Эта повесть ничему не учит, и читать ее необязательно
Эта повесть ничему не учит, в
ней практически нет сюжета,
замысел автора неясен,
герои странные.
Автор.
Когда Викки проснулась, она не увидела неба, ее взору предстала стена, серо-желтая, обклеенная старыми обоями, на стыках отклеившихся.Но вид из окна ее только разочаровал бы - серое январское небо, казалось, отделяло толстым слоем пены людей от яркого голубого безоблачного купола. Она рано ложилась и поздно вставала, но всегда вовремя, по часам, всегда удивлялась, как можно с утра проснуться уставшим или вообще не выспаться. Викки потерла серые закрывающиеся глаза кулачками и отвернулась от стены. Комната, в которой она проснулась, была очень маленькой, в ней помещались лишь две кровати, старый скрипучий шифоньер и туалетный столик с потускневшим трельяжем, все предметы стояли практически вплотную, над противоположной кроватью, кроватью брата, аккуратно заправленной и убраное оранжевым покрывалом, окно, закрытое плотной желтой занавеской. Но в это сумеречное утро все в яркой комнате, некогда бывшей чьей-то детской, все потеряло цвет. Викки села на кровати и уставилась в одно из зеркал, в которое виднелась темная, обитая коричневым дерматином, входная дверь с маленьким глазком. Через окно доносились тихий шум машин, квартира расположена на втором этаже, в углу дома, из зала через коридор был слышен тихий шелест бумаг и одежды. В зеркале промелькнула серо-зеленая куртка брата, затем на секунду показалось его лицо - вытянутое, несколько треугольное, с длинным носом, лоб закрыт прямыми белыми волосами, на шее висели здоровенные жужжащие серые наушники "SONY" с уходящим к большому темно-красному кассетному плееру на поясе завитым проводом.
- Уже проснулась? Счастливо, учиться уехал!
Он одернул пеструю занавеску, отгораживающую маленький уголок коридора и с лязгом снял вертикально подвешенный к стене велосипед, протянувшись, открыл дверь, задом наперед выкатил своего старого зеленого железного, вышел сам и закрыл дверь на ключ. В квартире повисла тишина. Она иногда задумывалась, как он мог круглый год ездить только на велосипеде, даже в дождь и снег, и как он не падал с него, ведь покрышки были практически полностью стершимися.
Викки умылась и причесала волосы, внимательно осмотрев себя. От отца-японца ей достались яркие черные волосы, осветленные ею, острый нос и тонкие темные брови. Завтракать она любила перед самым выходом на улицу, одевшись. Сегодня она оделась привычно, форменные брюки и к клетчатой рубашке одела короткие белые перчатки на пуговице. Так ее руки казались немного больше, впрочем, она ценила их за то, что они ограждали ее от окружающей грязи. Впрочем, эта деталь ее гардероба постоянно становилась то предметом зависти одноклассников, то долгожданным поводом для скандала некоторым учителям. Выпив не спеша крепкого чаю с рассыпчатым песочным печеньем, стряхнув крошки с рукавов, она взяла заранее приготовленную сумку и вышла из квартиры. Замок закрывался странным, полуциллиндрическим ключом с головкой в форме неправильного ромба, причем несколько туго, дверь постоянно приходилось подпирать бедром. В этой квартире она жила одна с братом. Родители сняли ее целиком для брата, который переехал в этот город для учебы в университете, туда же после развода определили и Викки, в хорошую школу, дающую право на поступление в колледж без экзаменов. Новый дом сразу понравился им обоим, и к родителям они заезжали нечасто, это, во-первых, было дорого, а во-вторых они уже не нуждались в их уходе и вполне могли обслуживать себя сами.
