Woyzeck @ Théâtre National de Strasbourg // Bodenprobe Kasachstan @ Le Maillon
1. "Войцек" Бюхнера - удивительно популярная пьеса. Да и не пьеса даже - это скорее наброски, черновики, подготовительная работа, прерванная смертью автора. Очевидно, эта незаконченность и недосказанность так привлекают сейчас театральных режиссеров. Известно, например, что Сара Кейн, выполняя заказ Лондонского Королевского театра, хотела было взяться за адаптацию Бюхнера, на что театр ответил, что цикл по немецкой драме 19 века уже прошел и посоветовал обратить внимание на нелюбимую Кейн античную трагедию. Результатом оказалась сногсшибательная "Любовь Федры". Похожих примеров много. Чаще всего историю несчастного солдата, попавшего в тиски авторитарного милитаристского общества, собственной ревности и сумасшествия, интерпретируют, выворачивают наизнанку, следуя постмодернистским лекалам и фрагментарности оригинального текста набросков. Постановка Жака Осински счастливым образом избегает всех войцековских общих мест - это строгая нарративная постановка, сухая, немного скучная и не лишенная пресного прусского философизма. Текст был явно переписан, сдобрен отсылками к русскому психологическому роману, герои то и дело декламируют монологи о "луче солнца", "совести" и "подчинении". Однако, попытка создать холодный интеллектуальный спектакль удалась не благодаря этой адаптации, а скорее вопреки ей.
Основным достоинством постановки Осински оказывается работа с пространством и светом. Серо-коричневые стены поднимаются до осветительных рамп, Свет проникает на сцену через пыльные витрины, расположенные под потолком с обеих боков сцены. Это публичное пространство - здесь нервный Войцек бреет полковника, здесь его отчитывает врач-психиатр за справление нужды на улице, здесь все носят темные пальто и кожаные сапоги. Приватное пространство скрывается за кулисной стеной арьерсцены - там, словно матрешка, открывается уменьшенная копия основной сцены, залитая желто-оранжевым светом - здесь жена Войцека убаюкивает ребенка, здесь, надев красное платье, она изменяет ему с тем, у кого "взгляд оленя и грудь быка". Совсем в глубине - совсем крохотная комнатка - тоже оранжевая, где Войцек оказывается один на один с хаосом своего сознания. На игре этих трех пространств, трех планов и построен спектакль Осински. Эта грандиозная сценография очень эффектна - публичное пространство залито устрашающим коричневым, темным светом, Стены словно сжимают персонажей в тиски, оттого метания Войцека по сцене выглядят еще более болезненными и отчаянными. Оттого все происходящее в глубине кажется вычурно вульгарным: красные платья, неубедительная игра второстепенных персонажей, оранжевые стены, сцена соблазнения, ревности. Словно все происходящее там не более чем театр, тогда как серый психотический сумрак "публичного" и есть единственная доступная реальность.
2. Штефан Кеги и его компания "Римини Протоколл" не первый раз обращаются к биографическому материалу. Но Bodenprobe Kasachstan претендует на ни больше ни меньше вызов актерскому театру. Проект начался с идеи рассказать историю русских немцев, сосланных в казахские степи, а затем возвратившихся на историческую родину. Кеги провел кастинг и отобрал шесть человек, которые родились в России, затем последовали за родителями в Казахстан, а в середине 90хх вернулись в Германию, чтобы снова почувствовать себя чужими. Непонятно правда по какому принципу производился отбор - по слезоточивости историй, по их правдоподобию или по сценическим навыкам. В результате на сцене, покрытой листами тяжелого черного, пропитанного битумом, поролона, символизирующего пласты нефтяных месторождений, оказалась продавщица авиабилетов родом из Байконура, пожилой дальнобойщик из казахской деревни около Семипалатинска, таджикская девушка, танцующая на барной стойке дубайского отели и плюющаяся огнем, биржевой брокер из Лейпцига и инженер с нефтяной вышки на берегу Каспийского моря. Все эти персонажи рассказывают обычным языком, слегка запинаясь, щурясь от света софитов, свои истории. В качестве вспомогательного материала - видеоэкран, занимающий весь фон сцены - тут и любительские видео, и панорамы засыпанных снегом и грязью сельских дорог, и забавные интервью с, например, работницей байконурского музея Гагарина. Герои вступают в прямой контакт с "людьми с экрана", со своим прошлым. Женщина смотрит на своего брата, подметающего веником могилу на заброшенном кладбище посреди ржавых труб и оврагов и говорит: "Каждый раз, когда я смотрю это видео, я вспоминаю, что не была на могиле матери уже больше 8 лет. Прости меня, братик".
Благодаря такой интерактивности и трогательной глубине рассказываемых историй (на русском и немецком), двухчасовый спектакль выглядит совершенно невесомым и захватывающим. Истории сменяют друг друга, герои показывают, надев сапоги, как тяжело ходить по покрытой нефтью земле, и как весело хрустеть (искусственным) снегом, крутят хулахупу и демонстрируют с пренебрежением предвыборный календарь Назарбаева и картонный макет Астаны. Разумеется, западноевропейской публике это все кажется среднеазиатской экзотикой и чем-то жутко интересным и, самое страшное, заслуживающим сочувствия. Кеги невольно играет с колониальным сознанием своей традиционно буржуазной публики: "посмотрите, как там страшно жить, в этой огромной далекой стране, посмотрите, как мучались русские немцы, как тяжело им колоть дрова и водить тяжеловозы при живом дикттаторе Назарбаеве!" Более того, если отправной идеей спектакля послужила работа с документами, рассказывающими о скитаниях русских немцев, то результат вышел чрезвычайно театральным и лишенным всякой исторической перспективы - тут одинаково достается и Хрущеву, и Колю, и дубайским магнатам, и Назарбаеву, и таджикам, и немцам. Порой спектакль совсем сваливается в сторону печальной мелодрамы, но тут же, словно спохватываясь, выруливает на прямой путь соцкритики. Выходит убедительно, грустно, но кособоко и плоско.