать у государства более нечего (всё быстро-эффективное забрали на залоговых аукционах). А девальвация открывает простор для производства, но для этого понадобится хоть какие-то продлённо-предсказуемые правила, ведь в отличие от спекуляций - у производства долгий цикл. Кроме того, криминальное «решение споров» уже утомляло бизнесменов, своей примитивной специфичностью и пониманием интересов совсем уж «узко».
Именно с перехвата силовиками функций арбитража у преступности стала складываться иная бизнес-модель. Перезахват собственности шёл не столько прямым насилием, сколько с использованием государственных инструментов воздействия (например, заказные уголовные дела). Это превращало силовиков из обслуги старых-новых Собственников в младших партнёров, а потом и в старших.
Постепенно складывалась «силовая олигархия», противостоять которой прежняя коммерческая не могла, хотя бы потому, что силовики были не разрозненно-конкурентны, а организованны изначально. Не Путин запустил этот процесс (активная фаза с 1997 года), но он почувствовал это и возглавил. Ибо разумно: преемнику, выигравшему в лотерею, нужна была опора, и всё сошлось.
Первую «власть немногих» называют «либералами», следующую «власть немногих» - государственниками. Ну, да это ведь смотря, в чьих интересах «высшая форма организации общества» - государство: подавляющего меньшинства или дезорганизованного большинства.
Первые могли бы совсем исчезнуть, если бы вторые умели в «добавленную стоимость», хоть бы и коротко-монетарную. Увы, охранять, контролировать, перераспределять и создавать - всё же разные компетенции. Силовики тоже скоренько «наигрались» в хлопотное производство, отдав предпочтение быстрому обороту. И уже коммерческие олигархи стали им служить-прислуживать.
Население приветствовало переход от коммерческой олигархии к силовой, как разницу между хаосом быстрого разграбления и упорядочиванием сбора дани на перспективу с обещаниями, что «общака хватит на всех». Только вот экстенсивная экономика (расширительно-ресурсная), либо находит себе всё новые и новые экономические периферии, либо переходит к интенсивной экономике (которой противопоказано «малоумие»), либо сжимается «кормовая база»…
Здесь весьма уместно помянуть Евгения Пригожина. Начинавший с продажи гамбургеров он (как рассказывал в интервью New York Times: «рубли накапливались быстрее, чем мать успевала их пересчитать») прошёл через все стадии - до владельца ЧВК за государственный счёт в интересах «власти немногих».
Пригожин мечтал о кино-блокбастерах и финансировал «своё кино». И, действительно, эта эго-мечта имеет шансы на осуществление - его жизнь вполне достойна большой экранизации какими-нибудь талантливыми режиссёрами. Не как ЖЗЛ - в советский период его не случайно оценили тюрьмой - а как поучительная история в духе «Однажды в России». Это возможно не прямо сейчас (пока его историю могут лишь испортить, а не развернуть во всей её многозначности "портрета эпохи"), но - в благовременье, до которого уже начат обратный отсчёт.