Подъезд встретил Викки пыльным окном в паутине, скрипучей дверью без замка, улица - влажной свежестью зимнего утра, пустым тротуаром. Она поправила сумку на плече, свернула за угол дома, прошла немного по сырому потрескавшемуся асфальту и
вышла к автобусной остановке. Вернее, к столбу, у которого всегда останавливался школьный автобус, и к которому кто-то из коммунальных служб привинтил знак "Остановка". Викки посмотрела на часы. Обыкновенные скромные, немного позолоченные, маленькие круглые часы смотрелись на ее руке гармонично, как смотрятся листья на стебле розы. Без пяти восемь. А вот и автобус, покачиваясь, плывет в редком потоке мокрых автомобилей. Желтый, носатый, с подписью "Школьный" он остановился со скрипом и скрежетом, пузатый водитель в светоотражающей жилетке и кепке из того же материала открыл дверь, Викки на секунду задумалась и поднялась на крутой порожек. О чем она задумалась? Наверное, о ее не пришедшей на остановку приятельнице, или о туфлях, которые явно придется почистить по прибытии в школу. Внутри половина мест была свободна, сидевшие ученики все были заняты своими делами: кто-то занимался электронной игрой, двое старшеклассников читали цветную газету, девочка с параллельного класса поправляла прическу, глядя в круглое зеркальце пудреницы, маленький мальчик в первом ряду, в синей кепке и потертом форменном синем школьном пиджаке, завязывал шнурки с кисточками на коричневых кожаных туфлях. На ее появление отреагировал только одноклассник, опасливо окинув взглядом. Чтобы отвести взгляд, он вытащил из стоящей рядом серой сумки какую-то тетрадь и тут же принялся что-то в ней рассматривать. Викки села на место, занимаемое ей с подружкой уже второй год, предпоследнее кресло водительского ряда. Оттуда было интересно разглядывать остальных, но в то же время, не опасаясь шуток хулиганов, оккупировавших весь задний широкий ряд, которые были увлечены травлением ботаников, традиционно ехавших на последних местах, из года в год открывая тыл бесконечным насмешкам и тычкам. Впереди обычно садились выделявшиеся либо особой наглостью, либо внеземной красотой, которая все равно со временем обрастала наглостью, как беседки вьющимися растениями, и парочки. И первых, и вторых хулиганы, проходя к месту своей дислокации, постоянно всячески задирали, принося своеобразное шуточное разнообразие, чем непременно вызывали радостные возгласы всех свидетелей, даже ботаников, которым предстояло разделить ту же несчастную участь.
Автобус, шипя, закрыл дверь и продолжил неспешное движение. Заморосило. Викки пересела к окну и стала наблюдать за гонкой капель на стекле. Среди них не было ни одной одинаковой. Большие, маленькие. Средние. Одни мчались наискосок, другие только упали и на какое-то время зависали на одном месте, дрожа, третьи, мелкие, грязно-бурые, прилетали из-под колес встречных автомобилей и расплывались на стекле. По растрескавшейся резинке уплотнителя снаружи бежал ручеек, в который сливались не удержавшиеся на ветру. В каждой капельке отражались огни машин, тусклые, желтоватые, оранжевые и красные, и сильно уменьшенный перевернутый мир. В каждой капле - мир. Один и тот же, но свой у любой.
Школа находилась в пяти минутах езды. По мере приближения к центру автобус ехал все медленнее, движение становилось все плотнее, авто жались друг к другу, упаковываясь в потоке как бусины. Пару раз автобус останавливался на светофорах, и ее взгляду представали витрины и фасады, иногда она рассматривала пассажиров проезжающих трамваев, рассматривала еще не снятые и уже надоевшие плакаты "Счастливого нового 1999 года!", смотревшиеся в январской грязи, по меньшей мере, не к месту. Приехали. "Счастливой учебы!" - прохрипел динамик внутренней связи, сегодня вел добрый водитель. Викки подождала, пока прогонят своих жертв балбесы, и вышла одной из первых у школы. Та была очень старым зданием, аккуратно сложенным из красного кирпича, повидавшего за свою вековую историю виды, двухэтажной, со старыми мощными деревянными оконными рамами, и вообще одной из первых построек. Она была расположена перпендикулярно дороге, к шуму улицы был обращен только запасной выход и пара окон широкой лестницы, парадный вход с широким крыльцом и высокими ступенями, скрывался за деревьями. Такое расположение было очень удачным, половина окон выходила в пришкольный парк, засаженный, в основном, ивами, другая половина - в центральный парк, на другой стороне которого белой крепостью виднелась другая, новая школа, пугающая своими огромными размерами и угловатостью.
