Les 4 Jumelles @ Le Maillon
Раз в год в театре, в котором я работаю, проходит премьера. В этом году после месяца работ на сцене построили маленький круглый театр-арену с пятью рядами ступенек-трибун вокруг совсем небольшой сцены, где-то три-четыре метра в диаметре. И это ради премьеры Les 4 Jumelles в постановке Жан-Мишеля Рабё по пьесе Копи. Копи и Рабё мало кому известны за пределами Франции, и очень зря. Все четыре вечера мне приходилось следить за зрителями: три приступа клаустрофобии, два обморока, а у одного мужчины обострилась трайпанофобия, боязнь уколов (каждые десять минут персонажи вкалывают друг другу героин), ему тоже пришлось нюхать заготовленный нами нашатырь. Все четыре вечера в конце на головы зрителей сыпались в конце китайские новогодние деньги-конфетти под пронзительный монолог Фуржер: "Изумруды, не забудьте изумруды! Только не умирайте в этом ужасном месте, здесь так грустно умирать! Изумруды, Жозефин, не забудь изумруды!". Все четыре вечера персонал театра оставался допоздна в баре с пятью потрясающими пожилыми актерами, а в конце мы даже устроили для всей труппы ужин с кускусом и шампанским в огромной гримерке за сценой. Я расспрашивал их о Клоде Режи и Саре Кейн, с которыми они когда-то работали, о Копи, потом с коллегой возили слегка пьяных старичков-артистов по ночному замороженному Страсбургу. Наверное, это станет моим самым ярким впечатлением от работы в этом театре.
Это грустный и одновременно смешной спектакль о потерянных женщинах-близнецах, в белых париках, рваных белых колготках. Каждые десять минут они убивают друг друга: "Шлюха, да сдохни уже поскорее, мусор!", и сразу же оживают. Эта пьеса в свойственной Копи абсурдной и бурлескной манере отменяет смерть, пол и даже время. На сцене, кроме шприца, ножей, ключа и маленькой плюшевой собачки ничего нет: только дыра посредине, в которой прячутся перед началом актеры, и огромный шар-солнце, спускающийся на зал, словно метеорит, и медленно угасающий - потому что если игра в наркотики, в близняшек, в смерть бесконечна, то жизнь - нет. Близняшки постоянно пытаются сбежать - то в Бостон, то в Сан-Франциско, и никак не могут уйти, словно они связаны какими-то цепями, магнитами, и только в самом финале их расталкивает, выбрасывает за пределы театра-арены какая-то неведомая смертоносная сила.
Мне как-то совсем не хочется анализировать этот спектакль - он настолько ясный и красивый, настолько легкий и в то же время перегруженный всячесиким оскорблениями, наркотиками, обывательской "грязью", что совершенно не поддается какой-то более-менее внятной объективной трактовке. Я, пожалуй, просто переведу текст, посвященный Копи, который для программок подготовил Жан-Мишель Рабё.
"Я вспоминаю, как впервые встретился с Копи. Его тонкие черты лица, улыбку, скромность. Его гнев.
Я помню, как Мари Пийе покинула театр, не доиграв спектакль, чтобы навестить его в больнице Клода Бернара, куда в то время свозили всех умирающих от СПИДа. Вот она наклоняется над его постелью, чтобы поцеловать, и конфетти, блестки, оставшиеся в ее волосах после спектакля, соскальзывают на его мраморно-бледное лицо. Вдруг Копи оживает и начинает хихикать. (Нет, это неправда).
Я помню, как он бежал от аргентинских фашистов, от страха смерти, и все ради того, чтобы уже французские фашисты сорвали премьеру его "Эвы Перон" в парижском театре Epée de Bois.
Я вспоминаю самую первую постановку "Четырех близняшек" под руководством Хорхе Лавелли в баре Палас. Там играли, я хочу перечислить их имена, Дэйзи Амиас, Мериам Мезье, Анна Прюкна, Лилиан Ровер. Они были так яростно прекрасны.
Помню, как Копи пил вино с Клод Дельям (она играла одну из близняшек на страсбуржской премьере, а ранее в спектаклях Клода Режи, Петера Хандке) на пьяцца Навоне. Он хотел предложить ей роль Гарбо в своей пьесе "Гомосексуалист или сложности самовыражения". И Клод, совсем еще молодая, отказалась, потому что понимала, что не готова еще играть эту роль; и наверное она была права, это так сложно - играть пьесы Копи; и вот она отвечает ему: "Сыграйте сами эту вашу Гарбо!". Что он и сделал, в спектакле того же Лавелли.
Еще я вспоминаю спектакль Рожера Блена по пьесе Жана Жене Paravents. Как каждый вечер его срывали те же самые фашисты, что выступали против "Эвы Перон" Копи. В один из тех вечеров в Одеоне был и я, молодой студент философского факультета. Я до сих пор помню, как этот спектакль и театр Копи перевернули мою жизнь, заставили выйти на сцену и работать в театре.
Я вспоминаю, как Копи едва не стал настоящей звездой, потому что рисовал каждую неделю иллюстрации для Nouvel Obs, тогда как его театр оставлял в полнейшей растерянности буржуазную публику его первых парижских премьер.
Я помню, как для большинства он был просто "непозволителен": педик, сумасшедший, иностранец, наркоман, наглец, полный любви, помню его театр - сумасшедший, для педиков, чужой, иностранный, наркоманский и наглый. Театр скромного влюбленного, полный гуманизма и чудовищного, смешного и патетичного, о, какие ужасные слова. Я очень надеюсь, что нам удалось хоть немного, хоть на сотую долю к этому приблизиться."