В темном холле горела единственная желтая лампочка в пыльном пластиковом плафоне, в гардероб тянулась стройная очередь, кто-то уже спешил в буфет, выпить чего-нибудь горячего после холодной улицы, кто-то возился у шкафчиков, некоторые, в кругу из трех-семи человек, что-то бурно обсуждали, а кто-то стоял у информационного стенда, читая объявления. Викки не любила тыняться в одиночестве в коридоре, поэтому, разобравшись со всеми делами, заняла свое место в классе. На доске висели плакаты, учитель естествознания, немного постаревшая женщина с кудрявыми выгоревшими волосами, возилась на столе, то и дело перелистывая свои записи и принесенные ей книги; до звонка оставалась минута или чуть больше, ученики занимали свои места, но класс по-прежнему оставался неуютно полупустым. Гудели длинные лампы дневного света, не все, некоторые прямоугольные плафоны были пустыми, большинство - опустевшими, а над доской висели две круглые люстры с обыкновенными лампочками, их оставили для экономичного освещения и включали их почти всегда. Прозвенел звонок и учитель неспешно начал свой тихий рассказ, с небольшими интервалами; с топотом и гоготом прибегали последние запоздавшие и садились за парты, продолжая, уже потише, свою вечную болтовню. Викки, сидевшая на четвертой парте во втором ряду, считая от окна, начала рисовать, но, проведя пару штрихов, бросила, затем попыталась вникнуть в то, о чем рассказывалось, но это не было интересно ей, стала рассматривать черного паука с плаката, однако он был устроен очень просто и не особо интриговал также, поэтому она подперла подбородок ладонью и обратила взор на большое окно, оно было видно ей из-за того, что из первого ряда пришли только три человека, хотя обычно их было четыре, и ей приходилось рисовать в тетради, чтобы не показалось, что ей интересен тот спортсмен-зазнайка, как раз маячащий перед прекрасными видами из окна. Изредка она зевала и прикрывала рот с тонкими ярко-розовыми подкрашенными губами белоснежными перчатками, но не ради того, чтобы похвастаться ими, а просто оттого, что была культурной девочкой.
В общем, все четыре урока пролетели для нее в полудреме: за естествознанием скучная экономика, затем история государства, и риторика, самый, как считала Викки, бесполезный и глупый урок, вырывающий целый час из драгоценной детской жизни, а вторая половина дня по средам, как по понедельникам и каждую пятницу, предлагалась учащимся для творческих занятий - с учениками занимались педагоги, развивая их творческие и социальные способности в кружках хорового пения, рисования, рукоделия для девочек и техники для мальчиков, играл небольшой оркестр и школьный театр. Викки выбрала на этот год занятия по рисованию, это для нее было неутомительно и интересно, тем более, предстояло сдавать экзамены, и для самого ответственного года обучения она решила оставить самое легкое, до этого же она занималась в поэтическом кружке, который ей успел порядком надеть. Впрочем, его преимущества были такими же, как и у изобразительного искусства, с той лишь разницей, что нарисованные рисунки можно было не комментировать в конце занятия. Сначала старенький глуховатый преподаватель в сером шерстяном костюме рассказывал про Гогена, а затем пошел дождь, не сильный, но и не слабый, преподаватель сказал пару слов об итоговой работе, которую предстоит выполнить и представить на итоговом собрании-фестивале школы, где каждый ученик показывает, каким творчеством он занимался и чего достиг, и она провела остаток занятия, рисуя велосипед, прорабатывая каждую спицу, а на нем так и остался пустым и прозрачным, словно скрученным из тонкой проволоки, наброском, брат. Получилось что-то вроде рекламного проспекта, где одна деталь не красит другую, а перекрывает, и где акценты заставляют покупателя купить товар, а не удивиться красоте или исполнению. Удивительно, но рисование ее сегодня увлекло, и после занятия она решила не выкидывать свое творчество, как делала обычно, а оставить на личной полке, которая предназначалась для принадлежностей и была у каждого занимающегося. Не смотря на то, что полки были, по сути, открытыми ячейками в стеллаже, пропажи вещей никто не замечал, а если кто-то разрешал брать свои кисти или палитру, то он должен был прикрепить рядом с именем соответствующую заметку, большинство из которых были простыми и лаконичными, вроде "пользуйся на здоровье, но тщательно почисть и не забудь вернуть", хотя были и именные, разрешающие брать что-то только конкретным ученикам. У таблички Викки, к слову, висела памятка старого хозяина, которую она не захотела менять, на желтом квадратном листке ровным мальчишеским почерком было написано: «Бери, товарищ, что найдешь" и "Ведь все равно почистишь и вернешь" на следующей строчке.
После окончания занятий Викки зашла в дамскую комнату, чтобы привести себя в порядок. В умывальной стоял длинный ряд раковин с кранами, и висело зеркало во всю стену, потрескавшееся местами, исписанное кое-где маркерами. На одной надписи ее взгляд неожиданно остановился - "Здесь были парни!". Непонятно, кто написал это. Плавные печатные буквы были аккуратно выведены в уголке одного из сегментов зеркала толстым черным маркером. "Во второй половине дня никто не ходит в туалет, так что мальчишкам не составило бы проблем забраться сюда" - промелькнула мысль. Но зачем? Она повернула голову вбок и посмотрела на старое оконное стекло, серый, давно не крашенный подоконник и пол из шестиугольной темно-красной кафельной плитки; все выглядело так же, как и раньше, никаких признаков шалости или глупой шутки. Может, уборщица уже успела убрать?
Домой Викки решила пойти пешком, купив на дорогу вкусную булочку-слойку в магазине совсем рядом со школой. За день погода не изменилась, солнце не выглянуло ни разу, не пробило плотный слой облаков апатии, воздух, казалось, не прогрелся ни на градус. По пути она заглянула в книжный магазин, просмотрела новинки, но ничего интересного не нашла, и на секунду задержалась у витрины магазина электроники, который предлагал новую серию видеомагнитофонов по сниженной цене, она давно уже хотела попросить брата купить такой, чтобы можно было смотреть фильмы независимо от программы передач, но все забывала. Прохожие тоже были не в форме, кто чихал через каждые два шага, кто согревал дыханием озябшие руки, один только мужчина в пальто, шляпе, толстых очках и перчатках широкими шагами топал по делам, держа в одной руке набитую бумагами папку, а в другой - дымящуюся ароматную сигарету. Дома она первым делом сняла туфли на невысоком каблуке и перчатки, на левой остался след от ручки, который сильно раздражал её, любительницу чистоты, порядка и безупречности. На ужин она разогрела то, что оставил ей в обед брат, суп, немного купленного им тушеного мяса и желтоватого пюре из старого картофеля, выпила чашку кофе с молоком. Пытаясь как-нибудь заполнить вечер в ожидании возвращения брата, она включила телевизор, но в это время на всех каналах были только скучные talk-show и многосерийные фильмы для вернувшихся с работы и усталых стариков, рассудила она. В окно кухни был виден Т-образный перекресток, соединявший дворовый проулок с центральной улицей, по которой двигался стройный и быстрый поток машин в сторону пригорода. В другое окно, в зале, был виден двор, там играли мальчишки, носясь в старых выцветших куртках по грязи, и сидели, как птицы на ветке, их мамы, что-то тихо обсуждая. Темнело, и одна за другой женщина вставала и уходила в сторону дома, а за ней, опустив голову, шел ее сын, вынужденный оставить веселье.
Квартира погрузилась в полумрак, который так любила Викки. Она почувствовала холод, достала из-под книжного шкафа привезенный из дому калорифер, поставила его на стол, включила в сеть и аккуратно села на углу рядом. Постепенно нити его накалились, сначала окрасившись в темно-красный, затем в оранжевый и постепенно все светлея, осветив стену и стопку тетрадей и принося тепло, которого так не хватало порой зимою. Согревшись так, Викки слезла со стола, закрыла шторы и легла на старый, местами продавленный диван, укрывшись пледом. Брат, наверное, опять задерживался в университете, там он занимался наукой, занимался очень увлеченно, без ограничений, подолгу засиживался в лабораториях. "Вернется - разбудит..." - подумала она и поправила подушку. Веки ее тяжелели, тишина, теплота и мрак быстро сделали свое дело, и она уснула.
Самурай-пастушок.
Два мальчика в потрёпанных кимоно и гето шли по пыльной дороге, проходившей через широкое поле, разделенное на участки, засеянные разыми растениями, от подсолнухов до завезенного в страну недавно картофеля.
- Кузнечик, а зачем тебе катана, ты же только отпугиваешь птиц на поле хозяина, махая яркими тряпками? - один указал другому на потрескавшиеся и побитые ножны.
- Ну, может когда-нибудь на поле прилетит толстый голубь, и я грохну его, можно будет развести огонь и поужинать прямо на работе!